Башня. Новый Ковчег 6

— Где она? — он перебил словоохотливую медсестру.

Всё сходилось.

Абсолютно всё сходилось.

— В кардиологии. Это прямо по коридору и потом два раза направо. Там указатели есть. Вы не ошибетесь, на первом повороте будет табличка…

Он не дослушал до конца — уверенно зашагал вперёд. Медсестричка права: теперь он не ошибётся. Ни за что не ошибётся.

Глава 25. Борис

Здесь почти ничего не изменилось. Хотя чему, собственно, удивляться? Не десять лет прошло с того памятного дня, как его взяли в этом самом кабинете, а всего то несколько месяцев — что за этот срок можно поменять?

Нет, при желании, конечно, всё можно, но, видно, у новых владельцев кабинета — скудоумного Богданова и этой жены Кравца — такого желания не нашлось. Кабинет остался нетронутым, разве что бросались в глаза чужие мелочи: невесть откуда взявшиеся на стене электронные часы, цветные пластиковые папки, сваленные неаккуратной кучей на тумбе из красного дерева, фотография в рамочке, с которой, нахохлившись, смотрел на мир некрасивый болезненный мальчик, — но всё это действительно мелочи, достаточно их убрать, вымести, как ненужный сор.

Он прошёл вдоль книжных шкафов. Остановился, провёл ладонью по натёртым до блеска ручкам, задержался взглядом на бронзовых накладках и декоративных колоннах в виде женских задрапированных фигур, кажется, в архитектуре они называются кариатидами. Милый дизайнерский изыск, Борису он всегда нравился, а Пашка каждый раз смеялся, называя Бориса липовым аристократом. Впрочем, Савельев мог потешаться сколько угодно, это мало что меняло. Пашка тоже любил бывать здесь, и нужно было быть слепым, чтобы этого не замечать. Заскочив на минутку, его друг задерживался на полчаса, выбирал всегда одно и то же кресло, садился, наблюдал за Борисом исподтишка, думая, что тот не видит, барабанил пальцами по подлокотнику, улыбаясь каким-то своим, одному ему ведомым мыслям.

Борис нашёл глазами Пашкино любимое кресло. Оно стояло неровно, словно кто-то на нём недавно сидел, а, встав, так и не удосужился поставить на место. На кресле валялась старая папка, какое-то архивное досье, судя по внешнему виду, ещё один ненужный хлам, от которого предстояло избавиться. Он машинально приблизился к креслу, наклонился, взял папку в руки, повертел, словно решая, куда бы её положить. И тут же одёрнул себя: о чём он вообще сейчас думает? Что с ним происходит? Откуда эта непонятная ностальгия, да ещё именно в такой момент, когда весь план трещит по швам и разваливается прямо на глазах?

Из приёмной доносились голоса — полковник Островский вёл допрос, — а Борис, наверно, первый раз в своей жизни не знал, что делать дальше.

***

К Ставицкому они опоздали.

Это стало понятно сразу, едва они пересекли порог. В приёмной их встретила только растерянная секретарша, её глаза округлились от ужаса при их появлении. Самого Ставицкого не было, как не было и тех, кто его охранял. Это казалось странным.

По тем сведениям, что получил Борис, Серёжу всегда окружала вооруженная охрана. И в кабинете Верховного правителя (господи, из какой только книги сказок он выкопал этот титул?), и в квартире Павла, и в апартаментах матери Ставицкого, и в зале заседаний, и даже в ресторане, где Серёжа на обед ел хорошо прожаренный бифштекс, а на ужин, наверно, что-нибудь полегче: рыбу под сливочно-ореховым соусом или куриную грудку, приготовленную на пару и поданную с зелёным горошком, — словом, везде торчали парни с автоматами, надёжно прикрывая Серёжин тыл.

Сейчас никаких парней не было. Их встретила пустота. И перепуганная секретарша, которую, кажется, заклинило, потому что на все вопросы она повторяла одну и ту же фразу:

— Я ничего не знаю, ничего не знаю…

Мало-помалу девушку всё же удалось разговорить.

Выяснилось, что Ставицкий ушёл, велев всем охранникам его сопровождать, но до своего неожиданного бегства Серёжа успел с кое-кем переговорить по телефону.

— Сначала звонил Васильев, начальник Южной станции, — торопливо перечисляла секретарша. — Он вообще звонил, начиная часов с двенадцати или даже раньше, но Сергею Анатольевичу было некогда.

При этих словах Борис и полковник Островский быстро переглянулись.

— Потом позвонила госпожа Рябинина. То есть я не совсем уверена, что это была Наталья Леонидовна, но Сергей Анатольевич называл её Наташей, а так он только к Наталье Леонидовне обращается. И она говорила что-то странное. Кто-то повесился… я не знаю. Сергей Анатольевич говорил не по громкой связи, но он несколько раз произнёс: как повесился, зачем повесился… это было так ужасно. И почти сразу после этого пришёл Богданов, бывший глава административного сектора, то есть, ой…, — она стушевалась, бросила взгляд на Бориса и уже почти скороговоркой закончила. — Богданов сообщил, что вы, Борис Андреевич, наверху. Что он вас видел. А потом они все ушли.

— Вместе? — уточнил Островский.

— Ну да, вместе, — кивнула головой секретарша. — Сергей Анатольевич велел всем идти вместе с собой. Нет, он даже не так сказал. Он сказал: всем идти вместе с нами. Он… вы знаете, он как будто не себе в последнее время.

— Чёрт, — негромко выругался Борис. — Ищи теперь этого психа по всем этажам.

— Ничего, сейчас разберёмся, — сухая рука полковника уверенно легла на трубку телефонного аппарата.

…Кое-что им действительно удалось прояснить прямо на месте.

Повесившимся, о котором упомянула секретарша Ставицкого, оказался Рябинин. Островский связался со своими, и это была первая новость, которую ему сообщили. Борис видел, как слегка дрогнуло лицо полковника, когда он услышал про Рябинина, но сильно раздумывать над тем, что бы это значило, Борису не пришлось. Дальше события покатились как снежный ком, и складывалось такое ощущение, что они постоянно везде отстают на полшага.

Ставицкий успел заглянуть к своей матери — об этом доложила одна из групп, отправленных по месту возможной локации Верховного правителя. Побывал, по всей вероятности, и в квартире Савельева — охрана там тоже была снята. Засветился у Южного пассажирского лифта. Но дальше след терялся, и Борис понимал, что Серёжа мог быть, где угодно, на любом этаже, в самом неожиданном месте, в тщательно спланированном укрытии или в первой попавшейся крысиной норе.

— Караев, — Борис повернулся к Островскому. Тот как раз закончил разговаривать с Бубликом. Судя по всему, майор зря времени не терял, на военном ярусе полным ходом шло формирование отрядов. — Скорее всего, он со Ставицким.

— Не исключено, — согласился тот. — Пока ни с одного КПП о нём не доложили, но разнарядку о Караеве и Ставицком мы дали слишком поздно, и теперь, если они уже где-то осели, нам не отследить.

— Нет-нет, господин Караев не с Сергей Анатольевичем, — встряла секретарша. Девушка уже вполне пришла в себя и теперь, судя по услужливому выражению лица, была готова сдать всех с потрохами. — Караев здесь тоже был. Сергей Анатольевич за что-то на него сильно разозлился, кричал и даже, кажется, пообещал разжаловать в солдаты. Он велел ему убираться вон, и господин Караев после этих слов пулей вылетел из кабинета. Это было минут за десять до того, как ушли все остальные.

— Это ещё ничего не значит, — вполголоса заметил Островский. И в этом Борис был полностью с ним согласен.

***

— Борис Андреевич?

Голос Мельникова заставил Бориса оторваться от разглядывания папки. Он поднял голову. На миг возникло чувство дежавю: высокая фигура Мельникова в дверном проёме, его слегка вопросительный тон, сам Борис, застывший в задумчивости посередине кабинета, своего кабинета — со стороны всё выглядело так, словно время повернуло вспять или замерло, так и не достигнув критической точки невозврата. Но это была лишь видимость. Маячившая у дверей тень солдата, приставленного полковником Островским, ни на минуту не давала Борису забыть, что он на мушке. Мельников об этом тоже догадывался, хоть его в детали и не посвящали. Он улыбнулся одними губами и прошёл внутрь.