Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861)
Шрифт:
Документально обосновать рост участия дворянок в имущественных спорах несложно. Труднее определить, самостоятельно ли они участвовали в тяжбах, ими начатых. Во время дискуссий по поводу судебной реформы в XIX в. способность женщин вести свои судебные дела стала предметом обсуждения в ряде популярных журналов. Сторонники реформ считали, что правовые знания необходимы женщинам, владеющим поместьями или являющимся опекуншами своих детей. Но эти же самые авторы были единодушно убеждены в том, что женщинам неведомы даже элементарные положения российского права.
В попытках поправить дело многие толстые журналы, нацеленные на женскую аудиторию, печатали статьи о состоянии законных прав женщин и о том, что им необходимо постигать основы юридических знаний. Один из авторов журнала «Рассвет» в 1859 г. указывал, что закон в России не проводит различия между мужчинами и женщинами и что женщины должны уметь защищать свои интересы, особенно в роли матерей. Отвечая тем, кто склонен был полагать, будто истинное призвание женщины — семья, этот автор утверждал, что, даже если женщина никогда не выходит за пределы домашней сферы, ей все равно приходится оберегать интересы зависящих от нее людей. «Множество населенных недвижимых имений в России принадлежит женщинам, — отмечает он. — Помещицам чаще, нежели кому-нибудь, приходится вступать в разные сделки и договоры, защищать и свои собственные права, и права своих крестьян»{580}. Другой автор сокрушался о женской правовой
Историк П.А. Ильинский, в соответствии с этой негативной оценкой правовых познаний дворянок, считал, что наличие в архивах провинциальных судов прошений, поданных женщинами, еще не означает, что они действовали самостоятельно. Описывая участие женщин в судебных процессах XVIII в., он изображал их невежественными жертвами обмана со стороны канцеляристов и чиновников, которые составляли за них жалобы и вели их дела. «Прочитывая все эти акты, написанные с формами и изворотами подьяческого крючкотворства, мы имеем полное право заключить, что все это было делом чиновничества», — утверждал Ильинский, полагавший, что сами женщины не играли в своих судебных процессах никакой роли. Более того, чиновники не желали постараться для своих клиенток, а норовили как можно скорее улаживать дела, чтобы сорвать куш побольше.
Мысль о том, что неграмотные женщины оказывались отданы на милость чиновников, Ильинский подкрепил портретом одной замечательной особы, которая, как он полагал, сама справлялась со своими судебными делами. Настасья Витовтова не только была грамотна, но и ухитрилась получить кое-какие правовые знания. «Это уясняется тем, что дед ее и дядя были стряпчими», — писал Ильинский. Он отмечал далее, что, судя по ее ходатайствам, Витовтова «была знакома с законами и формами прошений и разумела судебные волокиты того времени». По количеству и характеру прошений, написанных Витовтовой (в одной из них она ругала своих сестер за то, что они запустили свои дела в Москве), Ильинский заключает, что этого «стряпчего в юбке» уважали соседи и что она верховодила своим мужем{582}. К сожалению, историк не упомянул, чем прошения Витовтовой отличались от исков других помещиц, и ничем не обосновал свое убеждение в том, что она сама, а не какой-нибудь писарь или чиновник, составляла ходатайства.
В литературных произведениях способности женщин в юридической области оценивались не очень высоко. Именно такие мнения о женской беспомощности отразил А.Н. Островский в образе мелкопоместной дворянки, оказавшейся на грани потери своего маленького поместья в имущественной тяжбе. «Вот, говорят, в Сенат надо жалобу подать, а кто напишет-то… — говорит она дочери. — Мы и аза в глаза не знаем. Коли Максим Дорофеич не возьмется, так ведь мы нищие будем» {583} .
Судя по оценкам историков и реформаторов права, дворянки действительно мало смыслили в хитросплетениях судебного процесса. Но, учитывая общий уровень правовых знаний до середины XIX в., и мужчины, и женщины вряд ли что-нибудь понимали в имущественном законодательстве, кроме азов [183] . По исковым заявлениям невозможно установить, какова была роль канцеляристов и стряпчих, помогавших ловко составить прошение. В самом деле, до сих пор неясно даже, имели ли помещики в XVIII — начале XIX в. вообще какой-нибудь доступ к имущественно-правовой информации. Современники сокрушались о жалком состоянии правовой культуры за пределами столиц. Поэт Г.Р. Державин, занявший пост тамбовского губернатора в 1786 г., писал другу в Москву о том, что в Тамбовской губернии не сыскать печатных текстов законов, и неизвестно, были ли они здесь когда-нибудь в употреблении {584} . [184] Такие отзывы наталкивают историков на выводы о том, что даже местному чиновничеству было крайне трудно добыть экземпляры законодательных актов, хотя считалось, что указы должны рассылаться во все провинциальные суды.
183
Депутаты Уложенной комиссии 1767 г. сетовали на то, что незнание законов ведет к разорительным искам со стороны дворян обоего пола: СИРИО. 1896. Т. 4. С. 379.
184
О противоречивости данных о распространении текстов законодательных сводов см.: Marker G. Printing, and the Origins of Intellectual Life in Russia, 1700—1800. Princeton, 1985. P. 198. Г. Маркер отмечает, что между 1780 и 1796 гг. было напечатано пять тысяч экземпляров «Уложения».
Тем не менее незнание законов было явлением хотя и распространенным, но все же не всеобщим. Интенсивная переписка между центральными властями и провинциальными канцеляриями, директивы начальства давали хотя бы части местных чиновников инструменты, позволявшие выносить обоснованные решения [185] . Некоторые дворяне понимали пользу правовых знаний: богатые представители дворянства, путешествуя за границей, включали юридические книги в число необходимых покупок {585} . Некоторые провинциальные помещики пытались следить за указами и распоряжениями, поступавшими из Петербурга. Живший в середине XVIII в. богатый курский помещик упоминал в дневнике, что заносит сведения о публикации указов Сената в записную книжку, наряду с записями об урожае у себя в имении и о поездках в Киев и в Москву {586} . Кроме того, участники и участницы судебных процессов прямо ссылались на законодательные постановления в своих ходатайствах, с которыми обращались к правосудию. В XVIII в. истцы часто упоминали «пункты», т.е. статьи Указа о единонаследии 1714 г., как и узаконения, последовавшие позднее, например дополнение к законам о наследовании, принятое при Екатерине I в 1725 г. {587} Судебные процессы так затягивались, что многим ничего не оставалось, как самостоятельно знакомиться с указами, касающимися их дел [186] .
185
Со второй половины XVIII в. Сенат всячески старался наладить контроль за отправлением правосудия в губерниях и получал из местных органов отчеты о получении и исполнении указов. См., например: РГАДА. Ф. 264 (IV Департамент Сената). Оп. 2. Ед. хр. 53 (1767); Ф. 264. Оп. 2. Ед. хр. 178 (1773-1774); Ф. 264. Оп. 2. Ед. хр. 253 (1782); Ф. 264. Оп. 2. Ед. хр. 367(1799).
186
В
прошении на высочайшее имя вдова Чесменская изложила историю движения своего дела от судов низших инстанций до Сената, причем привела положения конкретных указов в поддержку своего иска. По ее словам, ни один из судов не судил по закону. См.: Прошение на Высочайшее имя вдовы генерал-майора Чесменского // Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских при Московском университете. 1873. Кн. 1. С. 263-265.Отсутствие связного свода законов и примитивное состояние юридического образования мало способствовали знакомству россиян с правом. Каждый русский монарх XVIII в. брался за кодификацию законов, а потом бросал это начинание. Только в 1830 г. Николай I наконец назначил комиссию, призванную свести воедино все правовые постановления, изданные после Соборного уложения 1649 г.{588} Так что до конца XVIII в. не существовало также и трактатов, которые толковали бы законы и разъясняли, как оформляются различные соглашения. Екатерина II первой из русских государей уделила внимание юридическому просвещению дворянства, хотя помещики обоих полов и без того вершили суд у себя в имениях и нередко ввязывались в споры с соседями из-за пограничных земель, беглых крестьян, природных ресурсов. В распространении правовых знаний среди дворянства Екатерине помогал С.Е. Десницкий, первый профессор русского права. В 1778 г. он высказал мысль о том, что знакомство с законами совершенно необходимо помещику: основы юриспруденции должны были научить дворянина, как продавать или закладывать имения, как судить своих крестьян и как вести тяжбы с соседями{589}.
Но если даже в образовании мужчин дворянского звания обучение тому, как отправляется правосудие, не занимало никакого места, то откуда же могли женщины получить сведения об основополагающих правовых принципах? В Западной Европе XVIII в. грамотный мирянин мог обратиться к обширной литературе, разъясняющей юридический процесс. При этом часть таких пособий была специально адресована женской аудитории и предлагала, например, советы, как наилучшим образом составить брачный контракт. Не менее четырех руководств, посвященных имущественным правам замужних женщин, появилось в XVIII в. в Англии. В одном таком справочнике («The Lady's Law» — «Право для дам»), изданном в 1732 г., провозглашалось: «Здесь прекрасному полу сообщается, как уберечь землю, движимое имущество и самые драгоценные вещи от чьих бы то ни было посягательств»{590}.
Русские женщины не имели таких возможностей пользоваться советами юристов, как их европейские современницы. Первые руководства по составлению писем и юридических документов (письмовники) появились в России только в конце XVIII в. и не предназначались для женщин. Автор труда, изданного в 1791 г., советовал читателям самостоятельно составлять прошения, так как проситель способен изложить свое дело с большей «живостью и чувствительностью», чем посторонний помощник за деньги. При необходимости, говорилось в книге, податель прошения должен обратиться за советом к какому-нибудь честному и опытному в законах человеку, чтобы тот помог ему составить документ{591}. Такие пособия не писались специально для дам, однако в период составления Свода законов Илларион Васильев опубликовал краткую брошюру для женщин, в которой изложил их права в браке и в качестве российских подданных{592}. Вскоре после этого в «Дамском журнале» появилась статья, озаглавленная «Чувства и мысли при чтении ручной книжки о правах женщин в России». Ее автор, Анна Крестинская, выражала признательность И.В. Васильеву за объяснение политического и правового статуса женщин, за определение их обязанностей как жен, матерей и подданных, за ознакомление женщин с их правом участвовать в имущественных сделках. Она отметила, что до сих пор юридические знания были практически недоступны для женской аудитории, ведь главная обязанность женщин — заботиться о семье, и потому у них нет времени штудировать громадные тома с указами и правилами. С выходом работы Васильева, внушала она своим читательницам, «каждая женщина вменит себе в непременную обязанность, для узнания всех постановлений, до нея касающихся, уделить несколько времени»{593}.
Хотя русским женщинам почти неоткуда было получать юридические советы, из этого не следует, что они оказывались такими беспомощными жертвами чиновничества, какими считали их историк Ильинский и драматург Островский. Разумеется, можно найти примеры дворянок, сбитых с толку хитростями судебной системы и переложивших все эти заботы на мужчин своей семьи. Иногда бывало, что мужья или родственники подталкивали женщин к конфликту, а потом составляли за них прошения и вели судебные дела. В 1799 г. Пелагея Очкина вчинила иск своему дядюшке, единолично завладевшему фабрикой, которая раньше принадлежала ему совместно с братом. Этот дядюшка в прошении в Сенат заявил, что на самом деле его племянницу подговорил оспорить условия первоначального соглашения дядя ее мужа{594}. Когда в 1741 г. Михаил Тархов подал прошение, в котором оспаривал наследственные права вдовы и сына своего брата на поместье последнего, то пожаловался, что в исковом заявлении за невестку подписался ее собственный брат, и он же вел дело в суде{595}. Судя по сообщениям многих мемуаристов, дворянки доверялись помощи мужчин в надежде успешно провести процесс. Андрей Болотов рассказывал, как соседи, воспользовавшись смертью его отца, начали судебное преследование матери за укрывательство беглого крестьянина. Державин писал, что память об унижениях, которым в свое время подвергали его мать бесчестные чиновники, побудила его искать справедливости «для вдов и сирот», когда он получил высокое назначение{596}. Сестра А. Дельвига прибегла к помощи брата, оказавшись втянутой в спор о наследстве с пасынками после смерти своего мужа{597}. Марта Уилмот пересказывает истории двух молодых дворянок, разоренных в ходе имущественных тяжб, но приписывает их несчастье продажности российской судебной системы, а не неспособности женщин усвоить азы юриспруденции{598}.
Этим историям о беспомощных просительницах, впрочем, противостоят примеры дворянок, смело пускавшихся в лабиринт судебных дел без поддержки со стороны родственников мужского пола. В 1779 г. вдова Авдотья Барыкова предупредила Илью Чулкова, что намеревается вынести их разногласия по поводу условий продажи земли на рассмотрение местного совестного суда{599}. Кэтрин и Марта Уилмот были изумлены деловой хваткой княгини Дашковой при ведении бесчисленных судебных процессов ее дочери; они также удивлялись тому, что русские дворянки разбирались в судебных делах и интересовались ими, слыша, как их знакомые «беседуют между собой… о делах госпожи такой-то в Сенате, хороши они или нет»{600}. Александра Смирнова вспоминала, как после смерти ее отца в 1814 г. «маменька занималась делами по имению и процессами. Слово процесс и теперь звучит в моих ушах: так часто оно повторялось вокруг меня…»{601}. Помимо собственных судебных тяжб, женщины брали на себя ответственность и за дела детей и мужей, если получали доверенность на их имения. Александр Панин был далеко не одинок, когда, уезжая за границу в 1841 г., доверил своей матери продолжать уже начатые и возбуждать новые процессы по его имению{602}.