Батальоны просят огня

В землянке штаба батальона никого из офицеров не застали. Единственный телефонист, устало дремавший на соломе возле аппарата, сонным голосом сообщил, что весь батальон полчаса назад снялся, а он по приказу уходит отсюда минут через двадцать, Борис спросил:

— Связь с артиллеристами, что на острове, есть?

— А на кой нам с ними-то, товарищ капитан? Только со штабом полка. И то снимаемся.

Борис раздраженно выругался, взглянул на фосфоресцирующий циферблат ручных часов — подарок наводчика Елютина, подозвал Жорку, тот держал в поводу лошадей.

— Мигом скачи в батарею к Кондратьеву. Скажешь: в мое распоряжение Кравчука, Бобкова, Скляра и… — Он подумал и, нахмурясь, добавил: — Шуре — ни слова. Всех посадить на лошадей.

— Есть!

— Подожди. Встретимся в Золотушино. Это по дороге вдоль Днепра. На юг. Через час быть там. Ни минуты опоздания. Я в артполк. Ну, как ветер!..

В четвертом часу ночи, прямо на огневых позициях артполка, стоявшего в лесу, Борис снял два орудия с полными расчетами.

Здесь уже знали приказ Иверзева. Орудия были приведены в походное положение, заспанные, ничего толком не понимающие солдаты жались кучками на станинах, зябко кутались в шинели. Командир батареи капитан Ананян, с осиной талией и тонкими усиками, и молоденький командир взвода лейтенант Ерошин были тут же, курили молча. Когда же Борис подал команду «на передки», и расчеты, забегав, стали выкатывать орудия из двориков, и потом, звеня вальками, упряжки подкатили передки к огневым, тогда капитан Ананян сказал:

— Ермаков, как сдаю тебе орудия и людей, так и получаю. Все. Понял меня?

Борис ответил:

— Лейтенанта Ерошина я мог бы не брать. Пусть остается в батарее.

— Но это же мой взвод, товарищ капитан, — просящим голосом заговорил Ерошин. — Я прошу вас, очень… Мне надо быть с людьми.

— Совершенно верно, — серьезно подтвердил Ананян.

Борис вскочил в холодно скрипнувшее седло: не ответив, пожал руку Ананяну, направил лошадь к темнеющим орудиям, подал команду:

— Держать самую короткую дистанцию. За мной. Ма-арш!

Через полчаса он вывел орудия на ту самую лесную дорогу, по которой вчера мчался на «виллисе» к Днепру. Теперь эта дорога вела в тыл, и пулеметные очереди за спиной, мигание ракет над вершинами леса, кишевшего войсками, — все сейчас удалялось. И казалось уже Борису, что в госпитале он вовсе не лежал, что вчерашнее было несколько месяцев назад. Просто вернулось это: понтонный мост, по которому, громыхая, еще двигались повозки, темные бугры убитых лошадей, разбитый «студебеккер» на обочине дороги, воронки бомб. Всплыло вдруг в памяти молодое, румяное лицо Иверзева, потом холодные, неподвижные губы Шурочки, донесся запах цветочного одеколона, — рванул повод, тряхнул головой, почувствовал: первое возбуждение прошло.

— Рысью марш!..

От небольшой деревеньки, битком набитой тылами, по ее улочкам, насквозь пропахшим кухонным дымом, Борис повернул взвод на южную дорогу, в сторону Золотушино: теперь она петляла в лесу вдоль фронта, в нескольких километрах от Днепра. И уже не было видно фиолетового света ракет, не стало слышно пулеметов, лишь иногда с обвальным ухающим грохотом рвался одинокий тяжелый немецкий снаряд в сырой чаще, и эхо долго, замирая, бродило по своим воздушным тропам.

— Рысью ма-арш!..

Он повторял эту команду, чтобы не ослабить нервное напряжение. Глаза его давно свыклись с темнотой, но Борис скорее угадывал дорогу, инстинктивно нагибаясь, когда черные лапы елей влажно ударяли по фуражке; слышал, как сзади легонько звенели вальки передков, как колеса орудий тупо стучали по корневищам; и, оглядываясь, не видел во тьме, а представлял расчеты, цепко облепившие станины и передки: там их было пятнадцать человек.

— Стой, стой! — раздался крик сзади. И оборвался в вязкой тишине.

Борис резко повернул лошадь, ударил ее плеткой, подскакал к орудиям.

— В чем дело?

Было тихо. Первое орудие стояло. Ездовой, ползая на коленях, со злобой ругаясь шепотом, возился около лошадей выноса, словно кнут потерял, шипел сквозь зубы:

— Ногу, ногу же, упарилась, дура… Да ногу же…

— Быстрей! — поторопил Борис. — Что возитесь?

И нетерпеливо соскочил на дорогу.

— Быстрей, быстрей, — послышался неуверенный голос лейтенанта Ерошина, и тотчас темная фигура с поднятым до ушей воротником приблизилась к Борису, потом рядом он услышал шепот: — Что-то очень тихо, товарищ капитан… Замечаете? Возможно, тут еще немцы? Подозрительно как-то… Не думаете?

— Возможно, Ерошин, — насмешливо ответил Борис, — если уж тут напоремся на немцев, развернем орудия на дорогу. А на всякий случай всегда сохраняйте один патрон в пистолете. Ну? Готово там? — И оглянулся в темноту на орудия.

— Готово, — ответил недовольный голос.

— Садись! Держаться самой короткой дистанции! Марш!

Рассвет он почувствовал по туману, сначала смутно, островами забелевшему в глубине чащи справа и слева от дороги. Потом воздух посинел, заметно прояснилось впереди, и там заколыхалось что-то невесомое, живое, трепетное, как будто белый дым пополз от костра через кусты на дорогу. Тусклыми монетами заблестели в темной колее облитые росой опавшие листья. Сразу похолодало; по разгоряченной спине проползла сырая зябкость, рукава шинели стали мокрыми. Борис, поеживаясь, оглянулся: проступившие силуэты орудий двигались сзади в серой мути рассвета.

— Подтяни-ись!

Внезапно впереди распались леса, и внизу Борис увидел долину, залитую туманом до краев. В этом тумане угадывалась близкая вода, запахло рыбой, сыростью, намокшей осокой; купы кустов расплывчато темнели, над ними тянулась молочная мгла. Лесная дорога круто уходила туда, вниз, в туман.

— С рыси на шаг! Одерживай! — скомандовал Борис и попридержал коня у обочины: хотел посмотреть теперь, при свете утра, на орудия, на расчеты.

Первая упряжка на рыси вынырнула из лесного сумрака; следом — другая; увидев спуск, выносные ездовые осадили потных, дымящихся лошадей; лейтенант Ерошин, уже отогнув воротник шинели (сделал это, очевидно, только что), легко мелькая хромовыми сапожками, первый спрыгнул на дорогу, побежал, споткнулся, скомандовал притворно бодро: «Всем орудия одерживать!» — и живо посмотрел на Бориса неестественно зеркальными после бессонной ночи глазами. И Борис понял его взгляд: видите, все хорошо, ночь прошла без осложнений, а теперь утро — как ни говорите, все же ничего не случилось! — понял и усмехнулся: «Черт его возьми!» Понял он и мимолетные хмурые взгляды невыспавшихся солдат, вразброд, неуклюже соскочивших со станин: серые лица, поднятые, влажные от росы воротники, зябко сгорбленные спины. Почти у каждого новые ботинки, новые, неумело и туго накрученные обмотки: наверняка пополнение из освобожденных районов. «Кто ты такой, сидишь тут на коне? — мрачно спрашивали эти взгляды. — Куда нас ведешь? Зачем?» И Борис вдруг разозлился на капитана Ананяна (кого послал?) и на этих людей (лежали, милые мои, на горячей печке, у баб под боком, когда другие мерзли в окопах!) и, поморщившись, так сильно махнул плеткой, что лошадь под ним шарахнулась в сторону.

— Всем опустить воротники! Не толкаться возле орудий, а лошадям помогать! Да дружней!

Командиры орудий, два ладных, подтянутых сержанта одинакового роста, торопливым эхом повторили команды, солдаты, кто суетливо, кто нехотя, опустив воротники, забегали вокруг колес орудия, выказывая подчеркнутую старательность.

— Лейтенант Ерошин, ведите первое орудие. Командиры орудий, ко мне!

Первая упряжка тронулась. Ездовые что есть силы натягивали поводья, коренные лошади, хрипя, мотая головами, приседали на задние ноги; передки, тяжестью орудия наваливаясь на коренных, ударяли по ногам. Упряжка спускалась в туман. Когда же второе орудие нырнуло в белесую мглу, Борис строго взглянул на командиров орудий и несколько удивленно поднял брови. Перед ним, вытянувшись, стояли два одинаково молодых сержанта, одинаково большеглазых, одинаково широкоплечих.

— Кажется, я не пьян, — немного отходя от прежнего чувства злости и повеселев, сказал Борис, — но у меня вроде двоится в глазах. Вы что, близнецы?

— Так точно, товарищ капитан, — ответил один.

— Что же, все время вместе воюете? Давно на войне?

— Так точно, товарищ капитан, второй год, — ответил тот же сержант.

— Вы откуда сами?

— Из Москвы, товарищ капитан.

— Здорово! Земляки, значит! Где жили?

— На Таганке, товарищ капитан, а вы?

Один из братьев улыбнулся детской, чистой улыбкой, и другой улыбнулся так же, словно в зеркале отразилось.