Банда - 2

– Да ладно, Павел Николаевич, - проговорил голос, - называйте уж как привыкли... Зомби я. И все тут.

– Как скажешь... Говорят, ты вспомнил человека по фамилии Байрамов?

– Если это можно назвать воспоминанием... Просто я увидел его по телевизору и мне показалось, что мы с ним встречались. Только и того.

– А вы не помните, он не дарил вам машину?

– Машину? Мне? Но машины не дарят... Машинами отдариваются. Как следователю, это должно быть вам хорошо известно.

– Потому и спрашиваю. Но об этом более подробно мы поговорим при личной встрече... А сейчас я передам трубку одной приятной женщине. Она утверждает, что встречалась с вами в свое время... Женей ее зовут.

– Мне необходимо поговорить с ней?

– спросил Зомби, налегая па слово "необходимо".

– Поговорите, - и Пафнутьев передал трубку Жене.

– Здравствуйте, - произнесла она чуть слышно, но тут же понравилась. Здравствуйте, - сказала Женя и тверже, и громче.

– Добрый день, - ответил Зомби бесстрастно.

– Простите, но Навел Николаевич мне немного рассказал о вас... И мне показалось, что вполне возможно, мы встречались... Меня зовут Женя, Женя Феоктистова.

– Возможно, - ответил Зомби.

– Если я не ошибаюсь, то мы с вами провели как-то месяц в Крыму, в Коктебеле... Года два па-зад. Помните?

– Мы с вами в Коктебеле?
– удивился Зомби.
– Не помню... Но чего не бывает, возможно мы там и встречались. Видите ли в чем дело... У меня последнее время с памятью не все в порядке, Павел Николаевич, вас, очевидно, предупреди,.!...

– Да, он сказал.

– И чем же мы с вами занимались в Коктебеле?

– Купались, загорали, собирали камни... Бегали по каким-то столовкам... Чем можно еще заниматься в Коктебеле? В горы ходили, к могиле Волошина поднимались... Вино пили.

– Наверно, и любовь у пас с вами была?

– Была, - произнесла Женя и только Пафнутьев знал, как далось ей что коротенькое слово.

– Простите, Женя... В таком случае я, наверно, должен разговаривать с вами несколько иначе... Но я в самом деле ничего не помню. Тут со мной кое-что случилось полгода назад и вот я до сих пор никак не выкарабкаюсь... Так что уж простите великодушно.

– Да-да, я понимаю. Всего доброго!
– и Женя положила трубку на рычаги. Теперь она смотрела на Пафнутьева ясными сухими глазами и была бледнее пеленок, которые сохли за се спиной. Пафнутьев сбегал па кухню, набрал из-под крана воды в подвернувшуюся чашку без ручки, принес, заставил Женю выпить.

– Ну что?
– спросил он.
– Почему вы положили трубку? Разговор, кажется, у вас пошел...

– Это он, - сказала Женя чуть слышно и потеряла сознание. Пафнутьев еле успел подхватить ее. Подняв женщину на руки, он, подивившись ее легкости, отнес в другую комнату на диван, положил под голову валик. Обернувшись в дверях, он еще раз окинул женщину взглядом, убедился, что все в порядке и вышел, осторожно прикрыв дверь. На подвернувшемся клочке бумаги он написал: "Женя! Никуда не ходить, никому не звонить, обращаться по всем вопросам только ко мне, Пафнутьеву Павлу Николаевичу". И приписал ниже свой телефонный номер.

После этого Пафнутьев прошел на кухню, выключил газ под вываркой и покинул квартиру.

***

Невродов позвонил в конце рабочего дня. Посопел в трубку, спросил о здоровье и, как бы между прочим, обронил:

– Что-то давно тебя не видно... Заглянул бы как-нибудь, рассказал бы о своих похождениях.

– Загляну... Хоть сегодня.

– А что сегодня... Тоже не самый плохой день, - ответил Невродов и положил трубку.

Неужели клюнул?!
– заволновался Пафнутьев.
– Неужели дрогнуло влюбчивое сердце областного прокурора? Сложные, неоднозначные чувства охватывали его последние дни. Что говорить, было и чувство охотника, почуявшего запах дичи, было простое желание довести дело до конца - ведь еще год назад он пообещал Андрею разобраться с остальными участниками банды. Жажда мести? Было и это, но сказать, что Пафнутьев думал об этом всерьез... Нет. Наоборот, пришли и сомнения, и колебания. Не привык Пафнутьев вот так легко и просто предавать соратников, а Анцыферов, как ни крути, был соратник. Вместе работали, вместе отвечали за дело... Пафнутьев мог как угодно называть свои действия на юридическом языке, на прокурорском, следственном, но для себя, при разговоре с самим собой не отказывался и от простого, житейского понимания - закладывал мужика, под статью подводил. Но когда эти мысли и раскаяния слишком уж одолевали его, он вызывал в памяти целлофановый мешок с головой вора и стукача Ковеленова, представлял, что и его голова должна была оказаться точно в таком же мешке. И он снова становился тверд, снова готов был довести дело до конца.

Невродов ждал его. Приемная была пуста, в кабинете, кроме самого Невродова, тоже никого не было. Значит, подготовился к разговору, позаботился о том, чтобы не было лишних свидетелей его встречи с начальником следственного отдела городской прокуратуры.

– Входи, - бросил Невродов, увидев заглянувшего в дверь Пафнутьева. Прокурор сидел за своим столом массивно и неприступно, на подходившего Пафнутьева смотрел с подозрительностью.
– Привет, - сказал он, приподнявшись с кресла.
– Садись, - проговорил Невродов сипловатым голосом, словно звукам было тяжело протискиваться сквозь узкую, сдавленную голосовую щель.

Пафнутьев охотно, в полупоклоне пожал тяжелую, мясистую руку Невродова, сел, придвинул стул ближе к столу, этим движением показывал, что готов говорить плотно, к делу приступить немедленно.

– Похолодало, - сказал Пафнутьев.
– Зима идет.

– Придет, - значительно кивнул Невродов, продолжая неотрывно смотреть на Пафнутьева. Все-таки опасался он провокации, все-таки не исключал мысли об обмане, допускал, что хотят выманить его из окопа и подставить под снайперский выстрел его такую заметную, такую большую и беззащитную фигуру.

– Иду сейчас по улице - батюшки светы! Весь тротуар листьями усыпан. Всю зиму я ждал этого лета... А как пришло, как пронеслось - не заметил... И защемило, застонало что-то во мне...

– Молодость вспомнил?
– улыбнулся, наконец, Невродов.

– Ага... За какой девушкой я убивался вот в такую же осень, за какой девушкой!
– Пафнутьев обхватил лицо ладонями и горестно покачался из стороны в сторону.

– Плохих девушек не бывает, - серьезно сказал Невродов.

– А та была краше всех прочих!
– не желал Пафнутьев расставаться со своими воспоминаниями.

– Увели?

– Нет. Сама ушла.

– Ну и дурак. Сам виноват.

– Конечно, Валерий Александрович, конечно.

– Жалеет?

– Она? Еще как!

– Вернуть не хочешь?

– Нет. Проехали. Видите ли, Валерий Александрович, как обстоят дела... Да, мне нравилась девушка в белом... Но теперь я люблю в голубом.

– Есенин, - кивнул Невродов.

– Может быть, - легкомысленно ответил Пафнутьев, не восторгаясь начитанностью прокурора, хотя и мог бы восхититься для пользы дела. Оба произносили пустые, незначащие слова, пытаясь по интонации, по взгляду, по выражению лица хоть что-то узнать о главном.

– Каждый может рассказать о себе нечто подобное. И всегда есть основания назвать потерпевшего дураком, - просипел Невродов, глядя в мокрое, покрытое ручейками дождя окно.
– У меня к тебе, Павел Николаевич, один вопрос...

– Готов ответить немедленно.

– Не торопись... Я могу и подождать. Но ответить нужно обстоятельно. Или, скажем, доказательно.

– Слушаю!

– Сысцов, - проговорил Невродов, неотрывно глядя на Пафнутьева. Вопрос ясен?

– Вполне. Больше вопросов не будет?