Барби. Часть 1

Попадались и более простые травмы. Отсутствующие пальцы, причудливо искаженные головы и грудные клетки, сросшиеся на переносице глаза, вывернутые суставы… Некоторые из них, пожалуй, были еще ничего, но Котейшество, поймав ее взгляд, всякий раз качала головой.

Не то. Все не то, сестрица Барби. Надо искать дальше.

В одной из лавок хозяин, неопрятный старикан лет шестидесяти, пытался сбыть им дохлого гомункула. Тот болтался в своей банке, раздувшийся и синюшный, как прошлогодняя маслина, глаза под лопнувшими веками казались кругляшками затвердевшего жира без зрачка и радужки, плоть местами колыхалась, медленно освобождаемая замедленными некротическими процессами от костей. Но хозяин, кажется, этого совсем не замечал. «Он притворяется! — провозглашал он, подкидывая банку в воздух и смеясь, — Старый добрый Гюнтер просто валяет дурака, вот что. Стеснительный мальчуган! Полчаса назад он пел мне «Песнь покаяния» Тангейзера, да так, что я прослезился! Может, он не умеет играть на арфе, но сообразительный и послушный, не извольте сомневаться. Один только таллер, добрые госпожи ведьмы! Один таллер!..»

— Единственное, на что годен этот ублюдок — пойти на наживку для карпов! — бушевала Барбаросса, едва только они выбрались из этой чертовой лавки, в которой уже ощутимо начало попахивать мертвечиной от старого доброго Гюнтера, — Какого дьявола, Котти? Даже на скотобойне можно найти товар получше!

Котейшество улыбнулась, но как-то натянуто, совсем не так, как обычно улыбалась ее грубым шуткам.

— Не всем из них на роду было написано стать гомункулами, — рассудительно заметила она, оглядываясь, верно, в поисках новых вывесок, — Первосортный гомункул получается лишь из плода, который с самого начала созревал в нужных условиях и получал четко рассчитанные порции чар еще с первого триместра. И был изъят по наступлению нужного срока. А эти…

— Что — эти?

— Их не готовили в гомункулы, — спокойно пояснила Котейшество, — Это просто изувеченные плоды, отринутые своими матерями. Кто-то из них просто не дожил до своего рождения — болезни, травмы, несчастные случаи. Других извели намерено, еще в утробе — аконитовая настойка, ланцет, воткнутая в живот спица…

Барбаросса стиснула кулаки. Без привычных кастетов они ощущались чересчур легковесными, но сейчас ей отчаянно хотелось вогнать их кому-нибудь в грудину. До хруста.

— Тогда какого черта им вздумалось запихивать их в банки? С каких пор плоха вырытая в саду яма?

— Два последних года были неурожайными, Барби. Цены на хлеб поднялись в два раза только с марта.

— И что с того?

Котейшество едва заметно склонила голову.

— Матери продают своих мертвых детей в такие лавки, Барби. За хороший экземпляр можно выручить пятнадцать или двадцать грошей. А уж если хорошо сформирован и дотянул хотя бы до второго триместра…

Барбаросса ощутила, как желудок ерзает на своем месте. Может, от голода? До занятий она успела проглотить лишь кусок посыпанного солью хлеба в Малом Замке, запив вместо чая колодезной водой — не самая сытная пища, особенно если надо высидеть шесть часов занятий на жесткой университетской скамье. А солнце между тем уже пересекло невидимый зенитный меридиан и неумолимо тащилось все дальше, не намереваясь останавливаться. Барбаросса вздохнула. Даже если у них с Котейшеством выдастся свободная минута после всей этой беготни, едва ли она сможет что-нибудь в себя запихнуть. Не после той херни, которую ей пришлось разглядывать в лавках за последний час.

— Поняла, не тупица! Никто в этом городе не станет закапывать деньги в землю, завернув их в окровавленные пеленки. Но почему… Почему они все?.. — Барбаросса стиснула челюсти, но вопрос просочился сквозь зубы, как ночной вор сквозь решетку, — Черт! Почему они выглядят так, будто ими стреляли из пушки? Все эти сросшиеся ноги, собачьи морды, пятна…

— Монвуазен.

— Что? Кто такой этот Монвуазен? Демон? Не помню демона с таким именем. Из чьей он свиты?

— Это не демон. Это торговая компания, Барби, — Котейшество отчего-то сделала вид, будто пристально рассматривает витрину, мимо которой они уже прошли, — «Торговый дом Монвуазен и партнеры».

Барбаросса мотнула головой, ничего не понимая.

— Они производят детей? У этого сеньора Монвуазена что, тысяча херов, что он плодит потомство по банкам с такой скоростью? Ха! На месте его партнеров я бы оборудовала двери хорошими засовами и держала пистоль под подушкой — вдруг он примется и за них!..

— Нет, — Котейшество мотнула головой, совсем не обратив внимания на шутку, — Они производят зерно. Пшеницу, рожь, овес и сорго. Точнее, производят-то его крестьяне — сеют, жнут, молотят и все прочее, а «Монвуазен» обрабатывает, пропуская через свои мануфактуры в Дорфхайне и Вурцене. Специально обученные демоны уничтожают личинки пьявицы, совки и прочих вредителей, а тайные ритуалы, через которые она проходит, делают зерно стойким к засухе и морозам.

Барбаросса сплюнула сквозь зубы, украсив роскошную витрину роскошным, растекшимся по стеклу, плевком. Это не вернуло ей доброго настроения, но немного утешило.

— Что общего у пшеницы и баночных уродцев?

— «Торговый дом Монвуазен» выплачивает адским владыкам по четыреста тысяч гульденов в год. Плата за энергии ада и его слуг. Но говорят… — Котейшество нахмурилась, рассеянно чертя пальцем в перчатке невидимую линию по мраморному карнизу, мимо которого они проходили, — Говорят, тамошние дельцы частенько пытаются обвести Ад вокруг пальца, внося плату рейхсгульдинерами[6] или векселями, придумывая всякие трюки, чтобы отсрочить платеж, скостить часть платы… А ты знаешь, как Ад не любит хитрецов.

— Знаю, — согласилась Барбаросса, — А еще лучше это знают в Круппельзоне. Херов Круппельзон набит хитрецами, думавшими, будто могут обмануть Ад. И выглядящими теперь так, как им не пожелали бы даже злейшие враги. Вчера я встретила одного, похожего на медведя, сросшегося с целым выводком ос. Мех, хитин, пучок лап и дохера жал, торчащих в разные стороны. Представь себе, что будет, если он вздумает влезть в набитый людьми дилижанс!..

Котейшество хмыкнула, верно, представила.

— Если адские владыки будут превращать в круппеля каждого купца, который вздумает их надуть, с кем тогда они будут вести дела? Нет, адские владыки поступают куда хитрее. Когда скряги из «Монвуазена» совсем забывают про осторожность, адские владыки вносят небольшие изменение в ритуалы, через которые проходит зерно. Или наущают демонов, истребляющих заразу, работать по другим алгоритмам. В этом году, например, три четверти посевного зерна, прошедшего через «Монвуазен», оказалось заражено спорыньей. «Монвуазену» стоило сжечь его, когда это всплыло. Но сжечь зерно означало собственными руками сжечь свою прибыль. Поэтому они продали его. Продали крестьянам, как обычное посевное зерно.

— Ага, — сказала Барбаросса, лишь бы что-то сказать, — Вот как?

Котейшество едва заметно улыбнулась. Как улыбалась всегда, столкнувшись с ее непонятливостью. Удивительно, но эти улыбки не ранили ее, как смешки прочих. Напротив, смягчали на какое-то время ее клокочущий и бурный нрав — точно кто-то мягко прикладывал компресс из смоченной в прохладном масле тряпицы к ее саднящим и ноющим ранам.

— Спорынья — не только ингредиент для коктейлей в «Хексенкесселе», Барби. Это еще и мощнейшее абортивное средство, уродующее плод.

Барбаросса выругалась сквозь зубы. Дура набитая. Спорынья. Стоило бы догадаться.

Да, пожалуй, это объясняет нынешнее засилье уродцев в стеклянных банках. Просто неудачный год, только и всего. У вина тоже бывают неудачные года, когда магические осадки, оседающие вместе с дождями на виноградниках, превращают благородный сок лозы в липкую безвкусную слизь.

С другой стороны… Барбаросса цыкнула зубом. С другой стороны, этим мелким ублюдкам вроде и нечего обижаться на судьбу. Напротив, у них, по крайней мере, будет возможность прожить еще несколько лет в тепле и достатке, булькая питательным раствором в стеклянной банке, глядя на мир с высоты каминной полки. А если повезет и судьба занесет к богатому хозяину, ювелиру или часовщику, жизнь и вовсе сложилась чертовски удачно. Все лучше, чем быть выплеснутыми в крепостной ров из ночного горшка!..

— Срать мне на них, — буркнула она сквозь зубы, — Мы обошли уже до хера лавок, но все еще с пустыми руками. Давай-ка заканчивать с этим делом, сестренка.

Ее злило бесцельно потраченное время. Ее злили приказчики с ухоженными чисто выбритыми лицами и улыбками, которые невольно хотелось размозжить кулаком, точно прилипших к губам насекомых, и их помощницы, услужливые до такой степени, что напоминали штат хорошо вышколенных шлюх. Но еще больше ее злил Эйзенкрейс.

Деловито и тихо рокочущий, пахнущий розовой водой и жасмином, звенящий шпорами и журчащий мелодичными голосами, он походил на надменного слугу при богатом господине, слугу, разодетого в роскошную ливрею и пышный парик, взирающего на прохожих с поистине герцогской пренебрежительностью.