Бармалей и Снегурочка

– Остынь, Горынь!

– Застынь, Горынь!

– Сгинь, Горынь!

И только-то лешачина себя третий раз по ногам хлопнул, как неуловимо изменилось все вокруг. Появились, налетели звуки, прежде сдерживаемые неведомой силой. Ручей и тот зажурчал, забулькал пузырями. Но, самое главное, сразу у лешего за спиной дом возник бревенчатый. А больше ничего Бармалей рассмотреть не успел, потому что земля под его ногами расступилась, да и полетел он куда-то вниз.

Даже не вякнул!

В глазах потемнело, остро запахло конденсированной мочой, да сразу накрыло густым звериным духом. Берлога! – успел подумать молодец, как в следующий миг очутился верхом на медведе, который растянулся внизу на подстилке из еловых веток и сладко спал, пуская слюни. Инстинктивно запустил Бориска пальцы в густую шерсть на холке зверя, да и вцепился в нее. Потом он увидел, как открылся и уставился на него круглый от испуга желтый глаз. Но сразу же глаз и покраснел от вскипевшей в нем ярости. Медведь запрокинул голову и, оскалившись, клацнул зубами в надежде достать и немедленно уничтожить мерзкого нарушителя сна его и спокойствия. Не дотянулся сразу, а другой попытки Бармалей ему не предоставил. Неведомая сила подбросила его вверх и вынесла из берлоги наружу. Потом, вдогон, ударил запоздало жуткий медвежий рев, и уже тогда, раскидывая комья снега, точно подземный взрыв, вырвался на поверхность и бросился вдогонку за обидчиком медведь.

Яростна и непостижимо быстра была атака зверя. Пожалуй, можно было сравнить топтыгина в том состоянии со слившимся воедино роем разъяренных шершней, а больше ни с чем.

Кипящий, клокочущий беспредел.

Даже рева медвежьего Бармалей не слышал, потому что тот сразу отставал и застревал где-то позади быстро затухающими отголосками. Если б косолапый настиг его сразу, в начале погони, то попросту размазал бы по земле. Ужас, живой ужас гнался за Борисом по пятам. Да, когда бы не чудо-валенки на ногах, пожалуй, даже испугаться, как следует, он не успел бы.

Но топтуны были с ним, на нем, и работали исправно, позволяя держаться от медведя на безопасном расстоянии. Впрочем, медведь был силен, ловок и упорен, к тому же очень и очень зол, потому не отставал от беглеца ни на шаг.

Даже не ведая, куда несут его ноги, а, верней, валенки, Бармалей вмиг взлетел по склону лога наверх и там припустил по дозорной Волатовой тропе. Медведь не отставал. Они сделали на том треке семь полных кругов, когда зверь вдруг резко притормозил. Сохраняя инерцию движения, он упал и, перекувыркнувшись через голову несчетное число раз, превратился в нечто с руками и ногами в медвежьей шубе. Нечто тяжело поднялось и оказалось чернявым мужиком цыганского вида. Мужик встал во весь свой немалый рост, расставив сильные ноги широко. Глядя исподлобья взором горячим, набычившись, он слегка отдышался, сплюнул перед собой и тогда спросил остановившегося поодаль в такой примерно позе Бармалея:

– Ты кто такой?

– Бармалей я, – ответил тот, тоже отдуваясь и отплевываясь.

– Бармалей? Не знаю такого, – берендей мотнул головой. – И что тебе, Бармалей, от меня нужно? Почто сна лишаешь?

– Разговор к тебе имеется, – сообщил ему причину Борис.

Тут невесть откуда, из снежного сугроба с криком – «Вот вы где!» – на тропу вывалился леший. Дышал хозяин лесной тоже тяжело, судя по всему, поспешал он изрядно. Кожух нараспашку, пар валит, как от коня.

– А, Андрюшко! – узнал лешего берендей. – И ты здесь! Что ж, тогда все понятно.

– Андрюшко? – подхватил Бармалей и полез выяснять. – Так тебя звать, что ли? И что? Ничего. Нормальное имя, что ты с ним скрываешься?

Леший в ответ только сердито головой закрутил, да фыркать стал. В общем, проявил недовольство в полной мере и всеми доступными способами.

– Эх, шел, нашел, потерял! – выразился он потом досадливо, да рукой махнул.

– Да, это Андрюшко Вырвиглазов, – подтвердил Гредень. – А он что, историю свою, с этим именем связанную, не сказывал? Ну, расскажет еще, коли пожелает. – И переключился на личное: – Так, стало быть, сама Ягодина Ниевна вторжение на мою территорию организовала? Я правильно понимаю?

– Я же говорю: разговор к тебе имеется, – напомнил Бармалей. – Дозорного своего можешь покуда не искать, нет его, – подсказал он Гредню ситуацию, увидев, как тот озирается по сторонам, ища глазами Волата.

– Вот как?! Вы и его устранили? – удивился берендей. – Что ж, хвалю за хватку и сообразительность. Видать, дело и вправду серьезное. В таком разе, приглашаю всех в избу. Сон мой все одно испорчен, не до сна теперь, а разговаривать лучше за самоваром, я считаю. К тому же, я такой голодный, будто целый год не ел. И пока не поем, толку со мной говорить, никакого.

Гости незваные не возражали, не отказались от приглашения. И тогда все они по снежной целине спустились вниз, в лог, и оказались прямо возле Гридневой избы, что на берегу ручья стоит.

Тут только ее Бармалей рассмотрел в полной мере. Нормальная по всему избенка, обычная, крепко срубленная. На крыше снег, на трубе – тоже снежная шапка. Оно и понятно, терем-то не топлен, а в лесу зима.

Неподалеку от дома и сосна оказалась, за которой Борис укрыться вздумал, не подозревая, что под ней Гредень берлогу устроил. Теперь берлога была разорена, будто ее бульдозером разворошили. Но, что характерно, снег вокруг был густо облит чем-то желтым, и запах... Запах оттуда шел изначальный и самый, что ни есть, естественный.

Леший, который оказался Андрюшко, носом закрутил, да на Бармалея с лукавством так воззрился.

– Фу-фу! – сказал и лапкой перед носом помахал.

Борис покраснел и непроизвольно схватился за штаны, ощупал их сзади.

– Что, фу-фу? У меня все в порядке! – заверил он. – Не я это!

Тогда они с лешим оба перевели взгляды на Гредня.

– А что вы хотите? – сказал тот спокойно. – Я ж медведь! Был. Известная, между прочим, медвежья болезнь. И, чтоб вы знали, когда я медведь, я себя как человек не контролирую. Во всех смыслах. Поэтому нельзя к медведю вот так, внезапно, посреди сна на голову сваливаться! И вообще, у каждого свои привычки и особенности!

– Д-да! – поддакнул леший. – С энтим не поспоришь.

Бармалей, вспомнив недавние события, хохотнул. Потом, посерьезнев, сказал в задумчивости:

– Да, интересно... Я пришел сюда, чтобы получить ответы на пару своих вопросов. Ответов не получил, но нормы ГТО уже сдал.

– Что такое гэтэо? – спросил Андрюшко.

– Вам оно не грозит, забудь, – махнул рукой Борис.

Дверь в дом оказалась перекрыта большим сугробом, что свидетельствовало о том, что незваных гостей, пока хозяин был в отключке, как в отлучке, не случилось. Гредень принес откуда-то лопату и в два счета проход освободил.

В сенцах, на пороге там, взялся Бармалей снег с валенок сбивать, застучал ими, захлопал одним о другой. И так у него смешно получилось, будто станцевал, что даже Гредень внимание обратил. Посмотрел он внимательно на Бармалееву обувку, и усмехнулся.

– Ага, топтуны! Ну, конечно! Вот почему я замаялся за тобой бегать, да так и не догнал. Что ж, входите, гости дорогие, самозваные!

Внутри было на удивление тепло, дом совсем не казался выстуженным, будто печку в нем время от времени протапливали. Но было все же темновато. Хозяин зажег светильник, кинул еще: «Располагайтесь, гости дорогие!» – и сразу взялся шерудить в печке кочергой.

Пока он занимался растопкой, Бармалей присел на лавку, к столу, и стал осматриваться. Это казалось странным, но дом был устроен и обихожен почти до мелочей так же, как жилье Агафьи Никитичны из деревни Тютькино, где довелось ему побывать давеча. И ведь недавно то было, а, казалось, что сто лет уже прошло. Тем не менее, все помнилось живо. Ему показалось, что сейчас вот раздастся смех на печи, занавеска отдернется, и высветятся там улыбающиеся детские рожицы, числом четыре. Бармалей вдруг почувствовал укол тоски, и до нестерпимости захотелось ему обратно туда, в Тютькино, к Агафье.