Барин-Шабарин

Я посмотрел на свои руки. Нет, не свои, явно. Мой-то лихой и протестный подростковый возраст оставил отпечаток в виде нескольких татуировок на предплечьях и даже кистях, а на этих руках их не было. Или вот ещё — у меня была повышенная волосатость, а эти руки чуть ли не бритые, настолько на них мало волос, а какие есть — тоненькие, светлые.

Я догадывался, что тело не мое. У каждого человека есть некие особенности организма, и если мужчина воевал или же занимался физическими нагрузками, он знает свои, что называется, трещинки хорошо. Там стреляет в плечах, тут шрам. К примеру, у меня на правой руке и до пожара оставались следы ожогов от пороха, а тут их нет. Постоянно «стреляло» левое плечо, а сейчас вот уже сколько минут такого нет.

Я рассматривал свои руки, попробовал присесть — и это получилось, но с большими усилиями. Посмотрел на ноги. Стыдно. Вот тело не мое, я, может быть, и вовсе скоро перестану существовать, но стыдно. Это же как нужно было запустить себя, чтобы быть абсолютным рохлей?

А что можно сказать о том, как обставлена комната? Тут испанский стыд накрыл еще больше. Какая безвкусица и бесхозяйственность! Картина? Да за ней трещина в стене, потолочные балки явно подгнили… И эти примеры бесхозяйственности — только, что видно из положения лежа на кровати. Но это пока вторично, важнее иное — эта комната, по моим понятиям, соответствовала времени, о котором я догадывался, хоть упрямый доктор так и не назвал цифры. Наверное, я сильно и не хотел услышать и принять то, что сейчас девятнадцатый век.

Самочувствие все ещё было паршивое, и активность привела лишь к тому, что перед глазами снова всё будто подёрнулось плёнкой.

«Ничего», — думал я, погружаясь в дрему.

Очухаюсь, в себя приду, а там будем разбираться! Или же вовсе выйдет так — проснусь где-нибудь в больничке с ожогами по всему телу.

Или не проснусь вовсе.

А сквозь сон я слышал причитания бабы, слова девочки, бурчание мужика. Они говорили, что ко мне едут какие-то бандиты, что у меня долги долги, что… Нет, спать.

Глава 4

— Гля, у него тут баба! Цыцки какие! — сквозь сон услышал я хриплый мужской голос.

Часть сна? Кстати, а какого? Ничего не помню. Не важно. Я точно не выспался, может, и мерещится.

— Дурень, то перо самого Кипренского, или Тропинина, может, Мартынов нарисовал картину! — слышал я чьи-то слова, пробивающие пелену моего сна.

Этот некто просто так перебирает имена русских художников? И я представил, о какой картине идет речь. О той мазне, что над кроватью. Там же безвкусица с голой бабой!

— Эй, барчук, твое, в маковку, благородие! — не унимался кто-то, не давая мне возможности еще чуточку поспать. — Сам приглашал, а нынче седалищем отвернулся и сопишь. Вот, значит и мы, проездом из Екатеринослава в Ростов, аккурат через твои земли и едим.

Да что же это делается? Что ни голос, то противный! И с этими мыслями я подвернул одеяло между ног, по старой своей привычке. Ерунда, а достаточно, чтобы отметить — движения получались без болезненных ощущений. Между тем, спать хотелось неимоверно, а сознание не было готово воспринимать действительность критично. Переохлаждение тому виной или еще что-то, непонятно.

Лишь через еще десяток-другой секунд я сообразил, что жив, и действительно в реальности девятнадцатого века. Ибо только тут в моей жизни может присутствовать «картина бабы с цыцками». Интересно, все же, что я только по картине и ориентируюсь в реальности.

— Барин, просыпайтесь! Барин, опасность! — прокричала какая-то девица.

— Мартын, угомони девку! И проследи, чтобы из прислуги никто не кинулся мужиков собирать по деревне, — приказал тот голос, что будил меня.

Мужики? Деревня? Барчук? Выверты сознания продолжаются. Но я принимаю это как должное, без особых эмоциональных качелей.

— Вставай давай, вижу, что не спишь! А коли и спал бы, — меня начали сильно тормошить за плечо.

Я повернулся и увидел перед собой мужика. Лысый, но шрам на шее бросался в глаза даже больше, чем блестящая, бритая голова и закрученные аккуратные усы. Этот атрибут мужской повышенной волосатости показался бы мне смешным из-за своих перекрученных кончиков. Но, почему-то смеяться расхотелось.

— Хух! — на выдохе мужик попытался съездить мне в челюсть.

Я несколько опешил, даже не знаю, почему именно. То ли не проснулся толком, то ли от того, что персонаж из сериала про Эркюля Пуаро бьет меня в лицо. Пытается это сделать. Да, эта скотина была похожа на экранный образ французского сыщика.

Как бы то ни было, руку я успел вскинуть и удар блокировал. Болезненные ощущения не заставили себя ждать. Не мое тело, не моя реакция, мясо на руках не мое, чтобы держать достойно удар. Но вида, что мне больно, не подал, напротив, усмехнулся.

— Мужик, тебе живется плохо, спешишь закончить земные мучения? Руки при себе держи… — прошипел я, чувствуя отголоски еще и былой боли висках.

Пришлось сдержаться, чтобы не переломить руку в локте этому персонажу. Да и силенок пока особо нет, а этот утырок хоть и не обученный, но здоровый.

— Что? Я — мужик? Ты, барчук, забылся? Мне тебе напомнить? — лысый попробовал вновь меня ударить, уже второй рукой.

Я резко отклонил голову, и удар пришелся в пустоту, лысый по инерции завалился вперед, а я взял его на удушение, чтобы не дергался. Напоминать он мне будет! Понимая, что силенок этого тела может и не хватить, чтобы захват был обезоруживающим, чуть больше надавил на сонную артерию и кадык.

«Что, скотина, ума хватает только спящего бить?» — подумал я, но пока не спешил раскидываться обидными словами.

Нет, не только бить — из-под рубахи лысого усача недружелюбно выглянула рукоять пистолета. Понятно, «сурьезные» хлопчики подвалили. Хотя ствол казался мне бутафорским, театральным, будто из оперы «Евгений Онегин». Но раз здесь есть бабы в чепчиках и лекари с молитвами — и этот ствол может выстрелить вовсе не холостым.

Мужик попытался высвободиться, но я придушил еще посильнее, напрягаясь, казалось, до своего нынешнего предела. Рыпания лысого привели к тому, что я душил его со всей силы, до хрипа, и явно не моего.

— Тише, рябчик, тише! Я не понимаю, что происходит, потерял память. Поэтому будь так любезен мне все объяснить. Понял? — прошипел я, а увидев, как один из подельников лысого дернулся в нашу сторону, перехватил усача левой рукой, а правой выхватил у него пистолет и навел на его корешей. — Стоять!

— Погодьте! Мы токмо… поговорить, — прохрипел лысый.

В словах бандита, а скорее всего, мужик пришел не с благими намерениями и не чтобы пожелать мне доброго утра, я почувствовал фальшь, лукавство. Но не убивать же мне лысого? Я теперь живу только по закону, а тут явно припишут превышение самообороны. Мне еще как-то отвечать за тех бандитов, что возле дома были, перед пожаром. Хотя, может, здесь можно не думать про тот пожар? Вот бы знать.