Барометр падает

— Это… Это ваша опера? С «АББА»? — она посмотрела недоверчиво. Ладно, в Узбекистане, но чтобы с «АББА»?

— А вы посмотрите, там написано, кто автор музыки.

— Обязательно посмотрю.

Ну да, далеко не все обращают внимание на то, кто автор музыки, кто автор либретто. Даже авторов книг порой не знают, хотя на обложке и написано.

Алле Георгиевне, наверное, рассказали, что Чижик — чемпион, или она сама посмотрела в подшивке «Советского Спорта». А о моих музыкальных делах пишут в других изданиях, «Советской Культуре», например. И пишут о Чижике-композиторе много реже, чем о Чижике-шахматисте, потому что в музыке-то я ни разу не чемпион. Советский тираж «The Desert», выпущенный по лицензии, разлетелся в момент, не дойдя толком до прилавков, и альбом не покупали, а доставали. Чего проще — подпиши допсоглашение, штампуй пластинки, удовлетворяй культурные запросы трудящихся, да загребай деньжищи! Но дополнительное соглашение советская сторона заключать не стала: и музыка-де не наша (как не наша, если я — автор?), и поёт невозвращенка, Соколова-Бельская, партия ночной царицы Пустыни, а прибыль, что прибыль, мы прибыль во главу угла не ставим!

Ну и ладно. Мировые продажи до сих пор неплохие. Но этого я говорить Алле Георгиевне не стал.

— Мне нужно идти, — вздохнула Алла, — но мы ещё увидимся.

— Разумеется, — ответил я. Как не увидеться, если она здесь физрук, а я — оздоравливаемый.

Сейчас пойдёт смотреть альбом. Увидит, что автор музыки действительно я, Михаил Чижик, и не только музыки: партию Улугбека исполняю тоже я. Это же просто подарок судьбы! Начнет копать дальше, спрашивать, и узнает, что Чижик орденоносец, Герой Советского Союза, за границей бывает каждый год! А вот о личной жизни не узнает, вряд ли. О личной жизни Чижика советское радио, телевидение и пресса ничего не пишут, да и западные радиостанции не касаются, принципы у них. Кольца на руке нет. Сделает вывод: не женат, известен, обласкан властью, при деньгах — надо брать! Шахматист, он ведь не от мира сего, порхает в облаках, держится преимущественно на вершинах высоких деревьев, спускаясь на землю только изредка. Приманить его канареечным семечком, и цап-царап! Он потом спасибо скажет, век благодарен будет.

Прямо такими словами не думает, а подсознательно — очень может быть.

Прошёлся по сосновому лесочку. Лес молодой, такой лес Чехов называл «оглобельным». Но этот и на оглобли не годился, стволы и наклонные, и крученые, то ли от балтийских ветров, то ли от колдовства. Дошёл до небольшой лагуны, которая зовется озером, да не просто озером, а озером Лебедь. И в самом деле, водоплавающие имелись: отсюда, с вершины дюны я разглядел с полдюжины лебедей. Но спускаться к озеру не стал, иногда издали лучше видно, чем вблизи.

Так я стоял час, наполняясь пустотой. Пустота в сознании очень важна, она дает мыслям простор. Где лучше заниматься физической работой, в заставленной мебелью комнате, или в комнате, обставленной по минимуму? То же справедливо и для работы умственной.

Всю мебель не убрал, не такое это простое дело, но стало посвободнее. Уже хорошо.

Озеро Лебедь, Лебединое Озеро. Балет оборотней. Может, и здесь есть легенда, что в полнолуние лебеди обращаются в людей? Царевна-лебедь и её свита?

И очень может быть.

После обеда я пошёл принимать работу. Клавир хорошо темперирован, или не очень? Проделана большая работа…

Расплатился, и Пятрас Винаускас сел в «Москвич — 412» и уехал, усталый, но довольный.

А я пошёл вздремнуть. Сытое брюхо к Бетховену глухо.

Проснувшись, включил телевизор. И в самом деле, передача из Гданьска принималась уверенно, только порой по экрану пробегала рябь, видно, где-то неподалеку локаторы работают. Я посмотрел, послушал.

Польша хоть и много лет как социалистическая страна, но от буржуазного духа избавиться так и не смогла, нет. Фильмы показывает такие, каких в Союзе не увидеть. Американские, французские, всякие — это диктор объявление сделал, мол, смотрите, не пропустите. Ну, и шуточки себе позволяют на грани.

— У советских лозунг дня «Народ и партия едины», пан Кройчик.

— А у нас, у поляков?

— «Мухи отдельно, котлеты отдельно!»

Это показали отрывок развлекательной программы, которая полностью выйдет ночью. С подковыркой юмор. У нас за такое из института исключают, дело кавээнщиков в чернозёмском политехническом, как же.

Бродя в дюнах перед ужином, мы с Тиграном Вартановичем перебрасывались мыслями о том, о сём. О том, что мельчайшие капельки морской воды поднимаются на высоту в пять километров и более, и разносятся на расстояние в сто километров от берега моря, и дальше, так что гулять непосредственно у воды особого смысла и нет. Но хочется смотреть на море.

— А что вы, Михаил, думаете о законе «о десяти тысячах», — спросил Петросян. Проект закона ещё не публиковали, но слух разлетелся, утечку допустили. Может, и специально допустили.

— Населения у нас двести шестьдесят миллионов, но я не знаю, сколько из них получают десять тысяч в год через кассу. Думаю, немного. Думаю, очень немного. В писательской среде, к которой я некоторым образом причастен, будут брать в соавторы жен или мужей, или детей, или просто подставных. Да и не знаю я таких писателей из ныне живущих, чтобы больше десяти тысяч получали. Прежде были, Горький, Алексей Толстой, а сейчас не знаю.

— Важен не сам закон, а подзаконные акты. Думаю, для жителей Крайнего Севера, работников особых производств, других групп будет сделано исключение. Ленинскую премию тоже, наверное, включать не будут. Посмотрим. А вот наши призовые?

— Так их уже снижают, какие десять тысяч, откуда? В прошлом году на первенстве Союза за первое место — три тысячи, — скромно умолчав, что чемпионом стал я, в пятый раз.

— Это верно, но заграничные турниры? — Тиграну Вартановичу играть в Рио-де-Жанейро, там призовые побольше будут.

— Не знаю, — не стал раскрывать дебютную заготовку я. Ни к чему. Уверен, что Петросян уже что-то придумал.

Мы стояли не вершине дюны, дышали целебным воздухом, и смотрели, как узенький серп луны постепенно клонится к воде.

Тихо, торжественно.

И тут до нас донёсся вой.

Глава 8

26 августа 1979 года, воскресенье

Длинный нос Би-Би-Си

— Михаил, что с вами?

Утренняя зарядка в санатории начинается в семь сорок пять, и я нарочно вышел на площадку в семь ровно, чтобы позаниматься одному. Люди здесь в основном от пятидесяти и старше, упражнения для них подобраны с учётом возраста, и мне не хотелось ни их смущать, ни самому смущаться.

И вот стою я в позе цапли, слушающей, как распускается лотос, и тут меня спрашивают:

— Михаил, что с вами?

Я продолжал стоять — на одной ноге, с закрытыми глазами, четыре вдоха в минуту. И простоял ещё полторы минуты, прежде чем открыл глаза и ответил:

— Это, Алла Георгиевна, упражнение на равновесие и концентрацию.

— Просто Алла, — поправила она меня. — Вы занимаетесь йогой? А костюм у вас — это Адидас?

Я был в костюме оттуда, из Багио. Сиреневый цвет, ручная вышивка, натуральный шелк. Дорого, да мило.

— Нет, это одно из базовых упражнений школы боевых искусств Antonio Ilustrisimo. На равновесие и концентрацию.

— Антонио Илустиримо? Никогда не слышала.

— Он не столь известен, как Брюс Ли или Чак Норрис, но на Филиппинах его считают Великим Мастером.