Баскервильская мистерия этюд в детективных тонах

Как же быть? Ведь, несмотря на всю условность классического детектива, несмотря на то что классический детектив — своеобразная городская сказка, флер правдоподобия ему необходим. Загадка должна решаться в декорациях, обманчиво знакомых читателю. Можно ли себе представить правдоподобное обрамление детективной фабулы в советских реалиях? Можно ли представить себе героя-победителя, раскрывшего преступление по собственной инициативе и посрамившего советскую милицию? Можно ли представить себе жертву преступления, обращающуюся к частному лицу, дилетанту, по причине недоверия к официальным органам правопорядка? Более того: целый ряд преступлений, имевших место в реальности, запрещалось описывать — цензура не пропускала произведений о наркомании и торговле наркотиками (в СССР нет такого явления), об организованной преступности (то же самое); в СССР нет преступников, являющихся членами партии, а уж тем более работниками райкомов, горкомов и прочих партийных органов. Не было в Советском Союзе и серийных убийц.

Потому-то детективная литература, писавшаяся в Советском Союзе, развиваться могла не в направлении собственно детектива (я называю его «классическим», хотя это определение не совсем точно), а в направлении родственных ему, но все-таки других жанров — милицейского (полицейского) романа, романа шпионского и военно-приключенческого романа о разведчиках. Милицейский роман от полицейского отличался в первую очередь именно подцензурной жесткостью и обилием ограничений внелитературного свойства.

Детектив же классический в советской литературе не существовал, и советский читатель получал его из-за границы — в гомеопатических дозах.

Вернее, почти не существовал. В этой главе я как раз и хочу рассказать о редких исключениях, которые все-таки имели место. Ибо литература не терпит пустоты. Жанровой пустоты. Особенно это относится к литературе массовой. Налагаются ограничения на утопии и антиутопии — их черты и особенности немедленно проявляются, например, в шпионском детективе. Научная фантастика вдруг прорастает в производственном романе (книги Даниила Гранина — прекрасная тому иллюстрация). И так далее.

С детективом происходило то же самое. Он проявлялся то в фантастике, то в сатирической литературе; иногда это проявление было полным и открытым, иногда — частичным и скрытым. Именно такое — скрытое, отчасти пародийное — проявление классического детектива, причем присутствующее и в сюжете, и в образе героя, и — что немаловажно! — в атмосфере произведения, можно обнаружить в книгах, традиционно не относящихся к рассматриваемому жанру. Например, в знаменитой дилогии Ильи Ильфа и Евгения Петрова о похождениях великого комбинатора Остапа Бендера.

Эжен Франсуа Видок по-советски

«— …Трудно представить себе человека, который, живя в наше время, до такой степени ненавидит Наполеона Первого, что истребляет каждое его изображение, какое попадется на глаза.

<…>

— …Впрочем, если человек этот совершает кражу со взломом и если те изображения Наполеона, которые он истребляет, принадлежат не ему, а другим, он из рук доктора попадает опять-таки к нам»^[314].

Эти слова полицейский инспектор Лестрейд произносит в начале одного из самых изящных рассказов А. Конана Дойла о Шерлоке Холмсе — «Шесть Наполеонов». Сокровища запрятаны в некий предмет, представляющий собой точную копию еще нескольких, — этот сюжетный ход представляется чрезвычайно выигрышным; неудивительно, что им воспользовались авторы одного из самых популярных (и экранизируемых) романов советской литературы — «Двенадцати стульев». Вокруг истории написания замечательной книги создалось множество легенд. Согласно самой распространенной версии, идею книги Илье Ильфу и Евгению Петрову подсказал Валентин Катаев, старший брат Петрова. Он и сам написал об этом в романе «Алмазный мой венец», нисколько не скрывая того, что позаимствовал сюжетный ход в рассказе Конана Дойла.

Илья Ильф и Евгений Петров превратили этот сюжет в многоплановое, блистательное и бессмертное произведение. Посвятили они его Валентину Петровичу Катаеву, а не сэру Артуру Конану Дойлу. Удивительно, кстати говоря: ведь не только сюжет, но и кровавая развязка веселой истории пришла в книгу из «Шести Наполеонов». Правда, сами авторы объясняли финал иначе:

«Сначала мы отвечали подробно, вдавались в детали, рассказывали даже о крупной ссоре, возникшей по следующему поводу: убить ли героя романа “12 стульев” Остапа Бендера или оставить в живых? Не забывали упомянуть о том, что участь героя решилась жребием. В сахарницу были положены две бумажки, на одной из которых дрожащей рукой был изображен череп и две куриные косточки. Вынулся череп — и через полчаса великого комбинатора не стало, он был прирезан бритвой»^[315].

А вот текст «Шести Наполеонов»:

«Шагнув в темноту, я споткнулся и чуть не упал на лежавшего там мертвеца. Я бросился в дом за лампой. У несчастного на горле зияла рана. Все верхние ступени были залиты кровью. Он лежал на спине, подняв колени и раскрыв рот. Это было ужасно»^[316].

Иначе говоря, Киса Воробьянинов перерезает бритвой горло Остапу Бендеру точно так же, как в рассказе Конана Дойла головорез Беппо убивает своего подельника Пьетро Венуччи.

Словом, сюжет «Двенадцати стульев» — безусловно детективный, он прямо связан с детективной классикой. Это давно известно.

Что же касается героев, то мало кого из них, кажется, можно соотнести с фигурой сыщика — слуги закона, гонителя преступников, вершителя правосудия. Во всяком случае, по прочтении «Двенадцати стульев» такого героя выявить невозможно. И если бы Ильф и Петров ограничились написанием только этого романа, можно было бы говорить о сатире, о юморе, даже об авантюрно-приключенческом жанре. О плутовском романе (это определение почему-то более всего любят применять к романам о великом комбинаторе). Но вовсе не о детективе.

Появление же «Золотого теленка» вернуло всю историю именно в детективное русло, туда, откуда все началось, — к канону классического детектива. Причем за счет кардинального изменения характера главного героя. Ну хорошо, не изменения — развития.

Рассматривая дилогию как единое произведение, мы получаем биографию авантюриста, который поначалу был уголовником, а затем стал… сыщиком. Своего рода советский Видок. И впрямь, действия Остапа Бендера в первой части его биографии легко подпадают под соответствующие статьи Уголовного кодекса:

«— Ничего! Этот стул обошелся вдове больше, чем нам.

Остап вынул из бокового кармана золотую брошь со стекляшками, дутый золотой браслет, полдюжины золоченых ложечек и чайное ситечко.

Ипполит Матвеевич в горе даже не сообразил, что стал соучастником обыкновенной кражи»^[317].

Сравним с «Золотым теленком»:

«Я, конечно, не херувим, у меня нет крыльев. Но я чту уголовный кодекс. Это моя слабость»^[318].

Однако не только эта особенность отличает вторую часть жизнеописания Остапа Бендера от первой (речь идет исключительно о жанровой функции героя). В «Золотом теленке» он, подобно Эжену Франсуа Видоку, из авантюриста-уголовника превращается в сыщика! И весь сюжет романа — не что иное, как расследование преступлений, совершенных подпольным миллионером Корейко.