Барометр падает

Понятно, заманивают, завлекают. Капитализм, ночная жизнь кипит, нехорошие излишества цветут пышным цветом, бегите к нам, будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин!

Я включил телевизор, опять советский, опять «Рубин», как в Польше. В экспортном исполнении.

По первой программе — «Aktuelle Kamera», это местное «Время». Рассказывали о визите Хонеккера. Сегодня он побывал в Ленинграде. Возложил венок на Пискаревском кладбище.

Переключил на западный канал. «Tagesthemen», опять новостная программа, эта побойчее, и о Хонеккере ни слова. Зато показали нас с Карповым! И Аллу тоже. Интересно, смотрит она телевизор, нет?

После новостей пустили американский фильм. С субтитрами. Ковбои преследуют негодяев, защищают справедливость, наводят верной рукой порядок. Только вот прямыми обязанностями, то есть скотоводством, не занимаются. Некогда, при такой-то жизни.

Ковбои быстро наскучили, видел один фильм — видел все, и я вернулся на канал ГДР. Ан нет ничего, кончилось вещание. Ну, правильно, трудовому народу необходим здоровый сон. Право на отдых, включая отдых от телевизора — великое завоевание социализма. А при безудержном капитализме телевидение местами круглосуточное, да не одна программа. Сиди и смотри, а думать не нужно, за вас думает телевизор.

И я решил подумать. Взять сегодняшний вечер, встречу с дружелюбными студентами, хорошо поющими русские и советские песни. Штази? Конечно. Без сомнений. Если «Катюша» и «Подмосковные вечера» студенты знать могут, это международные шлягеры, то «Ленинские горы» — очень вряд ли. Но давеча я спел «Ленинские горы» у себя в номере, потому — извольте, битте-дритте. Второе: была ли вечерняя встреча разработкой исключительно немецких друзей, или это совместная операция? Судя по тому, что и Алла, и Григорянц практически навязали свое присутствие, думаю, совместная. Примечание: Алла Георгиевна тоже в штатском. А то я сомневался, ага.

Какова цель операции? Показать, что я окружен друзьями. Плотно окружен. И потому могу быть совершенно спокойным.

Ну, а сломай я палец дружелюбному студенту, что тогда? Мигом из кустов появился бы рояль, то есть полиция, меня бы задержали, составили бы протокол. Затем Миколчук бы меня освободил, но я тогда уже был бы должником — и Миколчука, и немцев. Оно мне нужно? Оно мне не нужно. Хорошо, что я вовремя вспомнил и случай в Тбилиси, и наставления гуру Antonio Ilustrisimo: умение владеть собой важнее умения махать кулаками. Особенно если нет пистолета.

Но расслабляться не след. Сегодня была первая ласточка, или, учитывая время, первая совушка. Первая, но не последняя. Будут и ещё.

Я смотрел на далекие — не очень-то и далёкие — огни Западного Берлина. Действуют гипнотически.

И я начал видеть.

— Ищем, ищем, а был ли мальчик? — Кавеладзе курил по-барски, откинув голову, держа сигарету между указательным и средним пальцем, оттопырив мизинец. Жалуется, что сигаретки слабенькие, «Мальборо», презент союзников. То ли дело наша родная махорка! С одной затяжки прочищает мозги!

— Мальчик, несомненно, был. Наше дело — выяснить, что с ним стало сейчас, — ответил Юсупов.

Юсупов не курит, Юсупов пьёт чай. Наш, советский грузинский чай. Насыплет три чайные ложки в стакан, зальёт кипятком, накроет блюдцем, фарфоровым, из сервиза восемнадцатого века, подождет пять минут, и пьёт. А заварку жуёт. Такая у него привычка.

— А вы, товарищ капитан, что думаете по этому поводу? — спросил меня Кавеладзе.

— Моё дело не думать, моё дело выполнять приказания начальства. Пока не будет неопровержимых доказательств в пользу того, что Гитлер жив, Гитлер мёртв. И точка.

Кавеладзе и Юсупов разговорчики тут же прекратили. Пустые разговорчики, вредные разговорчики. Строить предположение, и подгонять под него факты — верный путь совершить ошибку. Нужно идти от фактов к предположениям, а никак не наоборот.

В октябре или ноябре готовится большой процесс над гитлеровскими главарями. Но неизвестна судьба самого Гитлера. То есть она как бы известна, отравился, и труп сожгли. Или застрелился, и труп сожгли. Но как знать, как знать… В комендатуры то и дело поступали заявления от неравнодушных немцев, в которых утверждалось, что Гитлер жив, и указывались имя и адрес. Проверяем, такие сигналы без проверки оставлять нельзя. Наша группа тщательно изучает каждое такое заявление. Всего их набралось тридцать четыре. Тридцать четыре Гитлера — не перебор ли?

А что вы хотите? Люди стараются проявить себя перед нами с хорошей стороны, вот и сообщают о своих подозрениях. Иногда разобраться легко — когда Гитлер оказывается инвалидом, потерявшим руку в Первую Мировую, или дылдой метр девяносто четыре, или молодцем двадцати трех лет. А иногда и сложно: в Германии долгое время считалось особым шиком носить усы, а ля Гитлер, прическу, а ля Гитлер, и потому определенное сходство было. Особенно у художника из Кёнигсберга, Оскара Шмидта. Пришлось поработать, что было, то было. Документы? А что документы, неужели Гитлер не запасся бы надёжными документами? Отличие от плакатных портретов? Так мы знаем, как они пишутся, плакатные портреты, как ретушируются газетные фотографии: на портрете орёл, а в жизни пройдёшь рядом, и не заметишь. До поры не заметишь, а если объявят розыск, то каждого воробышка придётся разобрать, не орёл ли он.

Я что думаю — не вслух, не для записи, а чисто для себя. Я думаю, что Гитлер сбрил усы, изменил прическу на «под Котовского», нацепил на нос очки (у настоящего Гитлера зрение неважное), и живёт где-то неподалёку, представляясь беженцем. Сейчас беженцев миллионы, кто-то бежит с западной части в восточную, кто-то наоборот. И главное, начал он эту двойную жизнь не в мае, а загодя, может, с сорок четвертого года. Появлялся на день-другой, исчезал на месяц. И все знали, что в этом домике живет безобидный учитель рисования из… из Гамбурга, учитель, чей дом был разрушен летом сорок третьего, как и дома сотен тысяч других гамбургцев.

Но мысли эти я держу при себе.

Приказали искать — значит, будем искать! В Германии, в Испании, далее везде.

Юсупов хлопнул в ладоши:

— Всё, кончаем перерыв.

Вошёл очередной неравнодушный немец. Старый, но приличный костюм, очки, чистые туфли.

— Я Пауль Рихтер, профессор медицины, — начал он. Уже интересно.

— Я должен заявить со всею ответственностью: Гитлер не умер.

— Не умер? — беседу (не допрос, на этой стадии именно беседа) ведёт Кавеладзе: у него располагающая внешность и забавный, хотя и понятный, немецкий.

— Нет.

— А где он сейчас?

— Везде. Гитлер распался на миллионы микроскопических частиц! И каждая частица нашла своего носителя среди людей.

— Среди немцев?

— Среди немцев. И среди вас. Поэтому опасайтесь! Опасайтесь! Опасайтесь!