Батареи Магнусхольма
Шрифт:
— Ну вот я и дома! — по-русски провозгласил человек и заголосил: — Мы победи-и-ли, и враг бежит-бежит-бежит!..
Вот петь ему явно не стоило. От такого вокала у людей со слухом волосы дыбом встают и челюсти сводит, а слух у Лабрюйера был почти абсолютный.
— Мой Бог, это что такое?! — воскликнула фрау Берта.
Незваный гость с восторгом на нее уставился.
— Пара голубеньких глаз, ей-богу! — обрадовался он и вновь взялся петь, да еще как залихватски:
А там, приподняв занавесы, Лишь— Вы как сюда попали? Убирайтесь! — приказал Лабрюйер.
— А зачем мне убираться, если это мой номер? — в доказательство пьяный певец показал ключ.
— Это мой номер! — возмутилась фрау Берта.
— Ах вы, пара голубеньких глаз! Номер — мой! — визитер перешел на немецкий. — Я здесь живу!
— Да вы посмотрите — тут все вещи мои!
— Мои вещи. И лампа тоже моя!
— Подождите, фрау Берта, сейчас я это чучело выставлю, — Лабрюйер встал, ловким приемом заломил пьянице руку и почти без сопротивления вывел его в коридор. При этом заблудший гость умудрился захлопнуть ногой дверь.
— Вам Барсук кланялся, — внезапно протрезвев, сообщил он. — А теперь ведите меня в полицию, благо она напротив.
Дверь отворилась, на пороге стояла фрау Берта с маленьким револьвером.
— Погодите, милая фрау, все не так страшно, — сказал Лабрюйер. — Вернитесь к себе, быстро! Это мужские дела…
— Я понимаю!
Дверь захлопнулась.
— Это мой номер! — вдруг заорал пьяница. — Не для того я из Двинска приехал! Я этот номер заказал по телефону! Слышите?! По телефону!
Следующим его поступком был удар ногой по двери.
Видимо, этот человек имел по дверной части большой опыт и умел драться ногами. Он так ловко брыкнулся, что попал в замок. Двери в гостинице были отнюдь не дубовые, крашеная фанера вокруг замка треснула, и выбить его вторым ударом было бы совсем несложно.
— Волоките меня в полицию, черт бы вас побрал… — прошипел посланец Барсука.
— Фрау Берта, выбросьте мне пальто и шляпу! — потребовал Лабрюйер. — Я сейчас доставлю пьяного болвана в полицию! Пока он еще чего-нибудь не натворил!
По коридору уже бежала перепуганная пожилая горничная.
Пока Лабрюйер вдевал руки в рукава, посланец Барсука, поминая всуе голубенькие глазки, предложил горничной руку и сердце. Потом он цеплялся за лестничные балясины и обещал жаловаться российскому морскому министру Григоровичу. Этот балаган продолжался, пока Лабрюйер не вывел буяна из гостиничного вестибюля на Театральный бульвар.
— Слава те Господи, — сказал тогда буян. — Разрешите представиться — Росомаха.
— Что это значит? Следили за мной, что ли? — возмутился Лабрюйер.
— Следили, да не за вами, Леопард. Просто счастье, что вас возле цирка заметили. Я связался с… хм… с фрейлен Каролиной, и она приказала спасать вас всеми средствами. Вы просто не представляете, с кем связались.
— Представляю. Или «Клара», или «Птичка».
— Ведите меня к полиции. Она, возможно, будет смотреть в окно.
— У нее окно на Карловскую выходит.
— Все равно, мало ли что.
Лабрюйер перетащил Росомаху на другую сторону Театрального бульвара, прямо к дверям Полицейского управления,
словно бы силком.— Лучше было бы зайти туда, — предложил Росомаха.
— Можно и зайти. Дежурные меня знают.
В Полицейском управлении они пробыли минут двадцать, стоя у самых входных дверей, потом Лабрюйер высунулся.
На бульваре было пусто.
— Нужно будет рано утром найти хозяина гостиницы и заплатить за дверь, — сказал Лабрюйер. — И как-то договориться насчет вас, господин Росомаха. Если фрау Берта поднимет шум, утром начнут разбираться, что за постоялец перепутал двери. Придется звать на помощь кого-то из инспекторов — пусть объяснит, что это полиция проводила облаву.
— Вы правы, Леопард, я сгоряча об этом не подумал, — признался Росомаха. — Главное было — вытащить вас оттуда.
— У фрейлен Каролины странное понятие о мужчинах. Она полагает, что нам достаточно переспать с дамой, чтобы тут же устроить ей полноценную исповедь…
— Фрау Шварцвальд — слишком хороший исповедник. Она опаснее, чем вы думаете, Леопард…
— Да и я ведь не грудной младенец.
— Вы многого еще не знаете.
— Так расскажите! — не выдержал Лабрюйер. — Почему мне ничего не говорят? Почему я обо всем узнаю случайно? Или сам провожу свое следствие и понимаю, где собака зарыта?!
— У вас пока еще мало опыта.
— Когда нужно было гонять шпионов на Солитюдском ипподроме, мне опыта хватило!
— Там речь шла всего лишь об опытной модели аэроплана-разведчика и о чертежах моторов. А тут — сами знаете о чем. Не обижайтесь, Леопард, — попросил Росомаха. — Мы все о вас очень хорошего мнения — и Каролина, и Барсук. Весь наблюдательный отряд! Вы приносите больше пользы, чем вам кажется, клянусь чем угодно! Сможете завтра уладить вопрос с хозяином гостиницы? Пусть он объяснит фрау Шварцвальд, что я взял номер в другом крыле, но перепутал этажи и коридоры. Пусть принесет извинения, как это обычно делается. А мы компенсируем ему весь ущерб, для таких случаев у нас есть особые фонды.
— Ладно… А теперь — бегом за мной.
Они заскочили за угол здания Полицейского управления, в такое место, что не просматривалось из гостиничных окон. Пройдя немного дальше по Карловской, они остановили ормана.
— Куда вас везти? — спросил Лабрюйер. — Где вы живете?
— Да в «Рижской фотографии господина Лабрюйера» и живу, — честно признался Росомаха. — Я к вам недавно перебрался.
— Но где?!
— На складе вашей театральной рухляди. Там мне выгородили уголок. Да вы не волнуйтесь, Леопард, мне там хорошо и удобно! Как вы думаете, зачем вообще этот фотографический притон понадобился?
— Понятно… Осталось придумать, что я скажу фрау Берте…
— Она в вас когти запустила и так просто их не вытащит. Знаете что? Предложите ей руку и сердце!
— Что?!
— Я не шучу. От такого предложения она шарахнется, как черт от ладана. Больно ей нужно выходить за вас замуж! А вы видите в ней будущую супругу и не смеете на нее посягать до венца!
Лабрюйер расхохотался.
Росомаха ему нравился, причем нравился все больше. Веселая круглая физиономия Росомахи была, возможно, пресловутым зеркалом души — души, не склонной к страданиями, готовой к внезапным действиям и способной на преданность — друзьям, делу, Отечеству.