Барометр падает

— А вы где учились всему этому? — Алла довольно похоже изобразила позу цапли.

— У него и учился. Учились, — поправился я. — В Багио, во время матча с Карповым. Матч длился долго, и мои тренеры по физподготовке настояли, чтобы я записался в спортивную школу. В здоровом теле здоровый дух, что-то в этом роде. И пока мы были на Филиппинах, мы её и посещали. Там и костюмы приобрели, для занятий.

— Мы?

— Я и мои тренеры. Вернее, тренерши. Или тренерки? Не знаю, как лучше.

— Это женщины?

— Да. Кафедра лечебной физкультуры и спортивной медицины нашего мединститута взяла надо мною шефство.

— Они, значит, теоретики?

— Теоретики тоже. Обе кандидаты наук. Или кандидатки? Но и спортсменки, у обеих первый разряд.

— Первый разряд? — спросила Алла. — По шахматам?

Презрение пряталось, но не очень старательно. Между перворазрядником и мастером дистанция огромного размера, а шахматы многие спортсмены вообще за спорт не считают.

— Дзюдо, — коротко ответил я.

— А где ваши тренеры сейчас, почему не с вами?

Назойливость Аллы вышла за границы обычной беседы, но она этого либо не замечала, либо твёрдо решила не отступать, мол, нет таких крепостей, которые нельзя взять штурмом.

— Заняты, — коротко ответил я. — Алла, скажите, здесь волки водятся?

— Волки? — Алла Георгиевна на мгновение сбилась с курса. Она про Фому, а ей про Ерёму. Контргамбит, да. — Какие волки? Никаких волков нет, с чего вы взяли?

— Вчера, гуляя с Тиграном Вартановичем в дюнах, мы слышали вой.

— Нет, — твёрдо сказала Алла. — Откуда им быть, волкам? Лисы есть, но они не воют. Может, какая-нибудь собака? Ветром, да над водой, звуки могут разноситься на километры.

— Да, возможно, — согласился я.

Вчера мы услышали вой. Вернее, не мы, а я, Тигран Вартанович определиться не мог. Знаете, Михаил, сказал он мне, в пятьдесят слух уже не такой, как в двадцать пять. Если бы вы не сказали, то и не услышал бы, а сейчас и не знаю, то ли ветер шумит, то ли птица кричит.

Я не то, чтобы испугался, но было неприятно. Если вам дороги жизнь и рассудок, не гуляйте в дюнах ночью, когда силы зла властвуют безраздельно. С детства помню, как вечером в пионерском лагере вожатый читал нам вслух «Собаку Баскервилей». Просыпаются генетические страхи, и никакие доводы разума не действуют. И хотя до заката времени оставалось предостаточно, я, умненький-благоразумненький, решил, что хватит, что надышались, что можно и назад.

— Мне пора, — сказала Алла, — но мы увидимся позже?

— Непременно.

Да, на спортплощадку подтягиваются отдыхающие. Правильнее было бы назвать их оздоравливаемыми, это же санаторий, а не дом отдыха, и все, или почти все получают лечебные процедуры — морские ванны, душ Шарко, франклинизацию, токи д’Арсонваля, главным же оздоравливающим фактором считаются прогулки. Но отдыхающее — привычнее.

Алла Георгиевна бодро пошла, нет, подбежала к ним, а я пошёл к себе. «Переходите к водным процедурам».

И небеса услышали — начался дождь. Обыкновенное дело в этих краях. У меня на этот случай и зонт есть, и легонький дождевик, итальянский, купленный как раз на такой случай. Длинный, почти до щиколоток, но свободный, шагать не мешает. То, что нужно.

И после того, как мы с Тиграном Вартановичем разобрали очередную партию, я обновил покупку — поверх спортивного костюма прусского аристократа надел дождевик — и двинулся по дорожке, ведущей к озеру. Дышать, так дышать.

Тигран Вартанович сегодня решил озонироваться на балконе. Или так решила Рона Яковлевна. Ведь долетают сюда йод и бром с моря? Долетают. Вот и славно. А то не долго и простудиться.

Я простуды не боюсь, ибо знаю — острые респираторные заболевания не дождями вызываются, а вирусами. На прогулке вирусов не подцепишь, если гулять вдали от толп, а какие здесь толпы? Один я на дорожке, порхают мои ножки… Нет, плохо, ноги не могут порхать. Мелькают? Ну, не поэт я, а музыкант. Стихи пусть другие пишут.

Девочки сейчас заняты, да. Для них наступило время ковать железо. Ответственный момент. Андрей Николаевич в силе, он точно входит в «Малое Политбюро», которое, по словам западных обозревателей, и решает главные вопросы. Ему, Стельбову, не нужно специально стараться — это делают фамилия и отчество. Стельбова Ольга Андреевна. Особо недогадливым намекнут. Это гораздо важнее того, что «Поиск» — один из самых популярных журналов страны. Не будь Стельбова, девочек бы похвалили, а потом журнал передали другим. Взамен — «Кролиководство», дерзайте! Нет, не так. Не будь Стельбова, и «Поиска» никакого бы не было. Больше того, не будь Стельбова, мне бы оставляли бы крохи от гонораров, а на открытие счетов за рубежом просто отправили бы в места не столь отдалённые, но и не близкие тож. Поддерживал меня Стельбов, чего уж. Не ради меня самого, а ради Ольги. И Надежде дали ход опять-таки ради Ольги. Не я главная фигура на доске. Для Стельбова — не главная. А вот скажите мне, кто был президентом Северо-Американских Соединенных Штатов, когда Морфи перевернул шахматный мир? Да что Морфи, давно это было. Кто был президентом при Фишере, когда тот завоевал корону?

И сейчас не всякий вспомнит, а через пятьдесят лет?

Однако это так… примечание мелким шрифтом внизу страницы. Здесь и сейчас история пишется, но читать её будут ой как нескоро.

Гуляя в одиночестве по тропинкам соснового лесочка, я строил планы, разрабатывал стратегию, проверял тактику, но мне то и дело казалось, что за мной наблюдают. Чувствовал на себе нехороший взгляд. Чувствовать на себе взгляд невозможно, знаю. Это либо игра воображения, либо подсознание улавливает то, что сознание не замечает за хлопотами — хрустнувший сучок, мелькнувший на долю секунды силуэт, или запах, неведомый мне, но который был известен далеким предкам двести, пятьсот или пять тысяч лет назад.

Но кто может следить за мной здесь, кому я нужен? Злому и страшному серому волку? Но волки, говорят, летом на людей не нападают, а, главное, никаких волков нет, я просто трус. Это культурный лес, созданный людьми, а не дикая тайга.

Воображение… С воображением у меня отношения сложные. Оно, воображение, порой выходит из-под контроля, и тогда мне являются призраки прошлого и картинки будущего. Пугающие картины, до ужаса пугающие, до жути. Являются и наяву, и во сне, а порой и в коме. Ранение в голову ясности не прибавило. Клиническая смерть тем более. Ударный труд тоже не способствует ментальному здоровью, что бы не говорили с плакатов агитаторы, горланы, главари. И потому пребывание в малолюдном санатории я посчитал здоровой идеей. Но так ли это? То в оврагах за горою волки бешеные воют… ладно, не в оврагах, но ведь кто-то воет? И это чувство, что за мной наблюдают, тоже не следствие ли перегрузки нервной системы? В таком состоянии выходить на матч — не лучшая идея, но что делать? Хотя, возможно, Ботвинник был отчасти и прав, перенести матч было бы неплохо. Беда лишь в том, что это невозможно. Условия жёсткие. Благородный муж, взявшись за гуж, не поёт серенад, что не дюж.

Я развернулся, и пошёл назад, стараясь не оглядываться. Но всё-таки оглядывался. Конечно, никого не увидел.

Искал успокоения в музыке. Сначала Бетховен, потом Шопен. Оба при жизни бедствовали, как читал я в одной умной книге. Значит ли это что потом, после смерти, судьба их коренным образом изменилась, и сейчас они благоденствуют? Сидят в измерении Зет и слушают, как я здесь музицирую?

Как там в измерении Зет, не знаю, а здесь на звуки музыки людей собралось немало — по меркам санатория, конечно. Почему не собраться? Дождь продолжается, порой посильнее, порой послабее, осень на пороге, балтийская осень, а в музыкальном салоне тепло и уютно, и музыка приятная, возвышенная. Послушал — и приобщился к классическому искусству.

Мне моя игра нравилась не слишком: последнее время я нечасто подходил к роялю, то одно мешало, то другое. А следовало бы ежедневно. Не часами играть, но сорок пять минут — крайне желательно. Ну, да ничего, здесь подтянусь, в Берлине добавлю.

Программу я завершал ноктюрном ми-минор, опус семьдесят второй. И на середине в салон зашел генерал, тот самый, собаковладелец. И, не обращая внимания на меня, обратился к залу:

— Никто мою собаку не видел?

Ответа не было.

Тогда он гаркнул погромче: