Бармалей и Снегурочка

– Что ж, пора нам всем спать отправляться, – подвела черту под долгим вечером с разговорами Раиса Петровна. Никто с ней спорить не стал, так все устали, пожелали друг другу доброй ночи и разошлись, кто куда. Только никто так толком и не уснул до утра.

Василий Павлович поднялся наверх, в «кадочку», и долго-долго решал-соображал, как же ему нового Злозвона делать, каким образом да из каких материалов, чтобы и быстро получилось, и лучше прежнего. Рисовал он чертежи, эскизы, да разные наброски, и в конце решил, что без помощи Марфутки ему никак не обойтись и не успеть к сроку. Полюбившуюся ему девицу он продолжал звать Марфушкой. Имя это нравилось ему куда больше Снегурочки, поскольку казалось ему и теплей, и солнечней, и человечней.

Раиса Петровна, пользуясь отсутствием супруга в спальне, зажгла свечу перед зеркалом и так же долго-долго сидела там, вглядываясь в холодную темную глубину. Она не гадала – время для гаданий было неподходящее, только надеялась получить подсказку с той стороны, чего бояться да как поступить. Бездны порой высветлялись до самой Нави, но тени в них бродили неясные, да все отворачивались от нее, уклонялись, никто лика своего ей не казал, и никакого знака не подавал, и слова не сказывал. То ли не хотели, то ли сами боялись. Что само по себе было довольно странно.

Бармалей, строго наказав никому больше двери не открывать, вернулся к себе. Было уже за полночь, должно быть, и он надеялся скоро уснуть, да не тут-то было. До утра он не мог сомкнуть глаз, да все ворочался в постели, пытаясь успокоить то замиравшее, то принимавшееся куда-то бежать от неясной причины сердце. Виделись ему глаза Снегурки, она смотрела на него с укоризной, будто просила в чем помочь ей. И было в ее глазах что-то еще, очень важное, а он, такая бестолочь, не мог сообразить, какая помощь от него лесной красавице нужна. Он и себя не понимал ничуть, потому что было вчера у него одно отношение к Снегурке, как к Марфутке, а сегодня оно вдруг совсем изменилось, аж в противоположную сторону, и что ему с этим делать, он не знал. Тем более что сама Снегурка ему тоже никаких знаков не подавала, а наоборот, вроде как его сторонилась. Сердце у нее было доброе, но замороженное, и с этим тоже что-то надо было делать. Обычно он знал, что следует делать, но не в этот раз. Потому и мучился, и страдал.

«Ангел, – взывал он к ней, – ангел! Помоги мне! Я не понимаю, что со мной!»

А Снегурка и сама не знала, что ей делать, за что хвататься, куда бежать. В то же самое время, что и Бармалей, лежала она на кровати в своей спаленке, и не было в ее глазищах раскрытых, прежде ясных, а теперь затуманенных, ни в одном, ни крупицы сна. Теребила девица косу свою толстую, то расплетала ее, то снова заплетала, все вспоминала свое житье у Дедушки Мороза, да пыталась решить, что надлежит ей делать. А решение надо было принять серьезное, которого она страшилась и которое сколько могла, оттягивала.

У Мороза Ивановича ей жилось привольно. Дедушка не обижал ее, не утруждал, напротив, окружал заботой и лаской, так что сиротинушкой и бедной потеряшкой никогда она себя с ним не чувствовала. По наказу деда, а больше потому, что самим так нравилось, Снегурочку всегда окружали и охраняли жители лесные. Медведи овсяники да волки матерые, не те, что Карачуну прислуживают, дозором вокруг дома ходили, друг дружке караул сдавали. Филин с маковки сосны столетней глаза таращил, да глухари тянули шеи, блюли прохожих. Только какие прохожие в волшебном-то лесу, откуда? Все тихо, все спокойно. Со зверятками Снегурочка и зналась, и игралась. Лисица сиводушка была у нее на побегушках, да зайцы капустники, да белки орешницы с куницами и горностаями – вот и вся кампания. Весело и мило.

Мороз Иванович в Снегурочке души не чаял. Пока совсем мала была, он ее опекал, пылинки с нее сдувал, а чуть сама подросла, так стала ему первой помощницей в его трудах. Еще в лесу поспеть, да все поправить, порядок должный навести, – тут Дед и сам справлялся. Но в главном его деле, встретить Новый год как должно, и Старый проводить достойно, вот тут помощь Снегурки пришлась как нельзя кстати.

Она всегда была ребенком необычным, сколько себя помнила. Например, всегда заранее знала, что и в какой срок случится. И все ее прогнозы непременно сбывались, так что даже Дед Мороз у нее интересовался перед тем, как что-то делать, или идти куда: стоит ли? Чтобы по-пустому ног не утруждать. А когда подросла дедова внучка, ей и вовсе не стало в вопросе предсказанья равных.

– Ой, девка, – говорил Дед Мороз, глядя на нее задумчиво, – не знаю, кто твоя мамка на самом деле, но, сдается, была она ведуньей. Не иначе. А, может, и посильней кто.

Вообще, дедушка ее любил пуще всего на свете, души в ней не чаял. А и как ее было не любить? Ведь была Снегурочка девочкой не только красивой, но и доброй, и умной, и отзывчивой. Где еще столько качеств зараз найдется, у кого такое богатство встретишь? То-то и оно. Лишь один недостаток у Снегурки был – сердце она имела холодное, как собачий нос, и любви не знала. Только с точки зрения Мороза Ивановича, такая холодность ее недостатком вовсе не была. От любовного жара недолго ведь и растаять, и такие прецеденты были, были. Так что, пусть девица немного примороженная остается, думал Дед Мороз, целей будет. Градус томления, если уж на то пошло, надо постепенно повышать.

Снегурка и сама понимала, что с ней что-то не так. Не такая она, как другие девушки, за которыми она иногда в лесу наблюдала. И, ой, до чего же ей хотелось измениться, да так, чтобы узнать любовь. Больше всего на свете ей хотелось встретить молодца, для которого она, не задумываясь, расплела бы свою косу богатую. Только вот, где же его встретишь? Такого не встречала. Например, Бармалей Борисыч парень хоть куда. Высок, статен и пригож, вот только сердечко ее на его красу, и на его слова никак не отзывалось.

– Деда, а деда! – приставала она еще прежде к Морозу Ивановичу. – Ты старый, ты все видел, все знаешь, так скажи, что со мной не так? Отчего мое сердечко занемело, будто инеем припорошено? Я все время чувствую холод в груди. Может, оно и в самом деле изо льда сделано? Хотя, с другой стороны, бьется, как живое. Тук-тук, тук-тук. Вроде бы, все в порядке, но нет, не в порядке. В чем дело, дедушка? Объясни мне, глупой девчонке, что со мной не так?

– Про это надо бы матушку твою спрашивать, – отвечал ей Мороз Иванович. – Только где она? Ищи, свищи!

– Деда, а разве ты не можешь сделать так, чтобы сердечко мое стало живым, затрепетало в груди птичкой да жаром любви наполнилось? Как у самой обычной девушки!

– Любовь штука опасная, – отвечал ей дед. – От нее некоторые обычные, как ты говоришь, девушки и жизни лишаются. А ты девушка совсем не обычная, ты можешь от любовного пожара и растаять, как сугроб на весеннем солнышке. Вот ему радость-то будет, Яриле!

– Нет, дедушка, – уверяла его Снегурочка, – ничего такого со мной не случится. Я это точно знаю. А случится любовь, и много счастья. Я этого хочу, деда.

Эх, подумал Мороз Иванович, да какая же девица любви да счастья не хочет, да не ждет? Только не у каждой получается все это заполучить, а, получивши, совладать.

Мороз Иванович знал, что думал, что говорил.

Но знал он и то, что удерживать кого-то насильно, оберегать от любви, тоже не годится. Сам немил станешь. Раз время пришло – пусть попробует. Обожжется – что ж, значит, такая судьба. Вот в этом случае нужно оказаться рядом да подхватить, да помочь.

– Что ж, внученька, – сказал он ей. – Неволить тебя не стану. Пусть пройдет эта зима, как другие проходили. Встретим Новый год, проводим Старый, а по весне я сам отведу тебя к людям. Тебе как раз восемнадцать исполнится, вот и попробуешь среди людей пожить. Надеюсь, все сложится, как ты мечтаешь.