Башня. Новый Ковчег 6

В любом случае простоял так Сашка недолго. Он всё ещё сжимал в руках Верин пропуск. Острые края тонкого пластика больно врезались в ладонь, и Сашка только сейчас это почувствовал. Он разжал пальцы и с недоумением посмотрел на маленький белый прямоугольник. Синий стандартный штамп, казённая надпись: «Специальный пропуск выдан Ледовской Вере Александровне», дата, фальшивая подпись.

Чёрные буквы, набранные курсивом, разбежались перед глазами, и за спиной вдруг возникла Вера. Сашка готов был поклясться, что он видит её отражение в зеркале. Бледное лицо, высокий лоб, прямой пробор и две тёмно-русые, перекинутые на грудь косы.

— Ну что, Поляков, так и будешь себя жалеть? — от прозвучавшего в голове голоса Сашка вздрогнул. — Обрёл нового папочку и разнюнился. А про Нику ты забыл? Только о себе и думаешь, слюнтяй!

Ника!

Какой же он дурак! Вера права: дурак и слюнтяй.

Резкие безжалостные слова разом выбили из головы всё то, что было сейчас неважным, но что Сашка старательно пережёвывал — мысли о Литвинове, страх за собственную жизнь, злость, детскую обиду, жалость к самому себе… Осталось только то, что имело первоочередное значение: нужно было бежать и спасать Нику, уводить её из ставшей опасной больницы. Куда? На восемьдесят первый, к полковнику Долинину. Других вариантов у Сашки не было.

На какой-то момент он как бы раздвоился. Прежний, осторожный Сашка Поляков пытался отговорить, приводил резонные доводы, но Сашка нынешний, отчаянный, уже сроднившийся с глупыми поступками, небрежно отмахнулся от своего рассудительного двойника. И даже поймал довольную ухмылку призрачной Веры:

— Всё правильно, Поляков. Нечего слушать всяких трусов!

***

От Восточного входа (Вера сбежала по Восточной лестнице, она была ближе всех к спортивной площадке, где они расстались с Олегом Станиславовичем) надо было взять чуть левей, но сначала пересечь жилую зону, стараясь не заблудиться в лабиринте коридоров. Этот нижний этаж Надоблачного уровня отличался от остальных, не было великосветского размаха, как однажды, смеясь, сказал Никин отец. Кажется, в детстве он жил где-то здесь, если Вера ничего не путала, а ещё — это-то Вера уже знала точно — на этом этаже находилась квартира, которую Сашке Полякову выделили от административного сектора. Маленькая такая, зачуханная квартирка, с дверью, выходившей прямо на кухню общественной столовой. Там ещё всегда стояли мешки с мусором, чёрные, вонючие, и над ними с глухим жужжанием вились жирные ленивые мухи.

При воспоминании о мухах Веру замутило, а в глазах потемнело от гнева и от омерзения. Она машинально схватилась за карман (юбка в этом месте всё ещё было влажной), но быстро вспомнила, что серёжки там нет — Вера оставила её в руках Олега Станиславовича. После того, что произошло в приёмной у Марковой, вряд ли она когда-нибудь решится надеть на себя это украшение.

— Пришли? Очень хорошо. Идите сюда. Ну что вы застыли на пороге, госпожа Ледовская? Проходите! И дверь за собой закройте!

Ирина Андреевна говорила громко, пытаясь перекричать истеричные взвизгивающие вопли, раздающиеся с большого кожаного дивана, что стоял в приёмной. Вера, до этого робко топтавшаяся в дверном проёме, вздрогнула и, подхлестываемая гневным окриком, прошла внутрь.

Маркова сидела на краю дивана и безуспешно пыталась приложить то ли салфетку, то ли платок ко лбу какого-то мальчишки, который извивался, визжал и махал худыми руками.

— Шурочка, милый, доктор сказал, что надо приложить холодное к шишке…

Это, наверно, и есть тот самый упырёныш, сын Марковой, о котором в красках рассказывал Сашка, сообразила Вера. Она с нескрываемым удивлением воззрилась на продолжающего визжать мальчишку, но Маркова, перехватив её взгляд, зло скривилась, и эта злость, так отчётливо проступившая на треугольном крысином личике, сразу заставила Веру вспомнить, зачем её собственно сюда пригласили.

Конечно, знать наверняка, ради чего Маркова её вызвала, Вера не могла, но в чём дело, примерно догадывалась. Уж больно радостной выглядела Рябинина, когда сообщила, что Веру ждут в приёмной.

— Ирина Андреевна велела тебе подойти к ней. К двенадцати часам.

До Веры не сразу дошёл смысл слов, которые Оленька, наклонившись, прошипела прямо на ухо. Ей было не до этого. Куда-то запропастилась служебная записка на получение фальшивого пропуска для Ники. Вера точно помнила, что сунула её между папок, но теперь служебки там не было, как не было её ни в подшитых документах, ни в ещё неотсортированных, которые Вера как раз лихорадочно просматривала. Оленька, заметив Верино смятение, засмеялась, отлепилась от стола и пошла к себе, плавно покачивая пышной серой юбкой.

Смех этот подействовал отрезвляюще, как ушат воды или звонкая пощёчина, и, хотя Вера всё ещё продолжала искать пропавшую служебку, методично просматривая каждый документ, она уже понимала, что вряд ли чего-то найдёт…

— Вот что, Вера… Я ведь ничего не путаю, вас Верой звать? Вера, посидите пока здесь с Шурой. Ему нужно делать холодный компресс, он ушибся, — Маркова сунула в руки ничего не понимающей Вере мокрую салфетку. — Мне нужно срочно кое-что доделать, а потом мы с вами поговорим.

Вера Ледовская ожидала какого угодно поворота, но только не того, что её приставят нянькой к бьющемуся в истерике мальчишке. Впрочем, пока Маркова инструктировала Веру, Шура затих и внимательно поглядывал маленькими бесцветными глазками. Он, как и его мать, тоже чем-то неуловимым напоминал крысу. Вера опрометчиво понадеялась, что Шура заткнулся насовсем, но не тут-то было — едва за Ириной Андреевной захлопнулась дверь, он тут же завопил так, что у Веры заложило уши.

Маленькие дети никогда не вызывали у Веры положительных эмоций, она не умела ни играть, ни разговаривать с ними и в старших классах обычно отлынивала от любых мероприятий, связанных с развлечением малышей, сваливала всё на безотказного Марка. Но сейчас Марка рядом с ней не было. Вообще никого не было. Только она и верещащий мальчишка с нервным слюнявым лицом.

— Давай сделаем компресс, — неуверенно сказала Вера, приблизилась и положила мокрую тряпку на лоб Шуры. Она понятия не имела, где у него шишка, и потому плюхнула салфетку на лоб, хотя больше всего в эту минуту ей хотелось затолкать её мальчишке в глотку. — Вот видишь…

Договорить ей не удалось. Шура смахнул салфетку с лица, и она с противным чавканьем приземлилась на пол. Вера побледнела, нагнулась за салфеткой, и тут Шура, изловчившись, пнул её в бедро. Это уже переходило все границы. Вера поймала Шуру за ногу и дёрнула на себя. Всё произошло быстро. Шура не успел схватиться за диван и шлёпнулся на пол, вытаращил на Веру выцветшие рыбьи глаза. Треугольное личико пошло рябью, задёргались бледные губы, готовясь выдать длинный, протяжный вопль, но Вера его опередила. Наклонившись почти к самому лицу мальчишки, она медленно, чётко выговаривая слова, произнесла:

— Если ты ещё хоть раз меня ударишь или откроешь свой поганый рот, я тебя убью. Понял?

Говоря всё это, Вера не шутила. Она действительно готова была придушить маленького гадёныша собственными руками, и Шура это понял. В блёклых глазках заметался страх, губы плотно сжались, а руки нервно затеребили пуговицу на рубашке.

— А теперь взял тряпку и лёг на диван, — приказала Вера.

Шура послушно исполнил то, что ему велели.

— Тряпку к шишке приложил. Быстро!

Шура тут же накрыл лицо мокрой салфеткой. Вера удовлетворённо хмыкнула: