Басаргин правеж

В эту сцену торжества правосудия и ворвался Иоанн, с ходу ухватив новгородского архиепископа за бороду и рывком опустив его голову вниз, к самому столу:

— Ты чего это делаешь, паршивец?! Ты как смеешь руку на моего митрополита подымать?! Пошел вон отсюда! Уметайся из города, и чтобы более я тебя в Москве не видел! Еще раз на Филиппа голос возвысишь, самого из сана низвергну и на кобыле драной женю! [35] А вы? — повернулся царь к остальным архиереям. — Вы, никак, обезумели — супротив первосвятителя своего бунтовать.

35

По утверждению померанца Альберта Шлихтинга, прожившего семь лет в русском плену, это обещание Иоанн исполнил в точности.

— Приговор соборный тебе не подвластен, государь, — попытался возмутиться архимандрит Феодосий. Не тебе Церковь подчиняется, а единственно Вседержителю небесному…

— Я здесь царь и Бог! — рявкнул Иоанн, с силой жахнув кулаком по столу. — Я Господом поставлен державу русскую и веру православную в крепости сохранять! И не вам, шептальщики храмовые, мне перечить! Я избрал митрополитом святителя Филиппа, и он над вами отныне и впредь стоять будет!

— Не желаю пребывать в окружении ненавистников, государь, — неожиданно ответил правителю всея Руси бывший соловецкий игумен. — Как же я Богу служить стану и веру православную укреплять, коли все слуги мои, небесами данные, от ненависти ко мне исходят? Не желаю быть митрополитом средь хулителей и завистников. Отпусти…

— Кто здесь ненавистник? Укажи! — обвел иерархов тяжелым взглядом царь, и епископы с архимандритами в ужасе попятились.

— Нешто всех разом снять можешь, государь? — слабо усмехнулся Филипп. — Не проще ли одного отпустить, нежели супротив всей Церкви бороться?

Иоанн задумался, взял со стола митрополичий посох, взвесил в руке, еще раз обвел архиереев темными от гнева глазами и приказал:

— Подите все прочь! Желаю с первосвятителем вашим наедине побеседовать.

Басарга, хочешь не хочешь, вышел вслед со всеми и беседы царя с бывшим настоятелем соловецким не слышал. О чем договорились Иоанн с Филиппом — так и осталось навеки тайной их двоих, однако уже на следующий день после своего низложения по приговору Церковного собора, последний, спокойный и уверенный в себе, в полном митрополичьем облачении служил Божественную литургию в Архангельском соборе Московского Кремля.

Вечером же домой к Басарге явились Андрей Басманов с сыном и еще несколько опричников.

— Сегодня хоть не помешал? — с усмешкой поинтересовался боярин. — А то, может, с нами погулять пойдем? Выпьем где, девкам московским подолы позадираем?

— Поздно уже под подолы заглядывать, темно на улице, — ответил подьячий. — Заходите, вина хлебного выпьем, огурцами хрусткими закусим. Приучили меня поморы к хлебному вину, иного порой и не хочется. А коли проголодались, велю холопу буженины из погреба принести, да рыба там еще есть копченая.

— Вино хлебное? — заинтересовался Басманов. — Это то, которым голландцы торгуют?

— Чего там голландцы? Свое не хуже, — ответил Басарга. — Сейчас Тришке велю непочатый бочонок принести…

— И буженины, — запросил Федор.

Опричники заходили, скидывали зипуны и кафтаны, располагались за столом у хорошо натопленной печи.

— Слыхал, друже? — усевшись напротив подьячего, поинтересовался Андрей Басманов. — Пимен съехал, Феодосий съехал, Герман съехал, Игнатий съехал, Онуфрий тоже… Половина синклита церковного по епархиям своим разбежалась, ровно их тут никогда и не было.

— У Иоанна кулак тяжелый. А топор у палача его того пуще, — ответил Басарга.

— И что делать теперь станем, друже? Смиримся? — Опричник огляделся. — Ты, вижу, в удел свой прятаться не спешишь. Хотя Иоанн тебя за службу похвалил и отдохнуть дозволил.

— Пока не знаю, — пожал плечами подьячий. — У меня вроде как приговор судебный на руках. Как слуга государев к исполнению должен применить.

— Какой приговор?! — встрепенулся Андрей Басманов.

— Обожди…

Басарга поднялся наверх в свои покои, отомкнул замок сундука, достал из него свиток, подобранный с пола после того, как царь буйствовал, стуча по столу и смахивая с него бумаги, спустился и протянул опричнику. Старший Басманов схватил его, жадно прочитал.

— Подписи есть, печать в наличии. — Подьячий взялся за ковшик, зачерпнул вина. — Все честь по чести. Осталось в жизнь претворить.

— Иоанн же приговор Собора отменил! — взял из рук отца свиток Федор.

— Нет у государя права церковные решения отменять, сколько раз уже сказывали, — напомнил ему родитель. — Церковь православная токмо греческому патриарху подотчетна, и никому более.

— А как же тогда Иоанн суд разогнал?

— Силой, — ответил Басарга. — Однако же силой не значит еще, что по закону. По закону и обычаю Церковный собор любого священника карать может, со мнением самодержца не считаясь. Своевольство допустил царь наш Иоанн Васильевич, как это ни печально. Посему, бояре, решить нам надобно, как поступать станем. Либо закон соблюдать, рискуя гнев государя на себя обрушить, али закон попрать, царской воле следуя.

— А ты как полагаешь, друже? — тоже потянулся к вину старший Басманов.

— Никак. Меня за Филиппа уже били, и знаю я, что одному его не взять. Прихожане вступятся. Надобно хотя бы два десятка людей служивых, дабы горожан сдержать, да сани приготовить, дабы схватить, в возок и в Тверь, пока никто не спохватился и не отбил. Там настоятелю монастырскому сдать, и пусть сидит. Приговор есть. Пока его церковный же суд не отменит, любой игумен соблюдать его обязан в точности. Не станет же государь ратью монастырь в державе своей осаждать, дабы опального иерарха вызволить и в митрополиты вернуть? Тут уж точно весь люд православный в смятение придет и ни един священник такого святителя признать не пожелает.

— Разумно сказываешь, — кивнул Андрей Басманов. — И собрать три десятка людей служивых, нам преданных, нетрудно. Вот токмо, чтобы повязать митрополита, нам поперва Успенский монастырь осаждать придется. Так просто к Филиппу оружных людей не пустят.

— Зачем штурмовать? Он же сам из сих стен каждый день на службы церковные выходит. Взять прямо после молебна, приговор огласить, в колодки и на возок, пока никто не спохватился.

— И кто рискнет приговор прилюдно огласить? — задумчиво пригладил бороду Андрей Басманов. — Государь того, мыслю, не пожалует.

— Давай я, отец! — потянувшись, выхватил грамоту из рук одного из опричников Федор. — Государь меня любит, привечает. При суде меня не было, воли его я не слышал. Завсегда отговориться незнанием могу и тем, что по закону поступил, приговор утвержденный исполнял. Погневается и перестанет.

— Коли спросит, сказывай, от архимандрита Феодосия свиток сей получил! — тут же посоветовал старший Басманов. — Ты тогда чист и невинен окажешься, а про Феодосия всем ведомо, что митрополиту он ненавистник. Коли и отречется, не поверят.

— Тогда и вовсе с рук сойдет, — широко улыбнулся Федор.

— А кто в Тверь митрополита повезет? — посмотрел Басарге в глаза Басманов. — Мы при царе дворня, нам без воли его не отлучиться.

— Зато я, пока опять не вызвали, свободен, — не стал увиливать боярин Леонтьев. — Отвезу и сдам тамошнему настоятелю из рук в руки, с приговором вместе. И будет с того мига с Филиппом нашим покончено.

— Когда сделаем? — встрепенулся Федор. — Завтра?

— До завтра не успеем, — покачал головой его отец. — Люди нужны, возок крытый, припасы в дорогу. Послезавтра давай. Как мыслишь, Басарга?