Баллада: Осенние пляски фей

Мою кожу покалывали иглы подозрения, но ее слова звучали правдиво. Я все равно спросил:

— Почему ты хочешь ей помочь?

Элеонор развела ладони в стороны, как будто открывая книгу, и изящно пожала плечами:

— От доброты душевной. А теперь торопись, волынщик, поцелуй ее и вдохни в нее два года жизни, если хочешь. — Она встала и отряхнула колени бледными-бледными руками. — Пока.

Воздух вокруг нее задрожал, я ощутил рывок, и она исчезла.

Всходило солнце, а Нуала угасала.

Я отбросил светлые волосы с ее лица и легко ее поцеловал. Казалось, я целую не Нуалу, а труп. Ничего не произошло.

«Два года, Нуала. Я хочу отдать их тебе. Прими их».

Я поцеловал ее вновь и попытался вдохнуть в нее жизнь.

Я ничего не чувствовал. Черт! Разве она не должна очнуться?… Я попробовал снова — Бог любит троицу, правда же? — и попробовал представить, как вливается в нее моя жизнь. Мне было все равно, заберет она два года или десять.

Ее голова безвольно запрокинулась, кожа выглядела мертвой и холодной, как у мороженой курицы.

— Черт, Нуала!

У меня тряслись руки, и время от времени по телу проходила дрожь. Я достал мобильный и зажмурился, пытаясь вспомнить форму цифр. Я представил, что они написаны у меня на руке, и увидел их. Позвонить.

Гудок. Второй.

— Алло, — сонным голосом ответил Салливан и добавил: — Говорит Патрик Салливан из школы Торнкинг-Эш.

— Вы мне нужны, — сказал я. — Мне нужна ваша помощь.

Его голос резко изменился:

— Джеймс? Что случилось?

Я не знал, как объяснить.

«У меня на руках умирает девушка. Из-за меня».

— Я… все спят? Мне нужно кое-кого принести. Мне нужна ваша помощь.

Я понял, что повторяюсь, и заткнулся.

— Не понимаю, о чем ты, но сейчас открою заднюю дверь. Если ты еще сам ее не открыл.

— Сейчас буду, — ответил я, не слушая, что отвечает Салливан.

Запихнув телефон в карман, я неловко просунул руки Нуале под ноги и под мышками.

— Давай, детка. — Я, шатаясь, поднялся. Моя фуфайка свалилась на землю. Плевать, потом заберу. Я брел через траву по пояс высотой, пока обходными путями не дошел до общежития.

Одетый в спортивные штаны Салливан уже ждал. Его комната по-прежнему пахла корицей и маргаритками; на полу почему-то были рассыпаны бумаги. Салливан указал на аккуратно заправленную кровать, освещенную квадратом холодного солнечного света из окна.

У меня так устали руки, что, укладывая Нуалу, я едва ее не уронил.

Салливан смотрел через мое плечо:

— Она здесь учится?

— Нет. — Я убрал волосы с ее лица. — Помогите.

Он беспомощно рассмеялся:

— Ты так в меня веришь. Что с ней?

— Не знаю. Думаю, это из-за меня. — Я не поднимал глаз. — Она — фея. Муза.

— Господи Иисусе, Джеймс! — Салливан схватил меня за руку и развернул к себе. — Ты говорил мне, что не заключал сделок! Какого черта она оказалась на моей кровати?!

Его пальцы сжимали мою руку, а я, к своему стыду, не мог унять дрожь.

— Не заключал. Поэтому она здесь. Она ничего у меня не взяла. По-моему, она умирает. Салливан, пожалуйста.

Он смотрел на меня.

— Пожалуйста!

Мой голос звучал странно. Отчаянно.

Салливан выдохнул, отпустил мою руку и потер лицо:

— Джеймс, ты, наверное, ошибаешься. Лианнан сида от голода тает. Она не может оставаться видимой. Эта фея… девушка… у нее человеческая реакция.

— Она — не человек.

Салливан положил руку ей на лоб и пробежался глазами по ее телу.

— Очень худая, — заметил он. — Когда она ела в последний раз?

— Что? Я не знаю. Она не ест.

Я вспомнил зернышко риса у нее на губе.

— Давай сделаем по-моему. Укрой ее. Она замерзает.

Он исчез на кухне, и я услышал, как открывается маленький холодильник. Я вытащил из-под Нуалы одеяло и укрыл ей ноги. Провел пальцем по холодным скулам — казалось, они выступали сильнее, чем при нашей первой встрече. Очертил темные круги под глазами. Какое-то странное, горестное чувство внутри меня требовало свернуться калачиком рядом с ней и тоже закрыть глаза.

Салливан вернулся в сопровождении фруктового запаха.

— Газировка, — извиняющимся тоном сказал он, на мгновение остановил взгляд на моих пальцах на коже Нуалы и продолжил: — Самое сладкое, что у меня было. Еще есть мед, но я решил, что он слишком липкий. Приподними ее. Надеюсь, что она сможет попить… Что я делаю?

Я одной рукой обнял Нуалу. Мы с Салливаном с горем пополам изобразили из себя сиделок: я придерживал ее челюсть, а он понемногу вливал ей в рот питье.

— Осторожнее, смотри, чтобы не захлебнулась.

Я запрокинул ей голову и провел пальцем по горлу. Когда-то я видел, как это делала Ди, заставляя собаку проглотить таблетки.

Нуала сделала глоток.

Повторить. Так мы влили в нее примерно полстакана, а потом она закашлялась.

Кашель — это хорошо?

— Еще? — спросил неизвестно у кого Салливан.

Нуала открыла глаза, медленно посмотрела на меня, на Салливана, обвела взглядом комнату и сказала:

— Вот черт.

Нуала

Моя подруга Смерть пощипывает кожу, Изнашивает тело, приближая срок, Вот я в ее руке, все меньше, все моложе, Уйду в ее улыбку за один глоток. Стивен Слотер (стихи из сборника «Златоуст»)

— Тебе лучше? — спросил Джеймс.

Почему-то он напоминал мне яблоко. Джеймс загорел во время репетиций на свежем воздухе, а в отрастающих волосах все явственней был заметен красно-рыжий оттенок. Он стоял рядом со мной на холме, трогая пальцами колосья золотой травы, и все в нем напоминало мне о яблоках. Тех самых фруктах, которые проявляются во всей красе в конце года, когда лето давно прошло.

Я смяла и отпустила обертку от зернового батончика:

— Все лучше, чем быть в отключке. Зачем Салливан отправил нас на этот холм? Я же не енот, которого нашли на свалке. Меня нельзя отвезти обратно в лес и ждать, что я скроюсь в кустах.