Балканский рубеж России. Время собирать камни

Политические процессы, разворачивавшиеся в социалистической Югославии, стали еще одним доказательством того, что национализм не сводится только к непрерывному проявлению исконной примордиальности. Коллективные идентичности, в которых формируется согласие относительно модели развития и характера политической системы, как таковые не даны изначально, а культурно конструируемы и представляют собой базовый конструкт измерения общества. Они (коллективные идентичности) конструируются через создание культурных границ, которые позволяют различать «своих» и «чужих». Поддержание этих границ в то же время требует стабильной интерпретационной модели, воспроизводящей чувства солидарности и доверия среди членов социума. Центральным аспектом этого является определение и утверждение критериев «подобности» последних. Такое различение, в свою очередь, создает проблему регуляции процедур «перехода» установленных границ. Чужак может стать своим, а свой может быть чужаком. Например, серб-православный будет чужаком для серба-мусульманина, и наоборот, араб может стать своим. Итак, конструирование коллективных идентичностей определяется и формируется не только на основе примордиальных (первичных, заложенных при рождении национального организма) кодов, но с помощью кодов гражданских и политических.

Если примордиальные коды для конструирования и усиления различия между «своими» и «чужими» используют гендерные, поколенческие, родственные, территориальные, языковые характеристики, которые далее воспринимаются в качестве естественно данных, то гражданские – используют в качестве ядра коллективности явные или неявные нормы подчинения, традиции и обычаи. В свою очередь сакральные коды связывают границы между «нами» и «ими», используя не естественные факторы, а модели отношения коллективного целого к высшему и трансцендентному, определяемому в качестве Бога, разума, прогресса или рациональности. Такое конструирование коллективных идентичностей функционирует во всех обществах через взаимодействие особых социальных акторов – лидеров, как политических, так и религиозных, через политическую и духовную элиту, политические партии и общественные движения, различные институты гражданского общества и т.п. – непрерывно воспроизводясь при этом в самых разных исторических условиях. В противном случае вопрос о формировании государственности, например, таких политий, как Македония, Босния и Герцеговина или Косово в данный момент вообще бы не стоял.

Однако при всех латентных и открытых конфликтах до 1980-х годов политический режим в социалистической Югославии отличался достаточной степенью устойчивости и легитимности. Его прочность обеспечивалась удовлетворяющим большинство населения уровнем жизни и степенью осуществления прав и свобод с учетом господствующей тенденции их развития; наличием признаваемых большинством правовых норм; структурой правоохранительных органов и репрессивного аппарата; спецификой идейно-теоретической и пропагандистской работы. Кроме того, режим был обрамлен особой ролью страны в мире – Югославия была одним из инициаторов и активных участников Движения неприсоединения, она победила фашизм и имела довольно высокий статус и особое место в биполярной системе.

Политический порядок и устойчивость политической системы зависели не только от показателей экономического развития, наличия региональных проблем и других внутренних факторов. Роль личности во многом определила природу социалистической государственности и сущностные характеристики политического режима. При всем неоднозначном отношении к личности Иосипа Броза Тито (особенно в свете решения им сербского вопроса, по сути, именно Тито заложил фундамент под кровавый раздел Югославии и отторжение части исторических сербских территорий) надо признать, что это был выдающийся политик. Он сумел соединить личные качества с эмоциональной приверженностью масс им же олицетворяемым идеям героического прошлого и уникального настоящего. История социалистической Югославии и Тито неразрывно связаны. Тито создал это государство, и только он мог поддерживать баланс республиканских интересов и политическое единство страны. Смерть Тито – 4 мая 1980 г. – стала точкой отсчета новой эпохи в истории второй Югославии. Спустя десять лет федерация фактически прекратила свое существование.

С начала 1980-х годов страна вступила в полосу перманентного кризиса. Экономика стремительно теряла темпы роста, снижался уровень производства, росли безработица и инфляция. Оптимизм 1970-х годов уступил место мрачному пессимизму. Система многонациональных коллективных федеральных президиумов не способствовала стабилизации расщепленной самоуправлением и республиканскими автаркиями политической системы и практически не работала. После смерти Тито было принято решение избирать председателя Президиума СФРЮ (главу государства) каждый год из членов Президиума согласно предусмотренной регламентом очередности: Македония, Босния и Герцеговина, Словения, Сербия, Хорватия, Черногория, Воеводина, Косово. Эрозия легитимности режима помимо отсутствия персонификации была естественным следствием экономических бедствий и паралича политической власти. Однако, в силу сохранившихся мифов о «братстве и единстве народов» Югославии, в силу инерции, а также благодаря существовавшей биполярной системе государственность Югославии не подвергалась серьезным вызовам (за исключением Косово) до кануна «бархатных революций» в Восточной Европе в 1989–1990 годах.

Эксперименты над страной – множество реформ и изменений, включая конституции – не избавили Югославию от надвигающегося краха. Развитие политической и социальной систем опосредовано деятельностью господствующих групп и их базовыми противоречиями, базовое противоречие которых было изначально двухуровневым: идеологическим и этно-религиозным. На первом уровне проходила линия противостояния сторонников разных моделей развития, начиная от революционных этатистов и монархистов сразу после Второй мировой войны и заканчивая ультра-либералами и догматическими коммунистами в 1980-е годы. Следует отметить, что эта борьба проходила как в партийных рамках, так и в оппозиционных структурах, легализовавшихся только в 1990 году. Этно-религиозные противоречия, основой которых были сербохорватский и сербо-албанский конфликты, проявлялись во всех сферах и к концу 1980-х годов получили институциональное выражение в виде разного рода националистических партий, движений, народных фронтов и т.п.

Уже к началу 1980-х гг. стал формироваться третий уровень противоречий – экономический. Модель «самоуправленческого социализма» в отдельно взятой стране без финансовой подпитки и политической поддержки извне работать не могла. Прогрессирование конфликта между авторитарной и либеральной системами ценностей; регионализация, замешанная на «полюсности» хозяйственной системы («полюсами» были БиГ, Македония, Черногория, как слабые, и Словения и Хорватия, как развитые республики); децентрализация на федеральном уровне и гомогенизация на республиканском; эскалация напряженности в национальных отношениях – все это приближало страну к серьезным катаклизмам.

Господствующие группы федерального и республиканского уровней активно обсуждали проекты будущего. Сторонники «жесткой линии» отстаивали необходимость возврата к фундаментальным ценностям коммунистического режима – «демократическому централизму», строгой иерархии, к командно-административной системе. Их оппоненты («мягкая линия») настаивали на необходимости трансформации политической системы путем контролируемой либерализации, при этом процесс принятия решений должен был строиться на авторитарных принципах.

Радикальные либералы требовали немедленного и полного перехода к рыночным отношениям, установления демократических институтов западного образца. Приверженцы «экстремистской линии» стояли на жестких националистических позициях и предлагали полностью отказаться от прежней федеративной государственности. По их мнению, «разъединение» федерации – закономерный и прогрессивный шаг посткоммунистической трансформации в направлении создания демократических национальных государств в территориальных границах республик СФРЮ. В середине 1980-х годов основная борьба развернулась между сторонниками «мягкой линии» и «экстремистами». Последние одержали верх.

Успех национальных проектов, вызревавших в общей политической рамке, был обусловлен «работающими обособленными институтами управления», т.е. наличием «обособленного в институциональном плане сегментом-государством внутри общего государства» (Ф.Г. Рёдер); деперсонификацией федеральной власти; политической слабостью центра и процессами деидеологизации; резким ухудшением социально-экономической ситуации в стране и возобновлением старых этноконфессиональных конфликтов. Поскольку коммунизм претендовал в Югославии на роль универсальной доктрины, пустота, образовавшаяся после его падения, быстро заполнилась ксенофобией и шовинизмом, популизмом и национализмом – «не борьбой за свои национальные права, а пренебрежением чужим правом на сохранение национального и человеческого достоинства» (А. Михник).

К концу 1980-х годов Югославия сохранила лишь суверенитет признания и статусность. Суверенитет факта, состоятельность, как исключительные характеристики федерации, были разделены между республиками. Югославия, была, словами Гегеля, как феодальная монархия, «суверенна только вовне». Внутри государство представляло не единый организм, а «скорее агрегат, чем организм» (Г. Гегель).

Понимание национального равноправия не как равноправия перед законом, а как экономическую самостоятельность и возможность выхода сегмента на мировой рынок привело в результате к тому, что сила государства виделась не в единстве республик, а в их самоопределении и независимости. Самоуправленческий социализм как модернизационная модель не способствовал укреплению единства страны, а ускорил процессы национализации, приватизации власти на уровне республик и децентрализации политико-правового пространства. К тому же в стране отсутствовало главное условие устойчивой государственности – идентификационная основа.