Баллада: Осенние пляски фей

Я потянулась рукой к губам, чтобы убедиться, что они еще на месте, и ничего не почувствовала. Ни губ. Ни руки. Только всепоглощающая тьма — потому что у меня нет тела, а значит, нет глаз, чтобы видеть.

Время тоже перестало существовать.

Не было ни начала, ни конца.

Я перестала существовать.

Я закричала, но зачем кричать, если нет ни рта, ни связок, ни тех, кто может услышать?

А затем у меня появилась рука, потому что кто-то ее держал. А затем — уши, потому что я услышала, как Джеймс говорит:

— Нуала! Почему она меня не слышит?

Крупинки. Их втирают в мою кожу, вкладывают мне в руку, оставляют на моих губах. Соль. Как в картошке фри.

— Добро пожаловать в смерть, — произнес другой голос, низкий, грубый, грохочущий под нами и внутри нас.

Я распахнула глаза, внезапно сознавая их обыденную магию: как веки закрывают глазные яблоки, как соприкасаются верхние и нижние ресницы, когда я моргаю, как легко мой взгляд обращается к Джеймсу. Вокруг нас все еще было… ничто, но в нем со мной был Джеймс, и его красная футболка полыхала, как закат.

— Ты видишь свою смерть, — продолжил голос, и я поняла, что передо мной появился оленерогий король, — а она видит свою. Что видишь ты, Джеймс Антиох Морган?

Джеймс покрутил головой, будто осматриваясь в пустоте:

— Я вижу сад с белыми и зелеными цветами. Все бело-зеленое. Я слышу музыку. По-моему, она идет из-под земли. А может, из цветов.

— А что видишь ты, Оран-Лиа-на-Мен? — спросил Кернуннос еще более глубоким голосом.

Я дернулась:

— Откуда ты знаешь мое имя?

— Я знаю имена всех созданий, проходящих через мои владения, — сказал король терновника, — но твое я знаю потому, что сам дал его тебе, дочь моя.

Джеймс крепче схватил меня за руку… или это я его схватила?

— Я — ничья дочь, — отрезала я, впрочем сомневаясь. Раньше я бы сказала, что я — ничья сестра.

— Что ты видишь, Оран-Лиа-на-Мен? — вновь спросил король терновника.

— Деревья, — соврала я, — огромные деревья.

Кернуннос шагнул ближе — темная глыба в темной пустоте, видимый лишь потому, что он был сущностью посреди небытия.

— Что ты видишь, Оран-Лиа-на-Мен?

Я не могла посмотреть ему в лицо — он был слишком высокий, и это пугало меня почти так же, как мой ответ.

— Ничто, — прошептала я, зная, что именно это и ждет меня после смерти, ибо у меня нет души.

Пустота поглотила мое слово, и я начала сомневаться, правда ли я его произнесла.

— В нем есть свои радости. — Рога Кернунноса тянулись в темноту, такую черную, что я мечтала увидеть звезды. — У тебя нет ответственности. У предстоящего нет конца. Если пожелаешь, то у твоих ног лежит необузданный гедонизм. Ничто — малая цена за такую жизнь, когда ты наконец склонишь голову к холодной земле.

Пальцы Джеймса сжались и отпустили мои. Он пытался мне что-то сказать. Кернуннос чуть наклонился в мою сторону. Он тоже пытался мне что-то сказать или хотел услышать что-то от меня, только я не могла понять что. Я не привыкла к тому, чтобы слова так много значили.

— Ты прав, — кивнула я, — и это подтверждают феи, которые смеются надо мной, и многие павшие ради меня люди. Но для чего? Я живу, чтобы высасывать жизнь из других тел, пока мое собственное не износится, и тогда я сгораю, и все начинается заново.

Я не чувствовала благодарности.

Кернуннос сложил перед собой руки — вполне человеческие, морщинистые, крепкие и белые, как у привидения.

— Тому причиной я, дочь. Моя отравленная кровь тянет тебя в костер каждые шестнадцать лет. Моя кровь дает тебе лишь половину жизни и заставляет отбирать остальное у тех, кто имеет душу и меняет свое дыхание на твое вдохновение. Я думал, что ты будешь довольна жизнью, в которой будет потакание слабостям, танцы и восхищение. Я не хотел, чтобы она причинила тебе боль, хотя вижу, что именно так и вышло.

— Довольна ли такой жизнью моя сестра? — с невольной горечью спросила я.

— Была довольна, — сказал Кернуннос, — но она уже умерла.

Кернуннос сделал странный жест в сторону Джеймса, и тот дернулся, будто прочитал что-то в линиях ладони короля.

— Девушка из моего сна, — произнес Джеймс, — которую пронзили железом. Я думал, это Нуала, я думал, что это ее судьба.

— Ты, как и я, видишь и прошлое, и будущее. — Оленерогий король повернул голову, вглядываясь в пустоту, как будто слушая чей-то зов. — Она не должна была умереть в этом году. Я отомщу за нее.

Его слова внушали страх; я услышала в них неоспоримую правду и почувствовала укол жалости к тому, кто убил мою сестру.

В тишине, заполнявшей промежутки между нашими голосами, ничто тянуло меня, грозило вновь забрать мое тело. Я содрогнулась, думая о сестре, которую никогда не знала. Выходит, все, кто отдал ей свои жизни, умерли напрасно. И тут внезапно я осознала: хотя я чувствую себя человеком, я не человек. Я — фея, которая ела человеческую пищу и утратила свою силу. В конце меня ждет только ошеломляющая пустота.

— Я не хочу быть ничем! — Я даже не знала, к кому обращаюсь.

— В таком случае, чего ты хочешь, Оран-Лиа-на-Мен?

Услышав этот вопрос, я поняла, каких слов он ждал от меня раньше. Но прежде чем произнести их, я вспомнила, как я лежу в воде, невидимая, защищенная. Как я лечу на человеческих мыслях, легкая и свободная. Как я одним взмахом руки вызываю на экран любой фильм, который захочу посмотреть. Удивительную сладость мелодии, сочиненной Джеймсом под моим руководством. Безопасность вечной юности. Все удовольствия жизни, которую ведет фея.

— Я хочу быть человеком, — сказала я.

Кернуннос раскинул руки в стороны, и из его пальцев потек бело-зеленый свет, растворяющийся в пустоте. Свет становился все ярче, окутывая нас, пока мы не оказались в сумеречном саду. Сквозь гигантские листья пробивались неяркие зеленоватые лучи. На растениях висели тяжелые белые цветы, похожие на воронки, а за ними тянулись к небу бледные белые лилии. Цветы выглядели голодными.

— Ты можешь выбрать, — сказал Кернуннос, — ты можешь выбрать человеческую сущность, когда будешь гореть. Я предлагал это твоей сестре, но она лишь рассмеялась в ответ. Я заглянул в будущее и увидел, что ты сделаешь то же самое.