Барби. Часть 1

— Значит, он соображает в магических делах?

— Соображает, — улыбка приказчика приобрела оттенок синильной кислоты, — Полагаю, даже побольше многих ведьм.

Барбаросса представила, как вынимает из мостовой Броккенбурга увесистый булыжник, поросший слизким зеленоватым мхом, и швыряет его. Прямо в витрину, прямо в этих очаровательных фарфоровых куколок, которые, кажется, научились улыбаться еще до того, как чужие руки в кожаных перчатках задолго до предусмотренного природой срока вынули их из распахнутой материнской утробы.

Спокойно, Барби. Спокойно, сестренка. Не психуй, как малолетняя сикавка, которой впервые присунули между ног. Да, вокруг много стекла, а оно тебя бесит, слишком уж часто твое прелестное личико, хочешь ты того или нет, отражается в сверкающих витринах и начищенных стеклянных банках. Но ты выдержишь — ничего здесь не расколотишь, не свернешь челюсть этому ухмыляющемуся тебе в лицо пидору и будешь вести себя как пай-девочка. Потому что от этого зависит не твое будущее — от этого зависит будущее Котейшества. Горячая кровь хороша в драке, сейчас от нее больше вреда, чем пользы. Хочешь помочь — держи свой беспокойный норов в узде…

— А этот ублюдок вроде и ничего, — пробормотала она, ткнув Котейшество локтем в бок, — Как думаешь, Котти? Скажи, чисто ангелок? Твой Бурдюк будет очарован! Может, даже захочет трахнуть его. Или усыновить. Или и то и другое.

Котейшество осторожно кивнула.

— Хорошие чары. Наложены умело. Фон ровный, чистый.

Барбаросса не знала, что это должно означать, да и не хотела знать. Главное — это отродье в стеклянном горшке подходит на замену почившему в цветочном горшке Мухоглоту. Все остальное не имело значения.

— Сколько? — холодно спросила Барбаросса, — Сколько монет за вашего остолопа, который читает по-гречески?

Она заранее сняла кошель с пояса. Не потому, что боялась воров — тут, в Эйзенкрейсе, всегда было достаточно много сторожевых големов и охранных чар, чтобы не беспокоиться о его сохранности — просто машинально прощупывала вощеную кожу, определяя, не упорхнула ли какая-нибудь монетка, точно птенчик из гнезда. Но нет, все как будто были на месте.

Большая и ребристая — это талер. Ее Барбаросса ощупала особенно осторожно, отогнав подальше от собратьев. Может, один жалкий талер и не чертово состояние по меркам Броккенбурга, здесь за один вечер в трактире с пристойным вином можно спустить куда больше, но в ее родном Кверфурте за талер можно было купить корову. Эта монета досталась ей дорогой ценой и, черт возьми, она так легко с ней не расстанется. Десять монет поменьше — обычные гроши. По правде сказать, расставаться с ними тоже было тягостно. Может, это всего лишь кругляши из аргентина[18], с жабьим профилем Фердинанда Второго на анфасе и печатью архидемона Белиала, владыки Германии, на реверсе, но они вмещают в себе уймы приятных вещей, которым уже не суждено случиться. Мозельское вино и мятные тянучки, новые башмаки и билеты в театр для них с Котейшеством — иногда она баловала ее такими подарками, чтобы хоть на один вечер оторвать от учебы.

Плевать, решила Барбаросса, стискивая кошель, точно кадык врага. Денег она заработает еще. Может, теперь эти сладко звенящие кругляши достаются ей не так просто, как в старые добрые времена, когда она еще не была «батальеркой», но щедрый Брокк отсыплет сестрице Барби ее толику, в этом можно не сомневаться. Она еще помнит, на какие места в этом блядском городе нужно нажать, чтобы выжать из него немного меди и серебра…

В какой-то миг, развязывая тесемки кошеля, Барбаросса ощутила смутное беспокойство. Ей никогда не приходилось покупать гомункулов, но что-то ей подсказывало, что в роскошных лавочках Эйзенкрейса ее гроши могут оказаться не в ходу. Одна только улыбочка напудренного приказчика-скотоложца сама по себе тянула крейцеров на двадцать…

— Три гульдена, госпожа ведьма.

[1] Габриеле Фаллопий (1523–1562) — итальянский врач, приписывающий себе изобретение презерватива; «ночной колпак» — один из эвфемизмов для его обозначения.

[2] Рута — древнегерманская мера длины, различавшаяся в разных землях и княжествах. Саксонская рута — 4,5 м. Здесь: примерно 1125 метров.

[3] Шеффель — древнегерманская мера объема, равная приблизительно 10–17 литрам.

[4] Фусс (фут) — старогерманская мера длины. Саксонский фут равен 0,28 м.

[5] (ит.) «Немного теплее, чем в безднах самого Ада, уважаемый профессор».

[6] В спагирии «душой» растений называется группа эфирных масел.

[7] Психотрия — род тропических растений, содержащих алкалоиды, в том числе психоактивные.

[8] Фердинанд II (1578–1637) — император Священной Римской империи из династии Габсбургов.

[9] Пфунд (фунт) — старонемецкая мера веса, равнявшаяся 467 граммам. Здесь: примерно 2,3 кг.

[10] Мюллерова вода («Жидкость Мюллера») — консервирующий раствор, использовавшийся для сохранения медицинских препаратов в XIX-м веке — по имени немецкого анатома Генриха Мюллера.

[11] Сома — ритуальный опьяняющий напиток.

[12] Брагета — треугольный кармашек для гениталий на штанах или шоссах, часть европейского мужского костюма.

[13] «Хитрый фехтовальщик» — немецкий фехтбук (книга по фехтованию с иллюстрациями), созданный Теодоро Веролини в 1679-м году.

[14] Линия — древнегерманская мера длины, составляющая 1/12 дюйма. Здесь: примерно 4 мм.

[15] Вальдглас — «лесное стекло», стекло зеленоватого цвета, получаемое по распространенной в Средневековье технологии с добавлением древесной золы.

[16] Атанор — алхимическое оборудование, специальная печь, обеспечивающая равномерный прогрев препарата.

[17] Антимоний — алхимическое название для хлорида сурьмы.

[18] Аргентин — смесь нитрата серебра, хлорида аммония, натрия и пр. Сплав, часто использовавшийся в качестве фальшивого серебра.

Глава 2

Кажется, ее сердце зашкворчало, точно свиная шкварка на сковородке. Острые грани монет больно впились в ладонь прямо сквозь вощеную кожу.

Три гульдена? Барбаросса едва не взвыла, точно пронзенный охотничьим копьем волк.

Три золотых гульдена за этот исторгнутый чужим чревом плод порочной страсти человека и ослицы? Во имя всех блядей ада, не много ли этот ублюдок с самодовольной ухмылкой вообразил о себе и своей лавке? Барбаросса, застыв соляным столбом, принялась лихорадочно считать, беззвучно шевеля губами.

Один гульден — это два талера, один талер — двадцать пять грошей, один грош — два крейцера… Она никогда не могла похвастаться способностями в области счета, но сейчас, обратившись в звенящие монетки, числа складывались друг с другом удивительно споро и послушно. Но с каждой секундой их жизнерадостный чистый звон делался все более тяжелым и траурным.

Все содержимое кошеля, еще недавно казавшегося ей бездонной сокровищницей Оппенхейма[1], не стоило и одной ручки этого злосчастного розовощекого ублюдка, презрительно взирающего на нее из своей отполированной банки. Позвольте, позвольте — Барбаросса стиснула зубы — одним только кошелем ее капитал не исчерпывается. Есть еще дюжина грошей, спрятанная ею на черный день за печью в Малом Замке. Мелочь, но тоже деньги с клеймом Белиала. Еще четыре гроша Гаррота продула ей в кости третьего дня, этот должок пора бы предъявить ко взысканию, если она не хочет доплатить собственными зубами. Еще изрядную горсть можно вытрясти из Саркомы. Родители недавно передали ей деньги с посыльным, так что если она еще не успела спустить все деньги на свои чертовы музыкальные кристаллы…