Бармалей и Снегурочка

– Шампанское! – скомандовал Бармалей. – Передайте его мне немедленно, я открою! И подставляйте бокалы! Ну же! Мы обязательно успеем!

Эпилог

Дождливый октябрь вновь накрыл Берендейск мелкоячеистой маскировочной сетью. Ясность и хрупкая прозрачность осеннего воздуха как-то сразу закончились, потянулись дожди, перемежавшиеся ползучими туманами. Замаячил ноябрь, следующий этап увядания природы, ее закат. Сырость, зябкость, вероломный северный ветер и налипшие на мокрый асфальт потрепанные желтые листья – вот его приметы. Скоро первые заморозки, и можно будет начинать говорить шепотом – оглядываясь через плечо: – Здравствуй, зима! Ты все-таки пришла? Что ж, оставайся, раз уж иначе никак! Тогда уж весели, что ли, как умеешь.

Ну, какое у зимы веселье, мы прекрасно знаем – морозы да метели, да стылые глаза звезд, будто души потерянных в ночи волков, заглядывают с высоты на дно нашего колодца. Но мы пока еще не о нем, не об этом веселье на любителя, а о его предтече.

Итак, накануне зимы фактической, в один из таких дней-предвестников, а это была пятница, Василий Павлович Дозоров пришел в Театр живых кукол, куда, собственно, приходил ежедневно. Как на работу, сказал бы кто-то наблюдательный, но с Василием Павловичем лично не знакомый, и был бы прав. Василий Павлович действительно работал в театре: он был его директором. Хозяин, так величали его все куклы и почти все артисты, на что он благодушно улыбался и скреб, и мял в кулаке свою круглую седую бороду.

Обычно в театр они приходили вместе с Раисой Петровной, ее, кстати, тот же театральный персонал величал хозяйкой, но сегодня с утра у хозяйки обнаружилась легкая простуда, и Василий Павлович велел ей оставаться дома, лечиться и приводить себя в порядок перед завтрашними представлениями.

Театр играл спектакли перед зрителями лишь по выходным, иногда по три в день, и предстоящая суббота не была исключением. Другое дело, школьные каникулы, тогда вся труппа театра работала на износ, как говорится, до последнего зрителя. Но до зимних каникул еще оставалось время, к ним театр готовил премьеру, новую постановку, и Василий Павлович собирался решать, в том числе некоторые вопросы, связанные с будущим представлением.

Войдя в небольшое уютное фойе, он снял с головы кепку восьмиклинку и осторожно стряхнул на пол налипший на ткань бисер дождевой влаги. Точно драгоценные бусины ссыпались на темный дубовый паркет. Не поднимая глаз, он улыбался в бороду, ожидая услышать привычное приветствие от встречавшей у входа посетителей бабушки-кассира. Что-то типа: «Хозяин! Наконец-то ты пришел! Мы не видели тебя со вчерашнего дня, и уже начали волноваться!»

Но сегодня Василий Павлович не услышал ничего. Поэтому он медленно поднял глаза и с удивлением и некоторой тревогой посмотрел на бабушку.

Кукла находилась на обычном своем месте, внутри специально для нее возведенной конструкции из толстых досок, напоминавшей внутренний угол дома. Старая дама сидела, как и должна была, на вделанной в тот угол лавке, однако положение ее было необычным. Она, запрокинув голову, как-то неестественно завалилась назад, при этом вязание, с которым она коротала дни и вечера, хоть и удерживалось ей в руках по-прежнему, оказалось задрано кверху, спицы были нацелены в потолок, а недовязанный толстый шерстяной шарф розовым водопадом спускался до самого пола.

– Так, – сказал Василий Павлович, и, подойдя ближе, стал с интересом изучать поведение, казалось, давно изученного персонажа, стараясь понять, что же с ним приключилось.

По одной из своих прежних специальностей, задолго до обращения в кукольную веру, Василий Павлович был инженером робототехником. В те времена он не только придумывал, но и сам изготавливал разнообразных роботов, а еще писал для них компьютерные программы. Некоторые теперешние созданные им куклы, это те же роботы, не самые, к слову, сложные, как, например, вот эта, няня и кассир театра со скромным именем Арина Родионовна. Ну, так получилось, что уж теперь.

У няни, кстати, имелся свой спектакль, где ей была отведена одна из главных ролей. Но когда ей предложили работу кассира по совместительству, она не отказалась. Потому что зритель, он везде одинаковый, что в зале, и что в фойе. И что, кстати, в буфете. Просто надо уметь внимание людей и, соответственно, их любовь вызывать и привлекать. Няня и в образе кассирши справлялась с этой задачей великолепно. Недаром же во время антрактов, и когда представление заканчивалось, или еще не началось, рядом с ней постоянно толпился народ.

Арина Родионовна вдруг включилась в жизнь и дребезжащим старческим голосом, пришамкивая, принялась начитывать текст, прямо в потолок, куда было устремлено ее деревянное, шелково отсвечивающее восковой мастикой, лицо.

– Проходите, господа, проходите! – излагала кассирша с душой, с чувством, с расстановкой. – Э-э-э! Денег как хочется! В мешочек, господа, их кладите! Щедрою рукой. На развитие таланта!

Няня была одета во все вязанное: такого же цвета, что и находящийся в работе шарф, кофту, бежевую юбку и толстые рейтузы, синие с полосками. На ногах теплые войлочные тапочки. Ногами же она придерживала мешок с надписью «Касса», куда следовало погружать пожертвования и вознаграждение за просмотренный спектакль. Именно так учил Василий Павлович: оплата после спектакля, когда растроганные и очарованные представлением зрители более щедры.

«В принципе, все правильно, – подумал директор театра. – Кроме того, что его лично Арина Родионовна должна встречать совсем другими словами и выражениями. Начальство, как известно, нужно знать в лицо!»

Вообще, он давно стал замечать, что куклы, причем, все поголовно, со временем начинали своевольничать и раз за разом отходили от написанных для них текстов. То слова местами переставят, то шуточку выдадут незапланированную. А кое-кто даже стал позволять себе как бы невзначай, между делом, оппонировать и подшучивать над ним самим. Такие дела. Одному Богу известно, чем они тут занимаются по ночам, о чем говорят, оставаясь одни, сами с собой.

Опершись рукой на бревенчатую стену, Василий Павлович наклонился и заглянул кукле в лицо. Та дернула головой, блеснув при этом очками в тонкой оправе. Глаза-бусины заходили из стороны в сторону.

– А, хозяин, это вы! – наконец узнала она Василия Павловича. – А меня тут, видите ли, скрючило. Я предполагаю, это прострел. Не могли бы вы помочь мне каким-то образом? Мне надо поправиться, чтобы засвидетельствовать вам, что полагается.

– Уф – отлегло у Василия Павловича. – Слава Богу, с тобой все в порядке. А я уж волноваться начал. Думал, с головой что-то случилось. Ты у нас старенькая, мало ли!

– Что значит, в порядке?! – воскликнула с негодованием няня. – Совсем не в порядке! Я пошевелиться не могу!

– Видимо, тросик порвался, или со шкива слетел, – успокоил ее Василий Павлович. – Подожди немного, я поправлю.

– Да уж поправьте, будьте любезны! Только не затягивайте с ремонтом, хозяин! Я женщина пожилая, мне в такой позе нельзя долго оставаться. Вредно для организма.

Василий Павлович сходил в кабинет, где оставил на вешалке возле теплого радиатора намокшую куртку, потом спустился в мастерскую и, взяв там инструменты, вернулся в фойе. По дороге он ворчал себе под нос. «Ишь, организм у нее. Не механизм, а, понимаешь, организм! Хм, хм!»