Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861)
Шрифт:
Жалоба Воейкова показывает также, что помещицы могли влиять на местные власти, чтобы добиться справедливости или воспрепятствовать ей. Он писал, что власти во Владимире не хотят отвечать на его прошение, потому что его мачеху защищает городничий Шишков. И Воейков был не единственным жалобщиком, который обвинял власти в сговоре с помещицей. В прошении Татьяны Баженовой рассказывалось, как мачеха ее мужа произвела раздел имения его покойного отца с помощью чиновника Вотчинной коллегии: «Зная то что… мужа моего в доме не имеетца» чиновник заверил раздельную запись «ночною порою… в доме ее Пелагеи» (т.е. у мачехи Баженова){547}.
Рассказы мемуаристов подкрепляют отрывочные свидетельства прошений и наводят на мысль о том, что помещицы, судя по всему, пользовались влиянием в губернском обществе. Племянница Ольги Михайловны Салтыковой вспоминала, что ее тетушка «держала в повиновении и мужа, и детей, и даже весь наш уезд. К ней прибегали за советом и помощью в делах общественных и семейных»{548}. Ф.Ф. Вигель повествует о том, как страдала княгиня Варвара Голицына от нерасположения к ней московского и петербургского общества. Зато у себя в саратовском имении она командовала всеми соседними помещиками, а те перед ней заискивали{549}.
Очевидно, что женщины осуществляли свое влияние в основном неформальными путями. Как землевладелицы они имели равное с мужчинами право голоса на уездных выборах, хотя, в противоположность мужчинам, не могли лично присутствовать на дворянских собраниях и посылали вместо себя представителей {550} .
172
Во время выборов в Уложенную комиссию в одиннадцати уездах зарегистрировались 204 женщины-избирательницы и 1097 мужчин: Флоровский А.В. Состав законодательной комиссии 1767—1774 гг. Одесса, 1915. С. 263—266. Замужние женщины обычно просили мужей проголосовать за них. Один такой пример см.: ЦГИАМ. Ф. 4. Оп. 3. Ед. хр. И. Л. 1 (1858).
Домашний очаг и перемены в гендерных традициях
При взгляде на архивные и мемуарные источники больше всего удивляет многообразие ролей, доступных женщинам, владевшим землей. Надо сказать, что ни Арина Власьевна, ни Анна Одинцова из «Отцов и детей» не были типичными помещицами для императорской России. Девушек специально не приучали с юных лет распоряжаться по хозяйству в имениях, но в повседневной жизни они видели, какую важную роль берут на себя женщины*, управляющие семейным имуществом. В мемуарах XIX в. и мысли нет о том, что дворянки, которые хозяйничают в имениях и заботятся о своих финансовых интересах, нарушают нормы женского поведения, как и о том, что мужчин в их семьях унижает открытое проявление женских деловых качеств. И помещиков, и помещиц одинаково хвалят за заботу о благосостоянии семьи, за сохранение вотчинных земель, за солидное наследство, переданное детям. И соответственно тех женщин, которые совсем не занимались своими имениями или плохо ими управляли, не извиняла принадлежность к слабому полу.
Однако остается вопрос, менялись ли со временем цели, определявшие женское поведение, а если нет, то почему. Изучая жизнь женщин, европейские историки в основном уделяли внимание парадигме обособленных сфер мужского и женского влияния, а также пересмотру принятой парадигмы. Ученые подвергли разгромной критике понятие о публичном и приватном как инструменте анализа и, щедро ссылаясь на документы, доказали, что поведение европейских женщин не отвечало концепции «возврата к домашнему очагу» [173] . Но несовершенство, во многих отношениях, теории обособленных сфер в качестве инструмента понимания женского опыта не помешало ей в свое время вызвать появление целого слоя дидактической литературы, которую жадно поглощали образованные россияне {552} . Идеология обособленных сфер, попросту говоря, гласила, что участие женщины в жизни общества должно быть ограниченным, а отведенная ей сфера влияния — это дом. Просветители и авторы пособий, содержащих советы по домоводству, превратили домашнюю сферу в объект почитания и в центре ее решительно поставили женщину. Ассоциация между женщинами и домашним бытом едва ли была новшеством для Европы конца XVIII в., но эта теория тендерного соотношения возвела труд материнства и его важность на новую высоту {553} , перечеркнув все иные источники женской идентичности.
173
Эти историки утверждают, что в реальной повседневной жизни женщины вовсе не были идеальными хозяйками дома. Кроме того, они показывают, что женщины использовали обособленность тендерных сфер, чтобы участвовать в публичной деятельности. Вера в то, что с возвратом к ценностям домашнего очага женщины высших классов оказались в стороне от полезной деятельности и от жизни общества, также поставлена под сомнение. Разумеется, эти исследования посвящены преимущественно женщинам англо-американского мира. См., например: Colley L. Britons: Forging the Nation 1707-1837. New Haven, 1992. P. 237-281; Peterson M.J. No Angels in the House: The Victorian Myth and the Paget Women // American Historical Review. 1984. Vol. 89. № 3. P. 677-708; Vickery A. The Gentleman's Daughter: Women's Lives in Georgian England. New Haven, 1998. Впрочем, существует и утверждение, что возможность активного участия в политической жизни для английских аристократок исчезла в конце XVIII в. и что прошло еще сто лет, прежде чем женщины «храбро ринулись в уличную политику». См.: Foreman A. Georgiana, Duchess of Devonshire. London, 1998. P. 159. Другие авторы считают, что понятия публичной и приватной сфер нельзя применять к обществам, не относящимся к англо-американскому миру, без существенных модификаций. См.: Reverby S.M., Helly D.O. Introduction: Converging on History // Gendered Domains: Rethinking Public and Private in Women's History / Ed. D.O. Helly and S.M. Reverby. Ithaca, 1992. P. 6-7.
Влияние идеологии обособленных сфер на тендерные традиции в России проявлялось, в частности, в обостренном внимании к тому, чтобы авторитет женщин не выходил за определенные рамки. Один ученый указывает на изменение такого рода на самом верху социальной пирамиды — в общественной роли русской императрицы. Исключив посредством нового закона о престолонаследии 1797 г. возможность очередного женского царствования в России, Павел I установил новый регламент жизни для своей супруги, при котором «ее главной сферой должен был стать дом, а не двор и не государство»{554}. Более того, если в XVIII в. на престол одна за другой вступали женщины, и это не представляло «особой проблемы» для русских людей{555}, то в XIX в. они уже были склонны оценивать своих властителей в чисто тендерных терминах. Оглядываясь на царствование Екатерины II, фрейлина А.Ф. Тютчева отметила: «Екатерина II была не столько умной женщиной, сколько гениальным мужчиной; она была призвана к тому, чтобы влиять на людей, направлять их, управлять ими». Тютчева далее признается: «Императрица [Александра Федоровна], которая считается такой доброй, цесаревна, великие княгини вызывают во мне в тысячу раз более робости, чем император и великие князья. По отношению к женщинам я чувствую разницу положения, по отношению к мужчинам — только разницу пола»{556}.
В рамках маленькой семейной вселенной перемены шли медленнее. С конца XVIII в. русские писатели и просветители вслед за своими европейскими собратьями внушали дворянкам, что следует меньше времени тратить на увеселения при дворе и в обществе и больше посвящать себя заботе о детях. Статья, появившаяся в журнале «Патриот» в 1804 г., гласила: «Нет и не будет надежды к счастию нравов, пока женщины не возвратятся к домашней жизни» {557} . Однако, если верить мемуарной литературе, призывы к знатным дамам сосредоточиться на материнстве пропадали втуне. Действительно, и мужчины, и женщины, писавшие воспоминания после отмены крепостного права, говорят о равнодушии дворянок к воспитанию детей как о типичном явлении прежних времен. Многие из этих авторов сообщают, что управление делами поместья занимало их матерей с утра до вечера {558} .
«Мы долго не знали, кто наша настоящая мать, — писала Надежда Соханская. — Маменька — в безпрестанных разъездах по делам, а тетеньки, кажется, спорили одна перед другою, кому лучше заменить ее» {559} . Бабушка А. Купреяновой не принимала никакого участия в воспитании своих детей, семеро из которых умерли. Купреянова писала, что, когда дети умирали, бабушка сохраняла невозмутимость и «спокойно возвращалась к своему долгу. А долг ее был — угождать мужу и поддерживать достоинство дворянской семьи» {560} . Екатерина Хвостова рассказывала, что мать очень любила ее, а между тем она на два года покинула трехмесячную дочку, чтобы следовать за мужем, пока тот служил в армии {561} . [174]174
Как считает Б. Энгел, до середины XIX в. в дворянской семье отношения матерей с дочерьми осуществлялись через посредниц — нянек, гувернанток. См.: Engel B. Mothers and Daughters: Family Patterns and the Female Intelligentsia // The Family in Imperial Russia / Ed. D.L. Ransel. Urbana, 1978. P. 49.
Эти рассказы свидетельствуют о неравномерном распространении идеологии возврата женщины к домашнему очагу среди высшего сословия дореформенной России. В жизни некоторых дворянских семей уже в начале XIX в. были очевидны изменения и растущая важность эмоциональных связей. Для таких дворянок, как Варвара Томилова, в материнские обязанности уже входил и собственноручный уход за детьми. В письме к мужу Алексею в 1812 г. Томилова рассказывает, как сама ежедневно купает дочку, и поясняет, что нянька маленькой Кати весьма неаккуратна в соблюдении правил гигиены, а эти ежедневные купания укрепляют взаимную привязанность матери и ребенка {562} . Через четыре года Томилова вела ежедневный дневник, в котором очень подробно описывала успехи дочери в русском и французском языках, а также нередко находившие на девочку приступы гнева {563} . Варвара Томилова лично наблюдала за обучением Кати и еще одной девочки — жившей у них родственницы, но умела находить время и на дела по имению {564} . [175]
175
Письма мужа Варвары, Алексея Томилова, свидетельствуют также о его близких отношениях с матерью. Он часто писал ей в начале своей воинской службы, называя ее «матушка-кормилица». См.: Там же. Ед. хр. 50. Л. 4, 5, 55,73(1797).
Хотя не следует преувеличивать разрыв преемственности после 1861 г., мемуары демонстрируют явный сдвиг в тендерных традициях и моделях семейной жизни после отмены крепостного права. В последние десятилетия эпохи крепостного права элементы концепции обособленных сфер мужского и женского существования уже входили в более широкое представление о тендерном устройстве общества [176] . Однако авторы мемуаров показывают, что их современники в XVIII—XIX вв. нисколько не считали недостойным для дворянки переложить ответственность за воспитание детей на слуг или незамужних тетушек. Вместе с тем мемуары, написанные в основном после 1861 г., уже подразумевают новые требования, предъявляемые к поведению матери. Отмена крепостного права уничтожила бесплатный труд, на котором традиционно держались дворянские дома. В результате в 1860-е годы потоком хлынули руководства по воспитанию детей и пособия по домоводству, свидетельствуя о возросшей озабоченности проблемами домашнего хозяйства и материнства {565} .
176
Идеология обособленных сфер деятельности предстала во всей красе в пособии по домоводству, составленном Ираидой Варламовой в 1856 г. Во вступлении Варламова писала, что жена и мать должна быть «мирным ангелом в доме». Она не одобряла обычай нанимать кормилиц. По мнению Варламовой, только если женщина не могла сама кормить дитя, она могла взять кормилицу, выбор которой «должен быть препоручен непременно врачу»: Варламова И. Семейный магазин. М., 1856. С. I, 146—147.
Дидактическая литература прямо не запрещала женщинам браться за управление поместьями. Тем не менее в конце столетия несоответствие между европейскими требованиями к поведению и морали женщин и традиционным русским соотношением тендерных ролей стало выражаться в более критическом взгляде на помещиц. Если Вигель еще призывал женщин заботиться о процветании поместий, то позднее к помещицам, разбиравшимся в хозяйстве, стали относиться уже не столь однозначно. Описывая усадебную жизнь накануне отмены крепостного права, Д. Свербеев приводит историю соседнего помещика, чья жена спасла имение мужа от разорения, и при этом замечает, что иметь такой талант к делам явно не подобает женщине («она, способная на всякое дело не по-женски… взялась за устройство имений мужа»){566}. Когда в 1874 г. арестовали Софью Субботину за то, что она у себя в имении открыла школу для крестьян и рабочих, один конторщик свидетельствовал против нее, обвиняя в образе жизни, неприличном богатой помещице: «Вставала рано, говорила с рабочими, вела сама хозяйство»{567}. Многие писатели изображали умелых женщин-управительниц алчными и бессердечными (вспомним гоголевский рассказ «Иван Федорович Шпонька и его тетушка»). В других произведениях, например у Чехова и Островского, женская неспособность толково распоряжаться собственностью предстает как один из симптомов упадка русского дворянства. В «Лесе» Островского один персонаж заявляет: «Но действительно у нас много дворянских имений вконец разорено бабами. Если мужчина мотает, все-таки в его мотовстве какой-нибудь смысл есть; а бабьей глупости меры не положено»{568}. Не следует преувеличивать значение таких примеров, но все же они иллюстрируют некоторые перемены в отношении к экономическому авторитету женщин со стороны русских людей — по крайней мере, в письменных свидетельствах.
Однако на практике традиционная связь между ведением домашнего хозяйства и делами по имению означала, что дворянки не переставали активно заниматься своими поместьями. Важно отметить, что возросшее внимание дворянок к воспитанию детей в пореформенное время не мешало им управлять крупными поместьями. Описывая свое детство на Украине накануне революции, Владимир Коростовец уделил внимание трудам своей матери, взявшейся за модернизацию имения и вводившей там «индустриальные методы», вопреки возражениям бабушки, которой принадлежало имение [177] . Князь Тенишев, вручив свое имущество жене Марии, вместо того чтобы самому им заниматься, попросил ее ближайшую подругу, княгиню Святополк-Четвертинскую, помочь жене привести имение в порядок {569} . [178] Хотя число имений, принадлежавших дворянам, резко сократилось после отмены крепостного права, заметная роль дворянок в управлении имениями сохранялась на протяжении всего XIX в.
177
Korostovets V. Seed and Harvest. L., 1931. P. 73—87. Отец автора мемуаров здравствовал почти все описанное время, но жил в Петербурге даже после отставки и потому играл в воспоминаниях сына очень небольшую роль.
178
См. также письмо уездного предводителя дворянства к Евгении Борисовне Кавелиной, написанное в 1893 г., в котором он обращается к ней как к помещице, «близко знакомой с делом сельского хозяйства по всем его отраслям», с просьбой заполнить подробную анкету. В своем ответе Кавелина отметила, что трудно найти работников и что крестьяне в ее местах «неохотно» выходят на работу. См.: РГИА. Ф. 947. Оп. 1.Ед. хр. 114. Л. 1,3.