Бару Корморан, предательница

Упершись ладонями в половицы, Бару склонилась к нему и зашептала:

— Кто из иликари принадлежит к их агентуре? Кто такая «Жрица–в–свете–ламп»? Кто из иликари служит Фалькресту?

Чистый Лист засиял от счастья. Механизмы условных рефлексов в его голове защелкали барабанной дробью, вознаграждая его за службу.

— Она — пактимонтская жрица Химу. А тайный храм расположен над ламповой мастерской.

Хранительница секретов. Иликари, записавшая на староиолинском все, что может уничтожить восставших.

Женщина, которой Бару открыла свой второй по тяжести порок.

И она навечно запечатлела его на пергаменте…

— Чистый Лист! — прошипела Бару. Позже она вспомнит это с тревожным торжеством в душе. — У меня есть для тебя задание.

* * *

Тайн Ху и Зате Олаке стояли рядом с Бару и провожали взглядами охотника–стахечи, который ускакал на юг на резвом чалом иноходце.

— Эх! — проскрипел Зате Олаке. — А мне он, пожалуй, пришелся по нраву. Я думал, честный парень! — Он подмигнул Тайн Ху. — Очищенный, говорите? Что ж, вполне возможно. Он сказал, что послан Зате Явой.

— Я нашла ему применение, — заявила Бару. — Дело нужное, и притом — вдали от нас.

Позади них раздался стук копыт — прибыл князь Унузекоме с почетным караулом. Жених Моря ловко спрыгнул с седла и протянул Бару руку.

— Я отправляюсь в Уэльтони — собирать флот и охранять устье Инирейна. Потребуются ли Честной Руке мои корабли?

«Как хочется еще раз услышать, как ты говоришь «Тараноке», — подумала Бару. — Жаль, что по–твоему не выйдет».

— Твоим флотом командует адмирал, лучше которого нельзя и желать, — улыбнулась она. — А твои иликари хорошо послужили мне. Жди моих гонцов каждую неделю. И будь осторожен: когда Каттлсон начнет нас атаковать, одной из главных его целей станешь именно ты.

Но Унузекоме ждал продолжения. Надеялся, что она добавит: «Да, мне нужны твои корабли, и лучше мне отправиться в Уэльтони с тобой».

Но Бару больше не проронила ни слова.

Глаза Унузекоме на миг сузились — от разочарования или от боли, и он сжал кулаки.

— Ладно, — пробормотал он. Внезапно голос его дрогнул, на миг, который требовался, чтобы произнести имя. Жених Моря утратил свою любезность и процедил: — Полагаю, лучникам Отсфира посчастливится взять верх.

— Ваша светлость, — проговорила Бару, вернувшись мыслями к бесстрастному расчету, что завел ее так далеко. — Подожди.

Князь скрестил руки на груди и замер.

«Он симпатичен, — подумала Бару. — Фигура замечательная, неглуп».

И в его взгляде уже не было ни ревнивой ярости, ни вспышки негодования.

Но от Чистого Листа она узнала, что доверять иликари нельзя. А Жених Моря был издавна связан с иликари и частенько прибегал к услугам жриц–ныряльщиц.

Необходимость действовать беспощадно и безжалостно становилась сильнее день ото дня. Путь к развязке превратился в узкую горную тропу, ведущую но краю бездонной пропасти. Малейший толчок, любой неверный шаг приведет к катастрофе. Любые слабости — прочь.

Придется поступить именно так.

Кроме того, Унузекоме мечтал стать легендарным героем..

— Флот Маскарада… — произнесла она и потупилась с напускной скромностью. Тайн Ху нахмурилась, а Унузекоме — коротко, едва заметно ахнул. — Флот Маскарада, отброшенный от наших берегов, — вот что произвело бы па меня глубочайшее впечатление.

Глава 26

Теплым туманным утром вскоре после резни Бару пригласила княгинь Игуаке и Эребог объехать предгорья Кидзуне и посмотреть на раздел их новых земель.

Конечно, это было своего рода бегством из Хараерода — она уже вдоволь нанюхалась дыма сжигаемых трупов. Но ей действительно хотелось поглядеть на дележ добычи — на плод своих трудов, на доказательство необходимости ее жестоких, бесчеловечных мер. Должна же и сама Бару придать себе уверенности перед завершением игры!

Отправив Тайн Ху готовить «шакалов» к следующему походу, Бару взяла в качестве охранника богатыря Дзиранси. Что ж, такая «смена караула» ей тоже не повредит. Кстати, оказалось, что он не умеет ездить верхом. Не важно, это послужило поводом пройтись пешком! Теперь она шагала по дороге, опустив голову, обливаясь потом, и внимательно считала биение своего размеренного пульса.

Когда солнце выжгло туман, они поднялись на разрушенную сторожевую башню древнего стахечийского форта.

Бару узрела на западе голубую гладь водохранилищ и первые всходы на полях Наяуру. Обширные владения мертвой княгини уже тлели от гари. С такого далекого расстояния солдат было не разглядеть, но дымы указывали на армию лучше всяких знамен.

Эребог досадливо прищелкнула языком и велела дружиннику подать зонтик от солнца.

— Там твоя кавалерия, верно?

— Мои лошади. И воины «шакалов», — уточнила Игуаке, покосившись на Бару. — Я велела им сжечь все, если им окажут сопротивление.

— Разве тебе не жаль своих наделов?

Игуаке пренебрежительно шевельнула левой рукой, и нефритовый браслет зазвенел о платиновое запястье, точно колокольчик.

— Мертвецы — превосходное удобрение.

Укрывшись в тени зонтика, Эребог оглянулась на Бару и усмехнулась — вероятно, предлагая вместе посмеяться над спектаклем Игуаке или разделить ее наслаждение от столь великолепного предательства. Княжества Отра и Сахауле принадлежали ей. Она оставит наследникам не только жалкий глиняный карьер.

Бару лукаво улыбнулась в ответ, словно говорила: «Удостоверилась в том, насколько я непреклонна и холодна?»

Эребог коснулась бока лошади Игуаке.

— Ты не взяла с собой ничего от солнца? Могу предложить запасной зонтик.

— Ты — прямо как бабка.

— Я и есть бабка.

— Да уж… бабка при куче глупых и нищих детей.

Бару прикусила язык, чтобы не расхохотаться. Коровья Княгиня не разменивалась на зонты — ее дружинники уже ставили шатер. Но Эребог беззаботно гнула свою линию:

— Может, и так. Надеюсь, хоть кто–то из них порадует бабку богатыми и учеными внуками.

— Честная Рука. Говорить сейчас? — негромко спросил Дзиранси на ломаном иолинском.

На стахийском богатыре был нагрудник от его лат — стальное произведение искусства, какого не смог бы повторить никто в Ордвинне. Бару очень хотелось содрать его, как панцирь с краба, и забрать для пристального изучения. И Дзиранси был вполне достоин своего доспеха: дисциплинирован, сдержан, восхитительно немногословен — пусть даже причиной тому был языковой барьер.