Башня. Новый Ковчег 6

Марк с силой провёл ладонью по глазам, словно пытался вдавить слёзы внутрь, оторвал руки от лица и буркнул, не глядя на Веру:

— Хорошо, пойдём. Ты права.

За спиной Марка облегчённо вздохнул дядя Максим.

— Вы сейчас на какой этаж, дочка? — спросил он Веру.

— На сто двенадцатый.

— А-а-а, — понимающе кивнул он. — Идите, я сообщу, чтоб вас пустили. И не переживайте раньше времени. Ещё не всё потеряно. По слухам, Южная станция уже почти наша. Да и наверху вроде бы всё идёт, как надо. Прорвёмся.

— Прорвёмся, — эхом повторил Марк.

А Вера только молча кивнула.

Конечно, прорвёмся. Другого пути у них всё равно нет.

Глава 28. Сашка

Вера сидела на диване и неумело зашивала юбку. Делала она это прямо на себе, путалась в чересчур длинной нитке и едва слышно чертыхалась под нос, пару раз даже негромко вскрикнула, видимо, уколов палец. Сашка готов был поклясться, что раньше держать в руках иголку с ниткой Вере Ледовской не доводилось, либо это было настолько нечастым явлением, что навык так и не успел закрепиться, стежки у неё получались неровными, неаккуратными — Сашке со своего места было хорошо видно. Вера опять вполголоса выругалась, всадив иголку себе в ногу, а Митя Фоменко в очередной раз предложил Вере пойти в их с Лёнькой комнату, снять с себя юбку и зашить всё, как следует. Кажется, он даже предлагал свою помощь — то, что Митя сумеет что-либо заштопать получше любой девчонки, в этом Сашка даже не сомневался, — но Вера упорно, из свойственного ей детского упрямства отказывалась. Помотав головой, она опять низко склонилась, раздражённо перекинула за спину косы, попыталась неловко подцепить иголкой ускользающую ткань.

До Сашки вдруг дошло, что он всё это время смотрит только на Веру, на её хмурящееся лицо, на руки, на краешек бедра, выглядывающий через порванный разрез юбки — кожа казалась молочно-белой в серебристом свете люстры. Это понимание обожгло его, и он невольно вздрогнул, чувствуя, как стыд жаркой ладонью коснулся его щёк, резко отвернулся, задел взглядом Нику, сидевшую рядом с подругой, потом Марка.

Вот кто сильно изменился за последние несколько дней или даже часов (если вообще не минут), так это эти двое, причём изменился настолько сильно, что Сашка с трудом их узнавал.

Они — Марк и Ника — всегда были чём-то неуловимо похожи. Не внешне, а скорее внутренне. Оба открытые, смешливые, доверчивые, они лучились тем самым светом, какой исходит от всех любимых и долгожданных детей, у таких людей, ни в детстве, ни во взрослом возрасте не бывает и не может быть врагов — везунчики и счастливчики, которым жизнь сама дает всё в руки.

Сейчас этот внутренний свет в них погас. Марк молча подпирал стену, взгляд потемневших глаз был пустым, стерильным, словно в Марке отключили все эмоции — горе, радость, любопытство…, всё отключили, оставив для чего-то лишь способность ходить, дышать, говорить. Сашка не знал, как бы он сам повел себя, если б ему сообщили о возможной смерти родителей (настоящих родителей — не Анжелики с Литвиновым), возможно, плакал бы, может быть, кричал или злился, но Марк… Марк просто окаменел, и его всегда весёлое и живое лицо застыло, превратилось в восковую маску.

Ника, напротив, была крайне деятельна и возбуждена. Она сидела рядом с Верой, почти не обращая на неё никакого внимания, вертела в руках пистолет, а в стальных серых глазах, ставших вдруг жёсткими, — Сашка видел такой взгляд у Павла Григорьевича, — застыла холодная решимость.

Пистолет в тонких девичьих руках приковывал к себе внимание. Не только Сашка смотрел на него, Лёнька тоже косился, и Митя, и Вера — только Марку было на всё наплевать.

— Значит, так, — Ника ещё раз провела ладонью по гладкому чёрному корпусу, задержала палец на спусковом крючке (Сашка мысленно дёрнулся, едва нашёл в себе силы не сорваться с места) и, чуть склонив набок голову, сказала, обращаясь ко всем и одновременно ни к кому. — Если блокада с АЭС уже снята, значит, я могу пробраться к отцу.

— Теоретически, да, — Лёнька быстро переглянулся с Сашкой. Из всей их компании, подавленной и одновременно возбужденной, они с Лёнькой были, пожалуй, единственными, кто сумел сохранить хоть какие-то остатки разума и возможность трезво рассуждать. И Лёньку, как и самого Сашку, — это тоже было видно, — Ника сильно тревожила.

— Теоретически, — повторил он. — Но…

— Вот и хорошо, — перебила его Ника. Её губы странно изогнулись, со стороны казалось, что она улыбается, но это было не так. Потому что, если это и была улыбка, то нарочитая, специальная, как будто фотограф попросил обиженного на весь белый свет ребёнка улыбнуться, фальшиво пообещав, что сейчас вылетит птичка, и тот картинно растянул рот, состроив полуулыбку-полугримасу.

Впрочем, не только улыбка была ненастоящей — искусственным было всё: тон, движения, слова, поворот головы, пистолет этот, маленький и блестящий, похожий на зловещую игрушку, который она не выпускала из рук.

С этим пистолетом вообще была беда. Сашку не покидало ощущение, что он сродни пресловутому чеховскому ружью и выстрелить может даже не фигурально, а вполне себе по-настоящему. Хотя бы потому, что из него уже стреляли.

Это чувствовал не только он один. Вера, едва войдя в квартиру Фоменко и выслушав торопливый Сашкин рассказ о том, что произошло в больнице, попыталась убедить Нику отдать ей пистолет, но, натолкнувшись на непроницаемое лицо подруги, почти сразу отступилась. Заикнулась только что-то про предохранитель, но Ника на это лишь пожала плечами и буднично ответила:

— Петренко сказал, что здесь самовзвод, — и крепко сжала обкусанные, бесцветные губы.

В общем было понятно, что расставаться с пистолетом Ника не намерена. Может, она черпала в нём силы, а, может, просто боялась, что стоит ей выпустить оружие из рук, как рухнут и те обломки призрачного, уже ушедшего в прошлое, спокойного и привычного мира, за которые она отчаянно цеплялась. Хотя этого мира больше не существовало. После того, что случилось — не существовало.

Сашка опять вспомнил увиденное в больнице и непроизвольно поёжился.

Он вылетел из-за поворота и чудом успел затормозить. Наверно, сказался пресловутый инстинкт самосохранения — мозг, мгновенно среагировав на опасность, отдал приказ ногам, и Сашка застыл на месте, вцепившись рукой в угол стены.

То, что вдруг возникло перед его глазами, до одури напоминало сцену из дешёвого, пошлого боевика. Даже декорации были похожи: старые стены с кое-где облупившейся краской, больничная каталка, застывшая в полуразвороте, белая дверь с косо прикреплённой табличкой, тело, неподвижно распластавшееся на полу. Даже одна из ламп дневного света, узкая полоска на потолке, нервно мигала, готовясь издать последний вздох и погаснуть навсегда. И в этом мигающем мертвенно-бледном свете стояли двое. Стояли, направив друг на друга пистолеты.

Караева он узнал сразу, а вот Нику — нет. Потому что не было ничего в этой девчонке от Ники Савельевой, от той милой, немного доверчивой, солнечной девочки, которая однажды, отчаянно стесняясь, подсела к нему на той школьной вечеринке. Маленькая фигурка в зелёной робе санитарки была натянута как струна. Жёстко сжатый рот, холодные серые глаза, бледное, с выцветшими веснушками лицо — разве что рыжая спиралька волос, выбившаяся из-под зелёной больничной шапочки, принадлежала Нике, да и только.

А потом был выстрел и упавший Караев, и слова Ники «Да, я его убила», не равнодушные, нет, но наполненные каким-то странным чувством удовлетворения. Словно она ставила точку в длинной и утомительной истории. Жирную и страшную точку.

— Итак, если есть возможность добраться до АЭС, значит, надо идти туда, — Ника деловито поправила на голове шапочку, которую так и не сняла. — До какого этажа мы можем спуститься на лифте? До четырнадцатого? Митя, посмотри, — приказала она.

Митя Фоменко послушно полез в карман за расписанием — такие небольшие прямоугольники с графиком работы лифтов были, наверно, у каждого, кто жил в Башне. Вера оторвала взгляд от своего занятия, открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыла. Даже Лёнька молчал, хотя то, что задумала Ника, было явной и опасной глупостью. Никто из них не смел перечить Нике, Сашка это видел, но кто-то должен был ей сказать, кто-то — должен. Он негромко кашлянул, привлекая к себе внимание.