Багатель

Да и женщин Ира узнала больше, чем хотелось бы. Только благодаря Ирочке мать не спилась с дядями колями, а сидела здесь, в келье, вся в белом, с башней на голове, изображая перед сватами петербурженку в четвертом поколении, которая без салфетки притронуться к пище не может – как не может и ужинать без двух бокалов: один для воды, другой для вина…

Дверь в комнату отворилась и, с шарканьем, вперевалочку, хватаясь рукой за стену, в комнату вступила свекровь с тарелкой в руке: Ирочкино местонахождение обнаружилось.

– Ирочка, сокровище мое, ты здесь! – восторженно воскликнула мать, загоревшись.

– А я хотела предложить супчик-голубчик, – прошамкала свекровь обиженно дребезжащим голосом, напрасно силясь нацепить на себя лубочную маску доброй старушки из сказки. Пристраивая на прикроватную тумбу тещи никому не нужную тарелку супа, она жадно стреляла подслеповатыми глазками то на свою породистую сватью (ишь, как сидит в таком-то возрасте: нога на ногу, спина прямая как палка, на голове гнездо, тоже мне, принцесса Уэльская), то на разодетую королевишну Ирочку, в которой ее сын души не чаял, вместо того чтобы давно уже присмотреть себе хорошую девушку.

Впрочем, свекровь нашла то, что искала в этом своем вояже. Не только Ирочку, скрывающуюся от нее со своими бесконечными секретами в комнате своей гордячки матери, но и коробку конфет, красующуюся на тумбе перед телевизором. Поскольку конфет ей никто не предложил, она сама отодвинула крышку и извлекла (выковырила!) парочку трюфелей крючковатыми пальцами. «Мы люди простые, – любила говаривать свекровь в присутствии Ирочки, – без кандибоберов».

От приношений свекрови отказываться было нельзя. Палка о двух концах: не съешь – неблагодарная, съешь – нахлебница. Задавив в себе вздох, Ира придвинула матери тарелку и вложила в ее пальцы ложку.

– Ирочка, красавица моя, да сохранит тебя Бог, – прошептала мать.

Ира нахмурилась (она никогда не была красавицей) и выскользнула из комнаты так же бесшумно, как и вошла.

Старикашка из церкви пропал. Ни по вечерам в среду, ни в другие дни он больше не появлялся. Ира даже потащилась ради него на воскресную литургию, где народу не протолкнуться – тщетно. Пришлось дожидаться окончания службы и справляться о нем у свечницы. Точно: исчез.

Ира схлынула по ступенькам вместе с последней волной прихожан, но, вместо того, чтобы пойти домой, неожиданно для себя принялась кружить вокруг церкви – высматривать старика на скамейках в палисаднике, в близлежащих дворах. Она увеличила радиус поиска, принялась оглядывать все подъездные лавочки: вдруг не дошел? Ему же как никому другому требовался Спаситель! Подобрав полы пальто, она осторожно (только бы не соскользнуть!) взошла по перекладинам свежеиспеченного мосточка из неструганных досок в месте разрытой теплотрассы. Здесь, в грязи, не зная, за что ухватиться, чтобы не упасть, она и увидела ее, шедшую ей навстречу, поднимающуюся к ней по мостику…

То была женщина с распущенными волосами, неравномерно окрашенными в цвет соломы, явно не салонный уход, в раскрытой на груди куртке, вязаной трикотажной бежевой юбке – довольно нелепой на самом деле. Ирочка сразу вцепилась взглядом в лицо женщины, чтобы, по обыкновению, скалькулировать ее возраст – лет тридцати шести, наверное, хотя могла быть старше: уже в процессе видимого увядания… При ней не было сумки, только какая-то вещица, обернутая несколько раз пакетом «Пятерочка». Она вполне могла идти за вторым ребенком в садик, чтобы на обратном пути зайти в магазин – так сразу почему-то придумалось Ирочке… И тут она встретилась глазами с женщиной – та сначала улыбнулась ей как знакомой, оторопело и обрадованно, хоть и несмело, потом как-то одновременно виновато и беззащитно, только вот улыбка ее, одними глазами, предназначалась явно не ей, не Ирочке… И вот этот вот взгляд внутрь себя, случайно обнаруженный Ирочкой, словно подсмотренный, – столько в нем было открытости, тепла и, пожалуй, того самого главного, что так и осталось Ирочке неведомым, Ирочке, якобы узнавшей в этой жизни все о мужчинах и женщинах, – он явился для нее откровением. Гм… Если Бог правда существовал, то сейчас он был здесь, на этих мостках, облепленных грязью…

Ира не выдержала и обернулась: «Она влюблена! – поняла Ира, готовая отчего-то разреветься. – Она влюблена!»

Близилось лето. Человек с Шестой Советской дал понять, что летом за ним ухаживать некому (Ире так и не довелось увидеть его мифическую жену – если, конечно, она действительно существовала), и прозрачно намекнул, что если Ира окажется хорошей дочерью… Ей повезло, что ее глаза никогда не были зеркалом ее души.

Это оказалось ошеломительным, совершенно не свойственным ей открытием – она никогда не играла в такие игры! – но на этот раз она даже не собиралась останавливаться на полпути, чтобы подумать-подумать, глядя в пол, и, по обыкновению, шагнуть в тень.

Она стала являться на Шестую Советскую ежедневно, с утра, как на работу. Дома считали, что она все дни проводит в какой-то редакции.

Бедняжка ее подопечный! Такой же, как и все мужчины! Попался на то самое, на подленькое. На то, на что попадался каждый день Ирочкин муж (не забудьте еще про Геннадия Всеволодовича, Гошу, Андрея и армию авторов): слабость, беззащитность, мягкость, нежный изгиб губ. Он, так же как и муж Ирочки, напрочь забывал, казалось, в те минуты, когда Ирочка была рядом с ним, про женскую природу – которая суть сплошное притворство, ежечасно пускаемое в ход для того, чтобы защитить себя от грубого, жестокого мира мужчин, да еще умудриться выжить среди отчаянно конкурирующих между собой женщин. А может, ему это, так же как и Ирочкиному мужу, было все равно? Может, ему вовсе и не приходилось обманывать себя? Он просто покупал молодость, нежную кожу, тонкие пальцы (его пальцы!) в дорогих камнях? Взгляд из-под ресниц? Молчание? Кто-то из великих красиво писал про это неуловимое очарование в женщине, которая всегда молчит. Ира молча ненавидела его, а он молча таял, оттого что снова наконец-то был главным, и красавица, его красавица, сидела у его постели и подавала ему обед.

Не хватало еще, чтобы он начал хвастать ею.

Так и есть, он с деланным раздражением басил в трубку непонятливой медсестре:

– Нет-нет, я же говорю вам – нет, этого не потребуется, к вам подойдет моя дочь завтра, с шестнадцати до девятнадцати! Именно так, моя дочь, она филолог!

Отец, давным-давно завершивший заочное обучение в высшей школе, искренне полагал, что если человек исправляет за кем-то ошибки в тексте, то он филолог. И ему явно нравилось, как это звучало.

Ира повернула кран с горячей водой и принялась терпеливо ждать, наклонившись над тазом, поставленным прямо в ванну, когда вода потеплеет, а потом погорячеет, как это всегда бывало в этой квартире, – а она все лилась холодной и холодной. Однако не час ночи на дворе! Ира еще раз попробовала рукой воду: это надолго. Пришлось закрыть дверь в ванную, чтобы соседи не косились на то, как чужая женщина переводит их воду… Ира уже довольно долгое время держала кисть руки под струей, будучи не в состоянии припомнить, с какого именно момента и на каком таком основании «этот» в ее голове стал называться «отец» – и почему это вышло само собой, так просто и естественно, – и только потом сообразила, что из крана продолжает течь холодная вода потому, что горячую она и не открывала. Совсем запуталась.

Наталья торжествовала:

– Ласковая теля двух маток сосет!

Ира приносила отцу домашнюю еду в термосе, а чтобы разогревать приготовленную на коммунальной кухне – купила микроволновку, мультиварку, блендер. Да что там! Выстаивала в очередях за льготными лекарствами, регулярно мазала и перебинтовывала его ноги, делала массаж, помогала бриться, мыться, приучила его к креслу-туалету!

Они по-прежнему ни о чем не разговаривали. Только о мелочах. О клеенке на столе, о мази-дженерике, о дежурящих больницах городах. Отец только один-единственный раз спросил Иру о ее профессии, о ее муже и о ее сыне. Ира полагала, что отцу будет приятно узнать о том, сколько важных и солидных книг вышло в свет при участии его дочери, что он непременно попросит принести ему хотя бы одну из них, однако отец попросил принести… кроссворды с лотка Московского вокзала – здесь, недалеко. Почему именно с Московского вокзала? А там больше выбор.

Говорить было не о чем.

Ира просто пришла за наследством – и отец обещал ей его, на более или менее определенных условиях. Мысль об этом казалась ей невыносимой. Собственно, это было просто отвратительно. Но отказаться от двух миллионов Ира позволить себе не могла – как отказаться от ежедневного зрелища поверженного врага, которому никогда больше не выйти из этой комнаты! Конечно, это был кусок, принадлежавший ей по праву, но доставался он ей, как и все в ее проклятой жизни, с кровью. Наталья права – уйти от мужа сейчас, без денег… Вернуться, как когда-то, к мягкому маргарину и порошковому творогу? Искать, где на десять копеек дешевле?