Базе ев Аревик

Нара же терпела всё даже больше, чем, казалось бы, положено армянке. Она считала, что Лёва без неё пропадёт. И когда он услал её в Спитак и прочее Лори, где-то там в районе едва ли не Санаина, отдыхать на природе и рожать первенца, она беспрекословно поехала. Всю беременность она не виделась с мужем, но совсем перед её родами он взял неиспользованную часть отпуска и приехал с чемоданчиком принимать первенца. Родился мальчик, которого нарекли в честь архангела Гавриила. В Лори он с матерью прожил до трехлетия, пока не заговорил. Разумеется, первые его слова были на армянском языке. Левон торжествовал. Воспитанием он занимался сам, и врачебной проработки ради он сочинил авторскую сказку про сокола-лекаря, который выхаживал раненое турецкими головорезами Солнце. Солнце упало на землю, а соколиха повесила на небо глиняную лепешку, чтоб та светила вместо солнца во время непроглядной ночи, на протяжении которой болели и умирали люди. В общем, жутковатая сказочка, но Гарик слушал спокойно. И за здоровьем сына отец следил по-своему, отучал кусочничать, потому что ребёнок мало играл, но постоянно ел. Кормили Гарика по часам. В четыре его отдали в садик, который он не любил, постоянно плакал и болел. Тогда, игнорируя психосоматическую природу хвори, оставил сына учиться русскому языку, продолжая разговаривать с ним дома по-армянски, ибо диаспора что в РСФСР, что в АзССР, что по всему миру первым делом теряла язык. А посекретничать хотелось бы. Тем более что у Гарика родилась сестренка, целиком и полностью отданная на откуп Нарине. Та назвала её в традициях азербайджанских Стеллой и занималась её воспитанием сама, без участия мужа. Гарик пошел в школу, но отводить его и приводить отец не разрешал. Большой уже, должен сам. У Наринэ была идея отдать его на продлёнку, чтобы малышка Стелла не мешала ему учить уроки, но нет, Левон как нарочно противоречил жене. Она стала ему надоедать, если честно. Зря, наверное, поженились. Или бесило присутствие новорождённой девочки, которых на работе он видел пачками. Но то дело извлечь из родовых путей ребенка, дождаться, что он закричит и тут же отдать акушерке, которая отнесёт на осмотр к микропедиатру... А круглосуточное мяуканье младенца на дому, за которое никто не даст ни шоколадных конфет, ни коньяку - другое. Ладно бы второй мальчик. А то так, бесполезное существо. Как говориться, что сказала женщина, не имеет значения. Наринэ возражала:

– Ну посмотри, какая она маленькая, хорошенькая. Какая у нее головёнка пушистенькая, так бы и целовала.

Правильно, Гарик рос до трех лет в отдалении от отца, а потому Левон просто не знал, как обращаться с младенцами. Он захотел развода, но жена не поддавалась на это, жалея Левона. Дескать, он без меня пропадет, рассудила она. Хотя почти всегда и во всем зависела от него больше, чем полагается армянке. Он был настоящим армянским мужчиной, который будет сидеть у кухонного крана и воды не попьёт, пока ему не нальют. Впрочем, что у русских, что у армян - без матери и дом сирота.

Этим она утешала себя, пока росли Гарик и Стелла. Причем росли весьма причудливо: Гарик, как школьник, должен был гулять один, но он, вопреки всеобщему мальчишескому рвению к самостоятельности, завидовал детям, которые гуляли с родителями. И, приходя с прогулок с продлёнщиками позже условленного часа, не получал обеда. И оставался голодным до самого вечера. И завидовал малютке Стелле, которая могла есть, когда ей вздумается. Впрочем, когда ей исполнилось три, её тоже посадили на диету. И на редких семейных прогулках, которые Гарик очень просил и получал в виде поощрения, отец запрещал девочке бегать по траве, мотивируя это тем, что там собачьи какашки. А Гарик рассматривал гуляющих собак, думая о том, как же здорово водить на поводке собаку. Однажды без отца он выпросил у совершенно чужих людей не только погладить пса, но и поводить его на веревочке. Небольшой, размером с Белку или Стрелку, пёс протащил худенького мальчишку по земле, испачкав ему новые заграничные джинсы. Что уж было дома!

* 8 *

А еще у Гарика в отряде был спас, интернетчик и фидошник Андрюха под каким-то загадочным и подозрительно немецко-фашистским ником Дирлихт, который был официально признанным клиническом социопатом. Дирлихт вовсе наслаждался созерцанием трупов, особенно расчлененных, после чего бежал трахаться. Также он вел блог "Живой Журнал" и персональную страницу на народ.ру, где выкладывал видозаписи извлечений, сделанные на купленный ради этого огромный цифровой фотоаппарат. Команда уже подумывала переназвать Дирлихта Кальтенбруннером, в честь фашистского деятеля. Все медицински просвещенные знали шутку про крикаин и анестезию по Кальтенбруннеру, то есть вовсе никакого обезболивания. Хорошо еще Дирлихт был просто спасом, а не медиком, а то неизвестно, как бы он лечил пострадальцев. Но Гарик был полной противоположностью Дирлихта. Конечно, стихов он не писал, но много читал и разбирался в искусствах, слушал симфоническую классику с детства, 9 [Н5]же играла на пианино и Арама Хачатуряна, и Чайковского и европейских классиков. На работе он уставал от смерти и травматических ампутаций конечностей, но это он выбрал сам в институте, а мог бы вот зубы рвать в уютном креслице или в травмопункте сидеть. Хотя они на практике ассистировали медбратьями и в пункте, разнимали покалеченных драчунов, которые по синьке дела, будучи уже с травмой, добивали друг друга. Призерами абсурда были два друга-алкаша, у одного из которых была сломана рука, а у другого - челюсть, и они привели[Н6] друг друга и сидели такие присмиревшие и трогательно друг о друге заботились.

Но спасателям больше платили, и на эти деньги можно было снимать квартиру отдельно от отца. Разведенная сестра с сыном как-то уживалась в дому с ним, с нее не спрашивали ничего. Она поступила, куда захотела, а именно на программиста, отучилась, познакомилась, с кем захотела... Он, правда, был тоже армянин, но из сильно пьющей семьи, и вскоре после женитьбы запил, как-то очень по-русски, упиваясь до потери дырки от задницы и падая на улице, чего в Армении не увидишь. Ну, пьют там не меньше, но по домам.

Взяла развелась и пришла к маме. Отец пытался строить внука, но он унаследовал его же своенравие вот уже в новом поколении. Гарику дома места не было, и он ушел снимать квартиру на пару с другом Букиным. А уставал от мрачных впечатлений работы на грани профнепригодности. Но некоторые ребята ходили на психологическую разгрузку при поликлинике МЧС, ту, которая принадлежала дочери Шойгу. Гарик туда не шел, не желая портить русское представление о бесстрашных до криминальности горцах-головорезах. Никто не знал о сентиментальности нации, о том, как отцы целуют своих сыновей в волосики и щечки, как бородатые деды челомкаются при встрече, ритуально целуя щетинистые лица друзей. Но это была самая интеллигентная и книжная нация, ходившая в музей рукописей Матенадаран даже на свадьбу, получить благословение от венчальной книги.

При знакомстве Овик Сергеевич спросил, с чем пожаловал пациент, но получил лаконичный ответ как рапорт: я, имярек, пришел сюда, в обычную поликлинику, на психологическую разгрузку.

– ...я семидесятого года.

– Так, двадцать семь, значит. У тебя есть друзья?

– Полно и в спасотряде, и в секции скалолазания.

– А девушка?

Гарик пробурчал что-то невнятное и недружелюбное:

– Я долго учился, год назад окончил ординатуру, мне нельзя отвлекаться на любовь. Она потом родит и заставит жениться. А что я?

– Значит, сам врач. Что ж, достучаться до тебя будет проще. Цикл по психиатрии и общую психотерапию помнишь?

– Ну так, что-то разительное отличаю. У меня все пациенты травматики, посттравматическое расстройство у них.

– Ага, а я за вами долечивай? Ну шучу, шучу. А ты с чем пожаловал?

– Я устаю на работе. Всюду смерти и увечья. Раздробленные конечности и тупые травмы живота, позиционные сдавления и ЧМТ.

– Ну и что, я это вижу все сам, только в больницах. Ампутанты, ранения всякие, кровь, бинты и дерьмо. А я хожу и наставляю их на путь к выздоровлению. Понятно, ампутантов жальче всего. Им-то с этим жить. А ты вон какой здоровый, как я.

– Вы помните наше землетрясение?

– Помнить-то я помню, но я не работал ни на нем, ни спасателей не лечил. Я тогда сексопатологом работал, на семейном консультировании.

Собственно, МЧС и образовалось после той катастрофы, которая, как говорили в среде пострадавшего народа, произошла не по геофизическим, а по техногенным причинам: воинственные азербайджанцы взорвали армянскую ракетную базу.

– А ведь там моя родня погибла. Я их с детства любил.

– А часы личной терапии проходил после этого?

– Отец у Амбрумовой лежал, а я так перенес.

– А я ведь там работал потом, но вот открыли поликлинику, и я ушел. Лучше быть первым в Галлии, чем вторым в Риме... А психологическую подготовку прошел?

– Не, только бесконечные инструктажи и тренировки. Меня взяли из нехватки кадров, и сразу в пекло.

– Сколько работаешь?

– Год.

– А в чем твоя усталость выражается? Выгорел, на людей бросаешься? Или страшно тебе что-нибудь?

– Ага. Вот, собаку завел, чтоб перед сном с ней гулять, стресс снимать.

– А секс? Тоже, что ли, с собакой? Знаешь, расслабляет сильно.

– Да я пробовал, как нащупаю матку, так сразу все желание пропадает. До семнадцати лет не успел, гормональный взрыв спокойно пережил, а потом анатомия началась. Да и отец, как узнал, что я хочу стать хирургом, приволок на работу к себе и всякие операции показывал. Кесарево разное, экстирпации там... Не могу. Как увижу уполовиненный труп бабы, так сразу не по себе. Я же знаю, что искать.

– Да, хреновый ты хирург, надо сказать. Может, тебе уйти из медицины катастроф? Из спасотряда? Заняться, скажем, промальпинизмом, раз лазаешь? А не геройствовать?