Барин-Шабарин

— Чего не так? Что ты так смотришь? А? — Настасья Матвеевна, как ее называл доктор, встала с кровати, на которой я лежал, и меня сразу чуть подкинуло.

Когда она вновь сядет, меня вовсе подбросит под потолок.

Манера поведения? Я судорожно думал, как мне вести себя. Для того, чтобы иметь четкое представление, как себя подавать, нужно понимать, где я и кто передо мной. При этом всё то, что со мной происходит — неправильно. Была зима, да и сейчас, когда доктор открывал на время окно, морозный воздух моментально проник в комнату, значит, зима никуда не делась, в отличие от поздней весны, в которой я был не так давно. Я же помню, что спасал детей из горящего дома почти летом. Этот говор… На Донбассе так же могут говорить, с «х» вместо «г», но все равно неестественно тут всё звучало.

А теперь вот это огромное лицо в… чепчике. Вот же насмешка над девчонкой… чепчик. У нее голова четвертого размера противогаза, это когда свыше 710 мм. А она чепчик на макушку… Как в старину носили.

Нет! Нет! Нет! Мысли прочь… Да куда там! Сумоистка выглядела точно будто из позапрошлого, девятнадцатого века. Причем не на конец столетия. Это несложно определить, даже если ориентироваться только по фильмам, а я не только, да и не столько фильмы смотрел, я еще и книги читал. На передовой, если минутка затишья, чаще читаешь, чем смотришь кино, если только не на ротации.

— Какой сейчас год? — неожиданно и для себя, и тем более для дамочки, но вполне четко спросил я.

— А… Что? Год? Соколик мой? А ты не знаешь? — испуганно спрашивала Настасья, пятясь. — А меня ты узнаешь?

— Нет! — сознательно я сказал правду, почувствовав, что так она скорее уйдёт и оставит меня одного.

А мне бы мысли в кучу собрать, а не думать о том, как я выгляжу, что говорю, что со мной может случиться. Нужно остаться наедине со своими мыслями.

— Настасья Матвеевна, я уже чарку подорожную принял. Что случилось? — в комнату вновь зашел доктор.

— А вот оно как, доктор, не признает меня, стало быть, Алешенька! Как же так-то? — пусть и громоподобным, но дрожащим голосом говорила Настасья.

Сейчас расплачется. Мне даже стало жалко девчонку. Ведь у нее, наверняка, немало комплексов из-за выдающейся комплекции, но чувствуется, что душа соразмерна телу. Вот начала плакать, так сразу и показала себя, как человек. И отношение к ней стало иным. Мне стыдно стало за всё то, что я думал только что. А только ли я думал? Не всегда выводы были моими.

— Будет вам, Настасья Матвеевна. Вы бы проехали к батюшке, а то неровен час прискачет с ружьем, — сказал доктор, и на удивление покорно девушка вдруг кивнула и пошла, озираясь на меня с испугом.

Я чуть приподнял с подушки голову, посмотрел ей вслед. Обидел в мыслях своих девочку… Будто бы и не я это был. Мне-то что до ее красоты? Если не жениться, так нужно видеть в любом человеке именно человека. Да и если жениться, так не с сантиметровой же лентой выбирать, а по душе. Кстати, это пожелание от всех мужиков ко всем девушкам. Впрочем, подобного опыта — выбора жены — я не имел.

— Доктор, какой год? — сухо спросил я, присаживаясь.

— Э, нет, голубчик, Алексей Петрович, лежать вам еще, два дня непозволительно вставать, — не грубо, но настойчиво доктор подталкивал меня снова лечь. — А год? Сами прознать должны. Сие забытие сугубо временное. Подсказок быть не должно. Узнаете, так и все остальное вспомните. Так бывает, когда опосля травмы али болезни, сперва и забытие. Голову напрячь нужно.

Чехов… Вот ей-богу он! Очень похож. Бородка, пенсне. Хотя нет, одет иначе, в какой-то мундир темного цвета, не вызывающий ассоциации с армией. А мне на память приходят фото Антона Павловича Чехова в гражданской одежде.

— Так-с… Но вы что, ничего вовсе не помните? — спросил доктор, с прищуром смотря на меня, как будто я обязательно лгу. — Имя должны помнить. Имя — это главное!

— Нет, доктор. Будто мир познаю заново, не заставляйте меня снова повторять вопрос, — с некоторым нажимом сказал я.

Сапожков, как его называла Настасья, медлил с ответом. Я уже был готов был использовать тон потребовательнее, если не грубее, но доктор, что-то для себя решив, соизволил ответить.

— Так Крещение только позавчера-с было, стало быть, нынче восьмое января, — доктор замолчал, изучая мою реакцию.

И она последовала.

— Год скажи! — раздраженно бросил я и закашлялся.

— А вот грубить, Алексей Петрович, не следует. Или вам припомнить неоплату последнего моего визита? Вы уже мне четыре рубля как должны. А я вновь тут вас лечу. Если хотите знать… — осмелел доктор

Гляди-ка, а при Настасье-то рот на амбарном замке держал.

Может, зря ушла? Нет… Не зря.

— Год!!! — не кричал, я прошептал так, что и сам мог бы испугаться своего тона и голоса.

— Чур меня! Изыди! — простонал доктор, крестясь. — Так известно же, что это вы знать должны. «Символ веры» прочтите, будьте любезны!

В окопах нет атеистов, немного, но молитвы я знал, потому без проблем начал декламировать слова одной из основных молитв христианства. Может, потому, что стал читать молитву, я немного успокоился и всё-таки решил не грубить Сапожникову, или как там его фамилия. И вообще, что это — доктор, который молитвой лечит? И еще за это нужно платить, пусть и четыре рубля? А сколько это?

— Знаете «Символ веры», это хорошо. А теперь «Отче наш», — удовлетворенно сказал доктор.

— Слушайте, человек от науки, — добавив в голос иронии, проговорил я. — Может, молитвенник весь прочитаем? Так это я с батюшкой сделаю, а с вами… если более лечить вы меня не можете, то попрошу вас навестить меня на днях, для проверки.

— Нахальничать изволите? — доктор посмотрел в сторону стены, от которой меня ограждал балдахин. — У вас такие картины висят на стене, комната богато украшена, а четыре рубля отдать не можете. Говорю вам, Алексей Петрович, если вы решили прикинуться непомнящим, то кредиторы помнят все. И в округе, до Таганрога и Ростова, а то и далее, все знают, что вам в долг давать нельзя.

— Вы не задержались ли, доктор? — подбавив металла в голос, спросил я.

— Пожалуй, что и так, — сказал Сапожков и встал со стула у кровати. — На сём откланяюсь, Алексей Петрович. Я навещу вас, Настасья Матвеевна-то оплатила мои услуги вперед, так что не извольте о том беспокоиться. Хотя… Когда вы беспокоились о долгах?

Сказав это, доктор спешно пошел прочь, оставляя меня наедине со своими мыслями.

Верилось ли в то, что я очутился в середине девятнадцатого века? А ведь, судя по всему, именно так и есть. Нет, не верилось. Но еще меньше мне верилось в то, что я мог выжить после атаки дрона и пожара. Выжить, да еще быть таким целёхоньким — без ожогов, несмотря на то, что я явственно ощущал, как лопается кожа на лице, на спине — да не было живого места на мне.

Как относиться к ситуации? Как к выверту сознания, последней шутке умирающего мозга. Вот усну, и… И все, пустота, ничто. Или же я уже умер, но тогда куда попал? В ад или рай? А Настасья тогда — ангел? Хорошо же кормят работников рая, избыточно! Прости, Господи, меня грешного! Но без юмора нельзя о сложившейся ситуации даже помыслить.