Баба Люба. Вернуть СССР 4

И я решилась.

Тихонько, тихонько, на цыпочках, поминутно оглядываясь, побрела я к номеру, где проживал Кущ.

Там, на двери, была присобачена такая бумажная блямба с печатью.

Это полицейские опечатали комнату.

Но когда русского человека останавливала какая-то бумажечка на двери?

Я немножко похекала над нею, поплевала маленько (чтобы чуточку смочить края) и бумажечка совершенно прекрасно отлепилась. Да так аккуратненько, что даже края печати не поплыли.

Затем я вытащила шпильку из подола халата (от сглаза ношу что в том мире, что в этом, по старой привычке, вот и пригодилась), немного поковыряла в замке и дверь со слабым щелчком распахнулась.

Вот и чудненько.

Осторожно, на цыпочках, я прокралась в комнату и сразу полезла к карнизу. Хорошо, что там стул рядышком стоял, так что не пришлось ничего выдумывать.

Встала на стул, сунула руку в отверстие карниза… и обомлела.

Там было пусто!

Да ладно! Не может этого быть!

Может, аж туда поглубже карта провалилась? Вот что я буду делать, если она аж на середину карниза попала? Он же метра полтора, если не больше! Чем я её оттуда выковыряю? Да ещё и незаметно чтобы?

Я запихнула палец поглубже. Внутри была то ли пыль, то ли какой-то налёт, но указательный палец, который свободно проходил с краю, туда, дальше застревал намертво. Пришлось совать мизинец. Но мизинец короткий же. Мизинцем я нащупать ничего не смогла.

И вот что делать?

Я спрыгнула со стула. Задумалась.

Где-то здесь у Куща должна быть ручка или карандаш. Он, по старой учительской привычке, всегда его с собой таскает.

Я начала искать ручку или карандаш. Как назло, ничего не находилось. То ли я не там ищу, то ли он куда-то запрятал, но я тщетно шарилась по ящикам тумбочки, в шкафу и так далее. О том, что я везде щедро оставляю отпечатки пальцев, я старалась не думать — если что, скажу, что любовница. Отмажусь, в общем.

И тут мой взгляд упал на чемодан под кроватью.

Может, он в чемодане? Лезть туда было как-то неудобно, но выходить из номера, идти к себе, затем возвращаться — это ещё хуже. Так я стопроцентно попадусь.

А с другой стороны — лазить в чужих личных вещах — неэтично.

И как быть?

Но додумать мысль мне не дали — распахнулась дверь и в тёмную комнату, которая освещалась только за счёт уличного фонаря, скользнула тень.

Я чуть не заорала от ужаса.

— Любовь Васильевна! — трагическим шепотом сказала тень, — это я, Белоконь.

— Бля… — выдохнула я, — как вы меня напугали!

— Извините, — ответила она, — я же в соседней комнате живу. Услышала шум. Дай думаю, гляну. А это вы.

— Мне нужно было…эммм… — я начала выкручиваться, тянула паузу и всё никак не могла выдумать причину, почему я нахожусь в тёмной комнате, опечатанной полицейскими, пока её хозяин в каталажке.

— Вы карту ищете, да? — вдруг спросила Белоконь и я чуть не заорала от ужаса во второй раз.

— Эммм… — промямлила я.

— Она у меня, — сказала Белоконь, — когда они опечатали, я сразу сюда влезла и из карниза её вытащила. А то завтра же обыск будет, когда они ордер привезут…

Оказалось, что Белоконь слышала абсолютно все наши разговоры и была в курсе всех диверсий. Но она сильно обижалась, что её не посвящают. Поэтому хранила гордое молчание. Ждала, пока её сами позовут.

Нарушила она свою позицию дважды — когда привела к нам Гольдмана (он оказался её родственником), и вот теперь с карнизом.

А мы по-свински так с нею.

Я сидела в своей комнате и размышляла, как помириться с Белоконь и приобщить её к нашим действиям, раз она так хочет. И тут в дверь тихо, но настойчиво постучали. От неожиданности я аж вздрогнула.

А когда открыла дверь — вздрогнула ещё больше — на пороге стоял… Ляхов, Роман Александрович. Он был бледный, глаза его бегали.

— Любовь Васильевна, — тихо сказал он и оглянулся, не слышит ли кто, — нам нужно поговорить… наедине…

— Да, конечно. Я сейчас одна, — растерянно сказала я, — Анжелика ушла к Ксюше, у них же завтра молодёжный стендап в колледже, вот и репетируют.

— Вот и прекрасно, — сказал Ляхов и вошел, захлопнув дверь.

Глава 14

— Слушаю вас, — я постаралась придать своему лицу безмятежное выражение.

— Можно, я присяду? — спросил Ляхов.

Я поморщилась, честно сказать, надеялась, что он быстро сообщит, чего ему от меня надо и уйдёт. Я же терпеть его не могу. А он, оказывается, надолго решил тут подзадержаться.

Но не позволить присесть было бы невежливо. Всё же мы хоть и были в конфронтации, но пока наша борьба в активную фазу не вошла.

Поэтому я со вздохом сказала:

— Ну, садитесь… — и обречённо махнула рукой на стул.

Сама же села на кровать.

В нашей комнате было две кровати и два стула, но на втором Анжелика развесила подготовленные наряды на завтра, и я не хотела измять выглаженное платье.

Ляхов присел на краешек стула.

Воцарилась томительная пауза.

Он долго мялся, не мог подобрать слов, а я всё ожидала, что же он скажет.

Наконец, он выдохнул:

— Любовь Васильевна, я хотел извиниться…

— Да что…

— Погодите! — он резко перебил меня и, заметив, как вытянулось моё лицо, опять извинился, — мне трудно даётся этот разговор, Любовь Васильевна. Позвольте я всё скажу, а вы потом…

— Ладно, — пожала плечами я, мол, говори и уматывай, глаза б мои тебя не видели.

— Так вот, Любовь Васильевна, я хочу извиниться. У нас с вами как-то не задалось знакомство…

Я не удержалась — фыркнула. Конечно не задалось. Особенно если вспомнить нашу первую встречу в областном центре, где мы финансирование делили, и он хамил и пытался его полностью отжать. И потом тоже…

Моё фырканье и красноречивый взгляд Ляхов истолковал правильно. Но, к моему удивлению, он усмехнулся:

— Был неправ! Вы уж меня извините, Любовь Васильевна, ладно? — он сделал паузу и посмотрел на меня.

Но я промолчала. Из вредности. Сам же просил, вот и давай, выкручивайся. Или уматывай к любимой тёще. Тебя сюда уж точно не звали.

— Скажу честно, я вас недооценил, — он покаянно наклонил голову. — Думал, вы — обычная вредная тётка. В «Союзе истинных христиан» такие почти все. Но я ошибся. Сильно ошибся, Любовь Васильевна. И сейчас это признаю!

Я поморщилась, но ничего не сказала. А тем временем Ляхов продолжил: