Барин-Шабарин

Не дожидаясь, когда бандиты все же уедут, а мужики разойдутся, я закрыл глаза и, выдохнув, уснул. Но дадут ли мне в этой жизни поспать?

— Вот, барин, выгнали татей! — будто бы принес благую весть о победе над несметными полчищами врага, говорил Емельян.

Управляющий снова вошел ко мне в комнату, а за его спиной толпились мужики. Часть из них смущалась и чувствовала себя явно не в своей тарелке, но были и те, кто держал нос кверху. Не такие уж и забитые крепостные у меня. Что? Распустились? Или не все крестьяне-рабы знали, что они рабы и есть?

— Спасибо, мужики! Я поправлю положение и дам денег. Пока мне еще своя война за имение предстоит. Но таких гостей более не нужно. Встречать их велю на подступах да мне докладывать. А уже потом я буду решать, пускать ли. Как же так, что меня, больного, будят тати? Как мне за вас стоять и думать о ваших семьях, коли и вы о мне не попечетесь? — поблагодарив, я отчитывал крестьян.

Можно было более тонко с ними поступить, миндальничать, использовать словесные кружева. Но не до этого.

— Емельян! Каждому дай что-нибудь из моих запасов. Не водки, а поесть, семьям на стол, — приказал я.

— Барин, но как же? У вас же и так мало чего, — воспротивился приказчик.

— Ты чего-то не услышал, Емелька? Люди за меня встали, а я буду закрома свои сберегать? Дай им, что велено, да мне еды принеси, я сколько тут валяюсь, окромя бульону, каким Настасья кормила, и не ел ничего, — привстав и напрягшись, я буквально рычал, а не говорил.

— Батюшка наш, прямо Петр Никифорович, — зашептались мужики.

— Еды мне! И после — спать, меня не беспокоить. В комнату входить запрещаю, стучать — и после приглашения только заходить! — сказав это, я рухнул на подушку без сил.

Как же поспешил я активничать!

Ждать еды, к счастью, долго не пришлось. Стук в дверь раздался минут через десять после того, как мужики-победители скрылись. Я думал, что усну, но трели в животе не дали этого сделать.

— Войди! — сказал я, дверь распахнулась, и в проеме показалась…

Ебипецкая сила! Нет, я сейчас буду воспринимать мою новую жизнь, как нечто нереальное, как выверт сознания. Ну, не может же быть так… Передо мной стояла девушка, точная копия, точнее придумать сложно, той самой фотографии, что была на стене у бабули из будущего. А еще девчонка была сильно похожа и на саму храбрую Марию Всеволодовну.

— Что, барин, что-то не так? — спросила девушка. — Али не признали? Так я Саломея, дочка, стало быть, Козьмы, мастера вашего… вашего батюшки.

— Саломея? — растерянно спросил я.

— Так и есть, барин. Я тута принесла поснедать. Не гневайтеся, разносолов нет, а вот каша с салом да с солеными огурцами и хлебом имеется. Не побрезгуйте. Ну, а скажете чего иного измыслить и приготовить, так я мигом, минута, и все будет, только час нужно, кабы сготовить, — сказала девчонка, готовая уже куда-то бежать.

Я улыбнулся. Рассмешило это «мигом, минута, только нужен час». Но улыбка сразу сошла на нет. Если и Саломея, а она была миловидной девочкой, тоже сералька, то на моей совести повиснет еще одна гиря, а я другие толком не отцепил. И как об этом спросить?

— А с чего ты решила, что я тебя не знаю? — меня терзала догадка, что девчонка подслушала мой разговор с Емельяном или с доктором, и знает про потерю памяти.

— Не серчайте, барин, но только все уже словно сороки судачат о том, что забылися вы. Да и ведете вы себя… Вот и меня курвой по старой привычке не назвали, а еще руки-то ну как есть при себе держите. А батюшка-то мой уехал в Таганрог, повез ножи на торг, чтобы прокормить нас. С барского стола уже худой прокорм стал. Когда батюшка уезжает, вы завсегда, энто… безобразничаете, — девушка покраснела, поняла, видимо, что лишнее болтает. — Я, бывало, что и прячусь от вас.

А может, она испугалась того, что подсказала мне сейчас, что делать. Но я на это только усмехнулся.

— Ставь еду, спасибо. Гречневая каша с салом — самое то, да еще с соленым огурчиком. Поем, посплю, а после придешь ко мне, — увидев, как девушка отшатнулась, словно намереваясь убегать, я быстро добавил: — Трогать тебя не стану, не бойся. Поговорим о твоем отце, я хочу понять, почему это я его опасаюсь.

Действительно, было некое иррациональное чувство, что Саломея не числилась в гареме только потому, что ее отец — не простой человек. Может, он и крепостной, но такой, что за дочь и барина прибьет.

Но каковы же все-таки выверты жизни? Саломея, я почти в этом уверен, это какая-нибудь «прапра-», а, может, еще раз «пра» бабка Марии Всеволодовны. С этими мыслями, сытый от употребленной наваристой каши, я уже вновь засыпал.

* * *

Андрей Макарович Жебокрицкий нахмурил брови. Грузный мужчина стучал пальцами по подлокотнику кресла и размышлял. Что-то в его, казалось, идеальном плане шло не так, ощущение тревоги не покидало помещика. Перед хозяином обширного поместья, одетым в байховый красный халат и с чепчиком на голове, стоял мужик.

Крестьянин имения Шабариных, Никитка Глузд, не менял своей полусогнутой в затянувшемся поклоне стойки, исподлобья изучая реакцию грозного хозяина большого двухэтажного дома. Никитка, несмотря на то, что все так к нему обращались, был уже пожилым человеком. Не дорос крестьянин Глузд до того, чтобы его хоть кто-нибудь называл Никитой Авсеевичем.

— И что, прямо-таки стрелял? — после долгой паузы спросил Андрей Макарович.

— Да, барин, стрелял он, непутевый, а еще… — почувствовав свою полезность, Никитка поспешил продолжить, но гневный окрик Жебокрицкого прервал еще только начавшийся рассказ.

— Сучий потрох! Да как ты смеешь на дворянина наговаривать! Не твое рабское дело, путевый он или нет, скотина. Был бы моим крестьянином, забил бы тебя до смерти, дрянь такая! — разъярился отставной полковник интендантской службы.

— Не гневайтеся, барин, я же без умысла дурного, — сказал Никитка, еще сильнее сгибаясь и комкая свою шапку.

Знал Глузд, сколь быстр на расправу барин Жебокрицкий. Об этом в крестьянской среде байки ходили одна страшнее другой. И Никитка не сомневался, что барина не остановит и то, что Глузд — вовсе не его крестьянин.

— Будет тебе, рассказывай, но на дворян рот свой рабский не раскрывай! — будто бы смилостивился Жебокрицкий.

Андрей Макарович прекрасно знал, что крепостной, который у него за шпиона в поместье Шабариных, и муки страшные стерпит, лишь бы получить очередную плату за важные новости. Никитка исправно докладывал, что творится в поместье соседа.

На самом деле крестьянин не был глуп, как могло показаться. Это был ушлый хитрован, пусть и в своей среде, с народной такой хитрецой и пониманием, как правильно угодить. Никитка умел не только добывать информацию, а порой ещё и выдавать зачатки ее анализа. По-своему, наивно — но Жебокрицкий ценил Глузда. Ценит, но никогда этого не признает.