Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

— А пошто врозь стрелять-то? Вместе куда громче.

— Чтобы поняли, бьют с двух сторон. Если после третьего залпа не побегут, тогда «ура!» и в атаку. Все ясно?

— Если после третьего залпа не побегут, в атаку!

Побежали после второго залпа, оставив возле орудий двух убитых и одного тяжелораненого.

— Оружие забрать, — приказал Медведь, — и раненого тоже.

Кто-то вроде бы возразил, но его тут же урезонили. Сняли шинель с убитого, уложили на нее залитого кровью солдата.

— Хоть одну пушку заберем, — сказал Василий Честное. — А ну, взяли!

Пушка подалась довольно легко. Поднатужились, выкатили ее за ограду кладбища.

— А ну, навались! — подбадривал Честнов. — До баррикады на себе доволокем, а там уже за конями сбегаем.

Немало побились, но до баррикады доволокли.

Докладывая в штабе, Медведь помянул и про захваченную пушку. Седой обрадовался, велел опросить всех отбывших солдатскую службу. Но ни одного артиллериста не сыскалось.

— Оставить надо было из той шестерки хоть одного, — сказал он словно в укор самому себе.

Прибежал связной из отряда, оборонявшего баррикаду на Пресненском мосту. Велено сказать, что на Кудринской и на Большой Грузинской скапливаются войска.

— И много? — спросил Седой.

— Не видно. Стемнело уже… — пояснил связной.

— Откуда же известно, что скапливаются?

— Слышно, — ответил связной.

— Оставайся здесь, — сказал Седой Медведю. — Собирай резерв и подсменных. Я на баррикаду.

Но в дверях столкнулся с высоким мужчиной, одетым несколько странно: из-под зимнего пальто виднелись полы белого халата.

— Кто здесь старший начальник? — спросил вошедший.

Спросил спокойно, но строго, как человек, привыкший, что на его вопросы отвечают сразу, без промедления.

— Я начальник штаба.

Вошедший несколько недоверчивым взглядом окинул мятую шинель Седого.

— Прошу вас выслушать меня, — сказал он. — Я старший врач фабричной больницы Клименков. Прошу унять ваших подчиненных…

Вопроса не последовало, и Клименков продолжал:

— Только что в больницу явились два субъекта, не то старосты, не то депутаты, и запретили перевязывать раненых солдат. Это тем более странно, что перед этим тяжело раненного солдата доставили в больницу ваши же дружинники.

— Действительно, — подтвердил Медведь. — Я приказал.

Врач, все еще недоумевая, перевел взгляд с одного на другого.

— Вы врач, — сказал Седой Клименкову, — и ваше дело оказывать помощь каждому, кто в ней нуждается. А мы позаботимся, чтобы вам не мешали.

Подозвал к себе Володю Мазурина и распорядился:

— Проведи доктора до больницы и наведи там порядок.

Оживленная перестрелка, звуки которой доносились со всех концов Пресни, к вечеру стала стихать, потом, когда уже стемнело, как-то сразу оборвалась, и стало непривычно и пугающе тихо… Лишь изредка — с интервалом в четверть часа, а то и больше — раздавались где-то одиночные выстрелы, но, не получая отклика, так и замирали вдалеке…

Непривычная тишина настораживала и тревожила. На «малой кухне» кроме караульных находились только Пчелка и Наташа, решившая дождаться возвращения Седого.

Женщины с первой встречи как-то сразу потянулись друг к другу, и зачастую и та и другая с грустью думали о том, что в этой сумасшедшей круговерти не найти и короткого времени, чтобы поговорить по душам…

Но вот сейчас, когда время нашлось, и не столь уж короткое, они сидели молча, трепетно прислушиваясь, не раздастся ли где выстрел, способный разорвать эту гнетущую тишину.

Около полуночи вернулся Седой. Он обошел почти все баррикады и от усталости едва держался на ногах. Тяжело опустился на лавку.

— Ну и зловещая тишина и тьма на улице… Будет что-то в эту ночь или рано утром…

Пришел Медведь вместе с Володей Мазуриным и начальником дружины Брестских мастерских.

— Он утверждает, — Медведь указал на железнодорожника, — что Семеновский полк выгрузился на Николаевском вокзале.

— Собирай начальников дружин.

— Сюда? — спросил Медведь.

— Нет, как утром договорились, собираем штаб в Серебряковском училище.

— Поближе к харчам, — подмигнул Володя Мазурин. Медведь сердито оборвал его:

— Нашел время зубоскалить!

— А мы, товарищ Медведь, и умирать будем весело, — сказал Володя Мазурин.

3

Предоставив на день «малую кухню» депутатам, Седой употреблял светлые часы на то, чтобы обойти по возможности все баррикады, побывать во всех дружинах. Сегодня, как и вчера, особых событий не произошло. У Горбатого моста и на Малой Грузинской появлялись казачьи разъезды, но ограничились тем, что обменялись с дружинниками выстрелами, и ретировались, не проявив особой настойчивости. А на Кудринской, Воскресенской, на Пресненском валу ни казаки, ни пехота и не показывались.

Это необъяснимое бездействие властей не могло не тревожить Седого. Наивно было думать, что Дубасов благодушно смирился с тем, что целый район города находится во власти восставших.

Каждый час, каждую минуту мог начаться ожесточенный штурм. Перевес сил у Дубасова был многократный. На одного пресненского дружинника генерал-губернатор мог выставить десять, если не двадцать штыков и сабель. Не говоря уже об артиллерии, которой у восставших совсем не было. И все-таки минуты, часы и дни проходили, а штурм не начинался. Почему?..

Седой понимал, точнее, догадывался, что и у грозного адмирала есть своя ахиллесова пята. Не все полки Московского гарнизона были надежной опорой. Вспомнить восстание в Ростовском полку. Против царя солдаты идти отказались, но и расстреливать рабочих тоже, конечно, пе будут. Грозный адмирал сам опасался решительных действий. Гневный порыв рабочих, которые в ответ на расстрелы на Страстной площади и на Садовой и на разгром училища Фидлера окружили кольцом баррикад центр города, заперев в нем генерал-губернатора, показал, что с рабочими шутки плохи. Отсюда и мольбы о помощи из Петербурга. Но Петербург не спешил с помощью адмиралу, и оставалось одно — выжидать…