Башня. Новый Ковчег 4

На КПП у них проверили пропуска, и они вошли в общий коридор, собираясь тут расстаться: аудитории административного сектора, куда нужно было Сашке, располагались в правом крыле, а медицинские — в левом. Но едва они вошли, как на них обрушился голос из динамика общей связи.

— …все студенты всех направлений перед началом занятий должны собраться в актовом зале…важное объявление… явка строго обязательна…

Сашка замер, точно уткнулся в прозрачную стену.

— Началось, — выдохнул он и почувствовал, как кровь отливает от лица.

Из того, что Стёпка рассказал вчера про кастовую систему и деление на классы, Сашка сделал неутешительный для себя вывод: скорее всего начнутся чистки, и он, Сашка Поляков, вылетит с учёбы одним из первых, потому что никаких аристократов в родне у него не числится. Единственное, он не предполагал, что так скоро. Но новая власть, видимо, решила не откладывать дело в долгий ящик и принялась избавляться от неугодных сразу же. Что ж… лихо забирают.

В актовом зале было шумно. Студенты в ожидании этого объявления кучковались небольшими группами, тревожно переговаривались.

— Стёпа! — откуда-то из глубины зала раздался звонкий девчоночий голос. Вера Ледовская.

Она сидела на заднем ряду, рядом — Марк Шостак и близнецы Фоменко. Сашка непроизвольно вздрогнул. С Верой встречаться не хотелось.

— Пойдём, — Стёпа решительно взял Сашку за локоть и потащил ко всей компании.

— Привет! — громко поздоровалась Вера, когда Стёпка плюхнулся на свободное место рядом с близнецами. А Сашка так и остался стоять в проходе. Мимо проходили другие студенты, его задевали, неловко толкали, какая-то девушка налетела на Сашку со всего разбега, рассмеялась и, не извинившись, побежала дальше, догоняя ушедших вперёд подружек.

— Садись, Сань, — позвал его Марк, похлопав на сиденье рядом с собой.

— Да уж, Поляков, присаживайся. В ногах правды нет, — Вера наконец повернулась к нему. Голос её звучал как всегда насмешливо и колко, но вот взгляд… Вера смотрела на него как-то странно, словно видела впервые. Она хотела что-то сказать, но заговорил Лёнька Фоменко, обращаясь к Васнецову.

— Стёп, ты что-нибудь понимаешь? Ты в курсе, что происходит? Про Нику нам Вера уже рассказала. Ты уже знаешь?

— Про Нику знаю, — тут же отозвался Стёпка. — Но вряд ли больше, чем вы. Нику держат взаперти. Ну и ещё знаю, что в Башне — новая власть.

Стёпка понизил голос, настороженно глянул на группу девушек, кажется, с юридического, сидевших впереди. Вера перехватила его взгляд и тут же сказала, тоже шёпотом:

— Давайте не здесь. После собрания всё обговорим.

— Сразу же? — уточнил Стёпка.

— Сразу вряд ли получится, — встрял Митя. — Скорее всего, после собрания всех разгонят по аудиториям. На большой перемене только.

— Да, раньше не получится, — нахмурилась Вера. — Ну ничего. Собираемся в двенадцать, за столовкой. Там есть небольшой закуток. Знаешь где? — повернулась она к Стёпке. — Справа от двери в кухню, там арка небольшая и две статуи стоят. В этом месте нас точно не увидят.

Стёпка кивнул головой и хотел ещё чего-то спросить у Веры, но тут на сцену поднялся начальник учебной части — Евгений Антонович, так кажется его звали, крупный мужчина в возрасте. Шум в зале стих. Все обратили на сцену свои лица, в которых любопытство мешалось с тревогой. Евгений Антонович заговорил, и по мере того, как он доносил до аудитории информацию, тревога на лицах студентов усиливалась. Все начали переглядываться, перешёптываться.

Что ж, Сашка действительно оказался прав. Он сидел с совершенно окаменевшим лицом, и каждое произнесённое со сцены актового зала слово било наотмашь, а он, как написано в какой-то древней книге, после каждого удара по одной щеке покорно подставлял другую. Потому что теперь уж чего. И снова промелькнули вереницей десять лет школьных унижений …ложное чувство товарищества, Поляков, так культивируемое в детской и юношеской среде, не просто ошибочно, оно — вредно и пагубно для нашего общества. Я понятно изъясняюсь, Поляков… и тонкий лист из ученической тетради на столе завуча с жиденьким рядом фамилий …ты точно, Поляков, перечислил всех, кто покупал наркотики в мужском туалете?

— В целях оптимизации системы образования состав студентов будет пересмотрен, исходя из статуса и социального положения их родителей, — густой бас Евгения Антоновича мягко лился со сцены. — Вводится жёсткое деление на группы, в соответствии с этим самым статусом, контакты между группами — нежелательны, и рекомендуется их прекратить или свести к минимуму, если того требует учебная необходимость. Личные отношения тоже не приветствуются.

Сидевший рядом с Сашкой Марк вздрогнул и вцепился в Верину руку. Личные контакты. Этих двоих новые правила касались напрямую. Семья Ледовских — военная элита, а вот Марк — из низов. Впрочем, братья Фоменко тоже.

— Они с ума сошли, — тихо прошептала Вера. — Они все точно сошли с ума.

В закутке рядом со столовой было тесно, они вшестером с трудом там умещались.

Когда Вера говорила про это место, ещё там в актовом зале, она обращалась к Стёпке, и Сашка решил, что его это не касается. Но Вера после последней перед обедом лекции сама поймала его у выхода, дёрнула за рукав и приказала:

— Пойдём!

Сашка не стал сопротивляться — с Верой Ледовской этот номер всё равно бы не прошёл, — и послушно поплёлся следом. Не доходя до столовой каких-то несколько метров, Вера остановилась, повернула к нему решительное бледное лицо.

— Ну вы с Шороховым, конечно, даёте. Такое провернуть.

Сашка хотел спросить, откуда она знает, но потом понял, что скорее всего от Мельникова — тот рассказал, — и потому просто ответил:

— Это всё Кир. Это он, а я так…

— Конечно, Кир, — перебила его Вера. — Никто и не сомневается. Но ты тоже… молодец. Хотя не думай, что деда я тебе прощу. Даже не надейся.

Сашка пожал плечами. Он на это и не рассчитывал.

Теперь они сидели зажатые между двумя дурацкими статуями и шёпотом говорили. Точнее, говорил он, Сашка, а все внимательно слушали. Вера, конечно, коротко уже всем поведала о том, что знала, но знала она немного, и Сашке пришлось рассказывать обо всём подробно: про ту ночь на Северной станции, про Савельева, про Литвинова, которого они с Киром обнаружили раньше, про АЭС… Наверно, в первый раз за свою жизнь он был в центре внимания, его выступления на школьных собраниях в роли старосты были не в счёт — тогда его всё равно никто не слушал, все просто отбывали повинность: он — зачитывая очередной, составленный Змеёй доклад, они — откровенно изнывая от скуки. Сегодня всё поменялось. Теперь Сашка был членом команды. Полноправным и…, наверно, достойным.

Они сами не заметили, как за всеми разговорами (после Сашки говорил Стёпка, рассказывая про тридцать четвёртый и ночь в камере, потом Вера — про Нику) большая перемена кончилась, и гул голосов, наполняющий коридоры, стих. Они инстинктивно стали говорить ещё тише, но даже этот еле слышный шёпот, казалось, громом раздавался в притихшем помещении.

— Мы должны что-то сделать! — Вера даже шёпотом умудрялась раздавать приказы. — Ребят, понимаете? Мы не можем просто сидеть, сложа руки. Они держат Нику в заложниках. Её же могут убить в любой момент, если что-то пойдёт не так.

— Вер, ну а что мы можем? — мягко возразил Марк.

Всё это время он держал её за руку. Сашка ещё со школы замечал, что Вера не любит демонстрации чувств при посторонних, и раньше она всегда осаживала Марка, когда тот пытался на их общих тусовках приобнять её или вот так, как сейчас, взять за руку. А теперь она, кажется, сама вцепилась в Марка. Понимая, что их скоро разлучат — уже, считай, разлучили.

— Я не знаю. Но что-то мы должны сделать. Нельзя же так просто смотреть на всё это? Мы же теперь даже видеться не сможем.