Бабочка на асфальте

Давид с тревогой посмотрел на часы, уже восемь. Внук его сейчас на полигоне, у всех солдат отключены пелефоны. Звонить можно только через час. Пока не услышит голос своего мальчика, невменяем. Каждую минуту смотрит на часы, представляя себя буфером между внуком и возможной опасностью. Протянул было руку к бутылке с водой, но в горле спазм — не может пить. Как скоротать этот час. Отправился на кухню, вымыл и без того чистую плиту, расставил в шкафу собранные со стола, дивана, кресел книги, стал листать газету. Вдруг звонок. Старик вздрагивает, трясущейся рукой хватает телефонную трубку.

— Ты где? — кричит он.

— Опять напридумывал всяких страшилок, — сердится внук, — сам себя пугаешь. Всё в порядке, не волнуйся. Я сейчас в столовой, потом позвоню. Пока. Спешу.

Щелчок и частые гудки.

Дедушка так и остался сидеть со счастливой улыбкой и трубкой в руках. «Всё в порядке, — повторяет он про себя, и медленно, глубоко вздыхает. — Его послушать, так они там только и делают, что в столовой сидят, и песни под гитару поют».

Давид откидывается в кресле — теперь можно жить дальше. Ожидание звонка сократилось на целых сорок минут. Тут же пугается этого неожиданного подарка, не послали ли детей на опасное задание, где нужно выключить пелефоны. И вообще Рабинович боится неожиданных радостей, не покупает лотерейных билетов; — не случилось бы чего плохого в счёт выигрыша. Пугается даже хорошего настроения, — не пришлось бы расплачиваться за забвение опасности. Накопленный ли это поколениями страх; мать без конца повторяла: «Гот зол унз упхитн — Господи сохрани», или на своём опыте знает — за всё надо платить. «Не буду думать о плохом, — решает он, — всё хорошо. Скоро наступит мир, и Илюше не понадобятся курсы миномётчиков, куда его послали учиться. Встретит свою девушку, у них будут дети, много детей…»

Самое трудное время в армии — первые дни. Илюшенька — созерцатель, нет у него таланта к спорту, а тут сразу такая нагрузка. В полной амуниции, под палящим солнцем пустыни — попробуй отмахай шестьдесят километров, хорошо если шагом, а то ещё бегом, ползком. Один автомат сколько весит, за несколько минут плечо оттянет, про вещмешок и говорить нечего — пополам согнёт. «Когда уже нет сил идти, — рассказывал мальчик, — остаётся одно желание — лечь на землю и замереть.

В этот последний момент подходит к тебе девушка инструктор с личиком мадонны, тоже при полной выкладке, и говорит — как песнь о любви поёт: „Ты можешь, ты сильный, всё можешь, всё выдержишь“. И, вправду, спина распрямляется, ноги не подкашиваются. Девушка улыбается и направляется к другому, отставшему от строя новобранцу».

По закону, если в семье один ребёнок, он имеет право не ходить в боевые части.

— Давид, ты же знаешь, каждый перед лицом Создателя, никому не уйти от судьбы, — взывал Илюша к благоразумию деда.

— Бережёного Бог бережёт, — возражал тот.

— В теракте на тремпиаде погибло много солдат, разве имело значение кто в каких частях служил. А скольких подстрелили в машине? Люди идут в кафе, садятся в автобус и не знают — выйдут, или их вынесут. Да и просто по улицам ходить опасно, не будешь же у каждого араба искать за пазухой взрывчатку.

— Тем более они переодеваются женщинами, хасидами, одевают форму наших солдат, — подхватил дед.

— Так уж лучше иметь возможность отстреливаться, защищаться; больше шансов уцелеть и спасти жизнь другим.

Илюше было четырнадцать лет, когда он, живя в Америке с матерью и отчимом, заявил: «Хочу в Израиль. Не отпустите — убегу». Бывшая невестка позвонила мне в Москву, я тут же выразил готовность ринуться следом за внуком. Нет места на земле, куда бы я не поехал за ним; в юрту к оленеводам — кормить собак, на Сахалин — чинить рыболовные сети, в какой-нибудь дальневосточный колхоз — готовить к пахоте сельскохозяйственную технику. А тут солнечный Израиль — неожиданный подарок судьбы! И вот мы после десятилетнего перерыва; невестка после развода с сыном увезла ребёнка, когда ему было четыре года; снова вместе.

Наша первая экскурсия в Израиле — горная крепость Масада; последний оплот противостояния римским войскам. Здесь иудеи, отстаивающие веру в Единого Бога, провели свои последние дни. Весь мир был подвластен Риму, уже и Иерусалим пал.

Только одна крепость держалась против римской империи. «Лучше умереть свободными, чем жить рабами» — сказал юный полководец защитников Масады. Крутой змеиной тропой поднимались сюда принимать присягу бойцы только что организованной Армии Обороны Израиля.

Петляет прорубленная в горах дорога — красные срезы гор, красная земля.

Невольно вспоминается: взял Господь щепотку земли и сотворил человека. Земля на иврите — «адама», человек — «адам», красный — «адом». Тогда, в начале марта, подёрнутые лёгкой зеленью склоны гор, пронизанный солнцем воздух давали ощущение подъёма, взлёта. Уничтожалось представление своей материальности, казалось ты растворяешься в весеннем ликующем небе. Не только тело, но и мысль, твоё «я» — ничто перед бесконечностью.

Ближе к Мёртвому морю — жёлтые скалы с пещерами, где всего лишь тридцать лет назад нашли пергаментные свитки двухтысячелетней давности с главами Торы на иврите. И, что интересно, кожа не крошилась — в пещерах особый микроклимат. За синей плоскостью Мёртвого моря — Иорданские горы, оттуда Моше Рабейну смотрел на Израиль. Сейчас горы в туманной дымке кажутся подсвеченными солнцем, облаками.

Удивительная лёгкость, невесомость, восторг. Высшая степень наслаждения, когда не ощущаешь своей отдельности от природы. Ты часть этой земли, есть в тебе хоть один атом тех евреев, которые перешли Иордан более тридцати веков назад. Есть генетическая память. Откуда бы взялась у внука тяга к Израилю? В Америке ему ни в чём не было отказа: отчим — адвокат крупного объединения, мать — красавица, высокая, статная, работает в фирменном магазине «Меха», демонстрирует шубы из норки, горностая. Горностаевые мантии я видел только у королей на картинах старых мастеров. Илюша, когда летал в Москву к отцу, ещё только садился в самолёт и уже скучал по Израилю. Потом рассказывал: «Через месяц, приземлившись в аэропорту Бен-Гурион, с нетерпением ждал трапа к самолёту, а спустившись на пропахший бензином асфальт и услышав ивритскую речь, засмеялся от счастья — наконец-то дома».

…Тихо-то как. В полдень все при деле, взрослые на работе, дети в школе, не стучит на барабане мальчик с верхнего этажа. Задёрнута тюлевая занавеска у соседки напротив, приходит она поздно и не так уж часто мне перепадает удача видеть в освещённом окне её импровизированный танец. Полная, но лёгкая в движениях женщина как набегающая волна. Танцует под музыку русскоязычного радио РЭКА. А я не включаю радио, слишком частыми стали теракты в последнее время, не могу слышать «убили», «ранили», «похороны состоятся». Как много жертв. Вчера обстреляли автобус, погибла двадцатитрёхлетняя девушка. Сегодня убили двадцатичетырёхлетнего юношу. Они могли встретиться и быть счастливыми.

Полицейский остановил машину начинённую взрывчаткой, через мгновенье — взрыв, полицейский погиб, ему было двадцать два года. Рахель Леви семнадцати лет убита вместе с шестнадцатилетней террористкой. Зачем всё это? У нас, в отличие от арабов, не поднимется рука убивать всех без разбора. На сколько жестоких убийств вообще не отвечаем. Арабы подставляют детей, не будешь же в детей стрелять.

Недавно зашли солдаты в дом — террориста искали, сидит арабка кормит ребёнка.

Наши мальчики деликатные — ждут пока накормит. Тут выскакивает спрятавшийся бандит и открывает огонь. Кого то убил, кого-то ранил. Кровью расплачиваемся за гуманизм. Так и раньше было. Еврейский отряд шёл в Гуш-Эцион на помощь отбивающимся от арабов собратьям. По дороге встретили пастуха араба.

Подозревали: донесёт пастух, но пожалели старика — не убили. И тот привёл своих, которые перебили весь отряд… Куда запропастился валокордин? Что же это, прямо не продохнуть… Пройдёт, сейчас пройдёт. После первого инфаркта не умирают.

Глубокий вдох. Набрать побольше воздуха, задержать дыхание, выдох. И опять — глубокий вдох…

— Мя-я-я-у, — под окно пришла рыже-бело-чёрная уличная кошка. — Мяу, — настойчиво позвала она, вскарабкавшись на оконную решётку.

— Мяу-у-у, — приветливо отозвался Давид и получил в той же интонации ответ.