Башня. Новый Ковчег 5

Гоша принялся торопливо извиняться, но Кир не слушал. Он поднялся с кровати, потянулся за бутылкой с водой, которую поставил на тумбочку. В горле саднило, сильно хотелось пить. Кир жадно припал к горлышку и пил, не отрываясь и не замечая, как струйки воды стекают по подбородку, падают на грудь и на пол. Ему казалось, что он никогда не напьётся, что его горло подобно сухой растрескавшейся земле, утрамбованной палящим солнцем и тысячей ног, что капли воды, проникая в эти трещинки, просто исчезают, не принося долгожданного облегчения и успокоения. Но тем не менее, когда Кир последним глотком опорожнил бутылку, он наконец почувствовал, что жажда отступила, и вода сладким и плавным потоком влилась в вены, наполнила его, вернув к жизни и придав сил.

— Ещё воды принести? — Гоша подался вперёд. Его детские голубые глаза восторженно блестели, он смотрел на Кира так, словно перед ним был не его сосед по комнате, Кирилл Шорохов, недоучка, недоумок и косорукий придурок — Кир перечислил про себя лишь малую часть своего послужного списка, — а произведение искусства, рядом с которым и находиться-то страшно, не то, что разговаривать.

— Нет, спасибо, — выдохнул Кир. — А…

Незаконченная фраза повисла в воздухе. Кирилл только сейчас заметил Катю Морозову, она тоже была в комнате. Сидела чуть поодаль и с таким же благоговением, как и Гоша, взирала на него. Две пары почти одинаковых, голубых, по-младенчески наивных глаз — это был всё-таки перебор. Кир шёпотом чертыхнулся, опустил взгляд, и тут же выругался в полный голос — кроме футболки и трусов на нём ничего не было.

— Чёрт!

Он заметался, ища глазами штаны. Они должны были лежать на полу, куда их собственно Кир и бросил, раздевшись, но их там не было. В обозримом пространстве вообще никаких штанов не значилось. Кир залился краской и снова бухнулся на койку, натягивая на себя одеяло.

— Если ты ищешь свою одежду, то мы с Катюшей её убрали в шкаф, — опять с готовностью пояснил Гоша.

Они с Катюшей. Кир хмыкнул и уставился исподлобья на этих двух блаженных ангелов — они даже похожи были чем-то. Оба светловолосые, голубоглазые, у обоих нежный румянец на щеках, и оба готовы по первой же просьбе сорваться с места — неважно куда, лишь бы помочь, окутать ближнего заботой и нежностью. Кирилл почувствовал неловкость и буркнул, отвернувшись в сторону:

— А вы чего здесь? Чего не на работе?

— На работе? — весело засмеялся Гоша. — Ну ты, Кир, даёшь! Времени уже почти девять часов вечера, смена давно закончилась.

— Девять часов? — не поверил Кир.

— Ага, — подтвердил Гоша и продолжил. — Я пришёл, вижу — ты спишь, и не стал тебя будить. Потом мы с Катюшей в столовую сходили, поужинали. Извини, что без тебя. Просто мы подумали, ты устал очень и вообще.

При слове «вообще», Гоша опять как-то странно посмотрел на Кира, и Кир против воли поморщился.

— Но ты не думай, что мы про тебя забыли! Мы тебе ужин сюда принесли. Правда, Катюша? Ой, — спохватился он. — Я тут тебя заболтал, а ужин-то стынет.

Они с Катей подскочили одновременно, почти синхронно, как два винтика одного механизма. Катюша бросилась куда-то в угол, и Кир и опомниться не успел, как перед ним на подносе очутился лоток с куриным супом, гора бутербродов, два яблока и мандарин — яркий, пупырчатый, с чуть примятым бочком.

— Вы чего, столовский склад ограбили? — попытался пошутить Кир, но ни Катя, ни Гоша на его шутку не отозвались.

— Давай ешь, Кирилл, — Катя свела к переносице свои бровки-домики. — Тебе нужно силы восстанавливать. Ты как, можешь сам есть, тебе бинты на руках не мешают? А то…

Она решительно придвинула стул, села рядом, готовая, как догадался Кир, начать кормить его с ложечки. Она даже потянулась к нему, но Кир решительно воспротивился.

— Я тебе что, больной?

— Ты — раненый.

— Блин, Катя, — Кир отодвинул руку девушки. — Я нормально ложку держу, поняла?

Катя вспыхнула, и Гоша, как будто тоже получил команду сверху, залился краской вместе с ней. Кир опять вздохнул — обижать этих ангелов совсем не хотелось, — и, схватив ложку, он принялся уплетать суп, старясь скрыть за торопливыми движениями своё смущение и охвативший его стыд за грубые слова.

— А к тебе уже отец приходил, — Гоша заботливо поправил сползшее одеяло. — Но тоже не стал тебя будить. И ребята из бригады заглядывали. И даже Борис Андреевич. Он вообще уже два раза был.

«Этому-то чего от меня надо? — подумал Кир. — Поиздеваться наверняка не терпится».

Повышенное внимание к своей персоне Кира напрягало. Весь его скудный жизненный опыт подсказывал — сигналил, что ничего хорошего из этого, как правило, не выходило. Последний раз, когда он оказался в центре событий, это чуть было не стоило ему жизни, но главное: это чуть было не стоило жизни Нике.

Кир хмуро орудовал ложкой под аккомпанемент Гошиных восторгов, на которые тот не скупился. Кир его не слушал — Гошины слова, в которые изредка вплетались Катины реплики, превратились в фон. Заткнуть Гошу у него всё равно бы не получилось, поэтому Кир просто отключился, занырнул в свои мысли, беспокойные и сумбурные, где явь граничила с былью. Там была Ника, то смеющаяся, то серьёзная; был Павел Григорьевич, такой, каким Кир увидел его в паровой, рядом с уже отключенным насосом — на жёстком, загрубевшем и сосредоточенном лице явно проступали следы облегчения; был Литвинов, в глазах которого плескался страх за друга; была Маруся, тыкающая раскрытым журналом в лицо Савельеву и звонко выкрикивающая: «Видите! Есть запись! На последней странице!» — Марусины очертания утрачивали чёткость, размывались, и сквозь них опять проступала Ника, и Кир ещё больше запутывался; и была Анна Константиновна с непонятными и совершенно невероятными словами: «вы ведь так с ним похожи».

Почему-то именно эти слова не шли у Кира из головы.

Вернувшись из медсанчасти к себе в комнату, Кирилл растянулся на кровати поверх одеяла, уставившись в потолок, на котором неподвижно застыли тёмные тени. Мазь и обезболивающее сделали своё дело — ожоги на ладонях Кира не беспокоили, но вместо боли пришла непонятная усталость. Она навалилась, придавила тяжёлым и душным одеялом, сбросить которое у Кира не было никаких сил. Он чувствовал себя измотанным, измочаленным, но это не было физическим утомлением, тут было другое — Кира словно вывернули наизнанку, выпотрошили, выпили до дна и оставили наедине с вопросами, ответы на которые он искал и не находил.

И сейчас, несмотря на то, что Кир вроде бы и выспался — а сон его всё-таки сморил и сморил достаточно быстро, Кирилл едва успел скинуть с себя одежду, не удосужившись не то чтобы убрать вещи в шкаф, но хотя бы повесить их на стул, — все беспокоившие его вопросы вернулись снова.

— …Кирилл, ты настоящий герой… броситься туда в паровую, я бы точно не смог… — полный неподдельного восхищения Гошин голос вливался в невнятный поток полуоформленных в слова мыслей. Он не раздражал и не беспокоил, скорее вызывал недоумение, потому что Кир искренне не понимал ни своего геройства, ни той самоотверженности, которую по какой-то непонятной причине приписывали ему и Гоша, и Катя, и — что уж было совсем странно — Анна Константиновна.

Вы ведь так с ним похожи.

Похожи. Как же.

Понимание опасности, которой они все чудом избежали, а главное осознание того, что он просто мог погибнуть там в паровой — от взрыва, ожогов, ещё чёрт знает от чего, — пришло к нему только в медсанчасти. Он сидел на жёсткой кушетке, заторможенный и всё ещё не отошедший от крика Савельева, а Анна Константиновна молча обрабатывала ему обожжённые ладони, изредка поднимая голову и как-то странно поглядывая на него. И, возможно, именно это её непонятное молчание, напряжение, которое она всё ещё не могла сбросить с себя и которое отчётливо ощущалось в её жестах и передавалось ему, и стало той отправной точкой, тем толчком, что заставил его очнуться, вынырнуть наконец из тумана, в котором он бездумно плыл, и вдруг пришло понимание, что он опять был на волоске от гибели. И что все они, здесь на станции, а, может, и во всей Башне, только что прошли по краю.