Бармалей и Снегурочка

– Видишь, тут на печатке черный лебедь чернью изображен – то знак мой. Когда помощь моя понадобится, ты только кольцо это три раза вокруг пальца поверни, и я тут же явлюсь.

Бармалей кольцо с поклоном принял и на палец его определил. А после и вовсе до земли Маре поклонился.

– Благодарствуй, Мара-Маревна! Царский подарок! – говорил.

Маре такое обхождение молодца по нраву пришлось. Она аж раскраснелась от удовольствия.

– Как там Снегурочка? – спросила после этого.

– Вроде, жива. Но что-то с ней не так. Сказывает, в груди горячо, говорит, сердце болит. Боюсь, как бы она от этого – он кивнул на Карачуна, – не пострадала.

– Ах, негодный! Но впредь он вам никогда больше вредить не будет. Обещаю!

– Хорошо, коль так. Но, если что, я и сам теперь против него средство знаю.

– И то верно. Со Снегурочкой нашей все хорошо будет, не переживай. Я это чувствую. А что сердце болит у нее, так не ты ли сам желал, чтобы оно любовь познало? Вот, это оно и есть. Без сердечной боли любви не бывает. Ну, иди уже, пора тебе возвращаться. Ждет она тебя!

– Прощай, Марья-Маревна!

– Не прощайся пока. Скоро свидимся...

Глава 20. Хрустальный бал

– Объявляется бал хрустального свойства! – провозгласил Дед Мороз Иванович, едва был к этому готов. – Пусть свершится должное, предначертанное! Хрустальный бал!

Но перед объявлением произошло кое-что принципиальное, без чего никакой бал не состоялся бы.

Едва Бармалей с Карачуном на закорках скрылся в лесу, как все обратили свои взоры на Деда Мороза. А там и обступили его со всех сторон. Стоят, теснятся, выглядывают из-за спин друг друга, да тут же взоры потупляют, поскольку никто не знает, что же с ним, с дедушкой, делать.

– Ну, что делать будем? – озвучила мамаша Фи общий вопрос. – Кто знает? Кто что сказать хочет?

Гробовая тишина была ей ответом. Поначалу. А потом, поняв, что и она, Ягодина Ниевна, на мудрость которой все тут рассчитывали, не знает, что делать, от горя и тоски в задних рядах принялись подвывать кикиморки – известные плакальщицы.

– Ну-ка, цыть у меня! – прикрикнула на них мамаша Фи. Не любила она, когда тоску воем нагоняют почем зря.

Вновь воцарилась тишина, но ненадолго. Вскоре послышалось какое-то возмущение в воздухе, какая-то возня, сопение, треск и шелест, будто кто сквозь кусты продирался, и вскоре в центр всего, к телу Мороза Ивановича пробились Гредень да следом за ним Кот Баюн. Давно их никто не видывал.

– О, а вы откуда взялись? – удивилась Ягодина.

– Не суть, откуда, важно, что вовремя! – важно отвечал Гредень. – Нукося, расступись, народ! Осади! Дайте простор! Воздуха! Больше воздуха! Будем Мороза Ивановича реанимировать.

Он протиснулся туда, где, светясь скорбным ликом, возлежал Мороз Иванович, и, раскинув руки, показал, сколько ему нужно чистого пространства. Тут же и Лютик пошел по кругу, и так на всех поглядывал из-под очков, что лесной народец, сам того не замечая, подался назад, освобождая площадку. Уладив вопрос свежего воздуха для дедушки, Гредень опустился рядом с ним на колени. Тогда достал он из-за пазухи куклу-берендейку, колдовскую мароту, и немедленно в руки ее Морозу Ивановичу вложил. Дед, хоть и без чувств был, деревяшку ту в руках, видать, как-то почувствовал, потому что сразу за нее схватился, да так крепко – не отнять.

Гредень наклонился к Морозу Ивановичу совсем низко, и ну какие-то слова тихонько наговаривать. Что за слова то были, никто не понял, один шепот неразборчивый слышался. А кто по губам понимать мог, тот губ не видел, так берендей низко склонился. Но слова, видать, были правильные, те, что следовало в таких обстоятельствах говорить, потому что едва он закончил, как Мороз Иванович глаза открыл. И у берендейки, у куклы, тоже глаза зажглись, один оранжевым, каким яичный желток бывает, а другой синим, какого в природе и не сыскать.

– Как же я долго спал! – выдохнул Дед Мороз.

– Ты бы вечно спал, Мороз свет Иванович, коли б мы Карачуна проклятого всем миром не прогнали! – сообщила ему Ягодинка Ниевна радостно.

Многими силами помогли Морозу Ивановичу на ноги подняться, а он едва стоит на них, шатается, вот-вот упадет. Посему с одного боку его Снегурочка поддерживать взялась, с другого – леший Андрейко подпирал.

– Ах, что-то я совсем ослаб, сил никаких не осталось, – говорит Мороз Иванович. – Внучка, ты не знаешь, куда мой посох подевался? Принеси, милая, без него мне совсем худо.

– Не знаю где он, дедушка, – отвечала Снегурка. – Его Карачун, этот Злозвон проклятый, куда-то спрятал. Но мы сейчас все в доме обыщем и обязательно найдем!

– Ага, обязательно...

Тут же кинулись посох Деда Мороза искать. Не сразу, но нашли-таки, его самозванец под печку сунул.

Принесли посох. Едва Дед Мороз за него взялся, так сразу порозовел лицом, и щеки румяными стали, и глаза заблестели. Миг – и вот он уже такой, каким его всегда знали. По всему видно, что напитался он от посоха своего силушки. А тут еще ему из дому шубу его принесли, да шапку, да рукавицы, помогли в те одежды облачиться, и стал Дед Мороз Иванович, каким прежде был, не отличить.

Стоит Мороз Иванович, на Гредня в упор смотрит, соображает, что с ним сделать, как поступить. А берендей перед ним с маротой своей колдовской в руках. Оба неудобство и смущение испытывают.

Посмотрели они один на другого, да тут же друг у друга прощение и попросили.

– Прости меня, Мороз Иванович, – первым начал Гредень. – Дурость я совершил несусветную. Не думал, что таким казусом все обернется.

– И ты меня прости, – ответил ему Мороз Иванович. – Каждому приходится за свои слова отвечать, вот и я ответил. В общем, мы все тут были в чем-то неправы, но раз уж все прошло и хорошо закончилось, так пусть дальше все идет, как идет.

На том и порешили.

– Только, дай-ка сюда это страшилище, – сказал Мороз Иванович, и на мароту глазастую указывает. – Пусть для надежности у меня будет. – И рукавицу свою подставляет. Гредень берендейку в рукавицу и сунул, с радостью и облегчением от колдовского амулета избавился. Кукла в рукавицу ту, будто в торбу специальную, спряталась. Дед Мороз ее за пазуху тогда сразу сунул и рукой сверху придавил.

Тут они и обнялись, и совсем помирились к всеобщей радости. А едва помирились, Дед Мороз и произнес свое знаменитое и давно ожидаемое:

– Объявляется Хрустальный бал!

И, подкрепляя слова, посохом о землю – бум! Странное, легкое облачко поднялось вверх, и распространилось, и окутало всех сказочным сиянием тысяч и тысяч блесток. Послышался малиновый звон, и стало понятно: чудо началось.

– А у нас как раз все к балу готово! – сообщила Ягодина Ниевна незамедлительно. – Потому как мы всегда верили, что все образуется и станет, как прежде. Милости просим всех в «Корчмуу»!

Веселой толпой все дружно перешли в корчму, и бал начался.