Балаустион

– С ахейцами? Этому не бывать! – Павсаний засмеялся, потом закашлялся и покрутил головой, пытаясь прогнать внезапный приступ. На серых губах царя выступила пена, он досадливо вытер ее рукавом хитона и попытался сесть.

– Тебе не нужно сейчас двигаться, – Пирр удержал его за костлявое плечо. – Следует подлечиться как следует, чтобы сесть на корабль сразу, как только придет постановление герусии.

– Пустяки! – стряхнул его руку царь. – Мне нужно учиться бороться с этой проклятой слабостью. Вот одно из развлечений, предлагаемых старостью. Я – спартанец, и мне негоже потихоньку умирать в своей кровати, кхе.

– Негоже умирать, когда нужно столько сделать – так будет правильно!

– Не пытайся свалить все на меня, юноша! – просипел Павсаний. – О, боги, и голос отказал мне! Как же я тогда прикажу удавить Анталкида?

Царь озабоченно схватился за шею.

За спиной царевича внезапно раздался звук движения, заставив его оглянуться. До сей поры он был уверен, что они с отцом одни в спальном покое.

В двух шагах от него, и в пяти – от двери уборной с поднятой на уровень груди ладонью стоял недавно покинувший комнату доктор. Его лицо до самых глаз закрывала плотная повязка.

– Как ты вошел? – удивленно воскликнул Пирр, хмуря брови. – Здесь есть второй вход?

Сделав шаг вперед, лекарь неуловимо быстрым движением поднял край повязки и резко дунул. Взметнувшись с протянутой ладони, облако белого порошка запорошило царевичу глаза, тончайшей щекочущей пылью покрыло лицо и волосы.

– Ты-ы… – закричал Пирр, вскакивая на ноги. Вернее, хотел закричать, но на самом деле лишь сдавленно захрипел: обжигающая боль вспыхнула от ноздрей и губ до самого горла. Наверное, подобное испытывают осужденные за клевету на персидских царей, когда им в рот заливают расплавленный свинец. Боль раскаленной спицей пронзила мозг, прокатилась по позвоночнику, парализующей слабостью расползлась по членам. Пирр почувствовал, как покрытый ковром пол спальни ударил сначала по коленям, а потом – по правому боку. Неужели… он упал? Огненная боль, пожирающая голову, почти лишила царевича возможности соображать.

Мастер Горгил, наблюдавший за этим с безопасного расстояния, тщательно отер влажной тряпицей руку, в которой был порошок, затем нагнулся и вытащил из ножен на поясе царевича кинжал. Тот, наблюдая за этим красными, страшно слезящимися глазами, ничем не мог помешать убийце, потому что не владел конечностями.

– Пр-рочь! – едва слышно прогнусавил Павсаний, выпрямившись и отбросив одеяло. – Стража!

– Язык отнялся? – участливо поинтересовался убийца, толчком отправляя старика обратно. – Не стоит переживать – это всего лишь действие выпитого настоя. Спустя час прошло бы без следа, если бы не вот этот, более весомый, аргумент.

Он покачал кинжалом. Пирр, извиваясь, как выброшенный на берег осьминог, с нечеловеческим усилием перевернулся на живот и сейчас делал попытку встать.

Павсаний в ужасе уставился в нависшего над ним человека.

– Ого, да мы, кажется, не хотим умирать? – удивился Горгил. – А ведь я только что слышал, старик, что тебе не пристало потихоньку умирать в своей постели. Вот я и явился, чтобы сделать этот процесс более кровавым и, следовательно, достойным воинственного спартанского владыки.

Пирр, комкая простыни, в которые вцепился мертвой хваткой, поднялся на колени.

– Эх, какая драма! – вскричал убийца. – И как бесподобно сыграно! Как мне не хватает театра, наполненного рукоплещущей толпой! Увы, время эпилога истекает. Занавес!

С этим благородный клинок, мелькнув в короткой дуге, с хрустом пробил грудину и вонзился лакедемонскому царю точно в сердце. Старик содрогнулся, заскреб пальцами и выставил в страшном оскале источенные желтые зубы. Убийца наблюдал за его конвульсиями жадным влажным взором.

– В такие моменты чувствуешь себя богом, – выдохнул он. – Однако пора уходить, дабы грубые смертные не испортили это ощущение.

Небрежно выплеснув в лицо трясущегося всем телом царевича воду из широкой керамической вазы и окропив той же водой припорошенные зловещим порошком пол и кровать, мастер убийств направился к двери уборной.

Прямоугольный глаз окна потемнел – видимо, солнце отвратило свой сверкающий лик, не в силах взирать на сцену сего ужасающего злодейства. Впрочем, светило быстро оправилось, ибо нет в жизни людей такого, чего ему не приходилось бы видеть бессчетное множество раз. Уже спустя полминуты веселый желтый лучик осмелился заглянуть в царскую опочивальню, спрыгнул на пол и заиграл последними белыми пылинками, осевшими на ковер. Жизнь продолжалась.

Из груди Пирра Эврипонтида вырвался сдавленный звериный вой.

– Остальное вам известно. Когда ворвались номарги, я находился в полубезумном состоянии, и даже не смог бы подняться на ноги, не то что защититься или попытаться что-то объяснить. Я и соображал не очень четко, и практически не помню, что произошло дальше, и как меня доставили сюда.

– Ты обязан жизнью царевичу Диону, командир, – пояснил Галиарт. – Он спас тебя от Иамида, который озверел, увидев мертвого государя.

– Вот как? Хм, поблагодарю Диона, если мне дадут такую возможность. А Иамид… как он мог поверить, что… эх! – Царевич закусил губу, тяжело дыша и хмуря брови. – Окончательно я пришел в себя только вчера днем, спустя более суток… – продолжал он через полминуты. – Проклятое зелье! И проклятый Горгил! Мы столько раз избегали ловушек убийцы, что расслабились, и вот… – Пирр громко заскрежетал зубами, – он нанес удар. Опустошающе смертоносный. О, отец…

– Это Эпименид ввел убийцу в покои государя, – глухо произнес Гермоген. – Отослал прежнего лекаря, сказав, что его человек – несравненный знаток трав. Какой невероятный цинизм!

– Эпименид предатель, – промолвил царевич медленно, словно пробуя эти горькие слова на вкус. – Но, великие боги, почему?

Он качнулся на лавке, опершись спиной на обитую крашеным деревом стену. Камера царевича вообще мало походила на узилище: в ней находились удобная кровать, стол с табуретом и тумба, на полу лежал ковер, пускай и видавший виды, на стене красовались почти не облупившиеся фрески, и только тяжелая железная дверь да толстый прут поперек узкого окна напоминали, что это не комната на дешевом постоялом дворе, а тюрьма.

– Каковы бы ни были причины, побудившие его на злодеяние, сути это не меняет. Эпименид предал и заплатит за это, – сурово сказал Гермоген.

– Жизнью, – добавил Галиарт. Он готов был совершить казнь собственными руками, но подозревал, что ему пришлось бы драться с множеством других, жаждущих сделать это.

– Да будет так, – с каменным выражением лица кивнул Эврипонтид. – И я желаю насладиться возмездием раньше, чем испущу дух в руках палача.

– Мы не допустим несправедливого суда! – горячо вскричал Галиарт. – Царь Полидор прибывает в Кидонию завтра, и царевич Дион обещал, что попросит отца предоставить тебе убежище.

Гермоген покачал седой головой.

– Лакедемон никогда не допустит этого, и критскому царю нет резона вешать себе на шею чужую проблему. Напротив, я полагаю, что Полидор будет счастлив возможности как можно скорее отправить тебя, наследник, в Элладу и предоставить спартанцам самим разрешать это дурно пахнущее дело. Он и в эти годы нас не очень-то жаловал: всего дважды мы были приглашены на официальные празднества, зато стоимость Полидорова гостеприимства повышалась из года в год. Это еще одна печальная новость, юноша: из того золота, что нам удалось тайно спасти от конфискации и вывезти на Крит, осталась едва десятая часть. Дом Эврипонтидов почти разорен.