Беглый

— Ну что, господа адмиралы и капитаны дальнего плавания, — усмехнулся я, оглядывая своих растерянных товарищей. — Кто у нас тут адмирал Нельсон или, на худой конец, Крузенштерн? Командовать парадом кто будет?

Левицкий, как человек наиболее образованный и начитанный в нашей компании, попытался вспомнить что-то из прочитанных в юности книг о морском деле. Софрон и Тит, не привыкшие к таким интеллектуальным задачам, просто чесали в затылках, с недоумением и опаской поглядывая на хитросплетение незнакомых снастей.

— Эх, была не была! Где наша не пропадала! — махнул рукой я, решив взять командование на себя, раз уж никто другой не решался. — Нанайцы, друзья, вы на веслах помогайте, чем сможете, а мы с этим парусом проклятым как-нибудь попробуем разобраться. Не потонем, чай, не из сахара сделаны!

Первые наши попытки поднять этот злосчастный парус закончились полным конфузом и едва не привели к катастрофе. Он то категорически не хотел подниматься, цепляясь за что-то невидимое, то, наоборот, внезапно взмывал вверх, но тут же закручивался вокруг единственной, но очень толстой мачты, как змея, то с оглушительным треском хлопал на ветру так, что, казалось, вот-вот разорвется на мелкие клочки. Веревки путались в немыслимые узлы, мы спотыкались друг о друга на тесной палубе, отчаянно пытаясь понять, за какую из них нужно тянуть, а какую, наоборот, отпускать. Женщины, сидевшие на палубе и в трюме, испуганно жались друг к дружке, с ужасом глядя на наши неумелые и опасные маневры. Даже Аякан, обычно такая спокойная и невозмутимая, смотрела на нас с нескрываемым сочувствием.

Наконец, общими титаническими усилиями с помощью такой-то матери и какой-то неведомой божественной силы нам удалось кое-как, криво-косо, но все же поднять этот проклятый парус. Ветер, к нашему великому счастью, был несильный, почти попутный для движения вверх по реке, хоть и дул несколько наискосок. Джонка, недовольно и протяжно скрипя всеми своими просмоленными боками, как старая несмазанная телега, нехотя, но все же начала медленно двигаться против течения. Нанайцы, сидевшие на тяжелых, неуклюжих веслах по бортам, изо всех сил помогали, налегая на них всем телом и задавая ритм какой-то своей древней, гортанной, но удивительно мелодичной песней о могучем Амуре-батюшке.

Но наше, с позволения сказать, «триумфальное» плавание продолжалось недолго. Амур — река не только могучая, но и коварная, с многочисленными песчаными мелями, скрытыми под водой перекатами и предательскими водоворотами. Не имея никакого опыта судовождения на таких больших и неповоротливых судах, мы с трудом удерживали джонку на курсе. И хотя осадка ее не превышала и трех футов, все же в середине дня почувствовали неприятный, скрежещущий звук под днищем. Мель! Наша джонка сильно дернулась, накренилась и, потеряв ход, прочно села на мель посреди широкой реки.

— Приплыли, называется! Мореходы хреновы! — с досадой сплюнул Софрон, оглядывая безрадостную картину. — Говорил я, не наше это дело, на таких заморских шаландах плавать!

— Не каркай, Софрон, — оборвал я его. — Как сели, так и слезем. Где наша не пропадала! Сейчас нанайцы подгребут, небось, подсобят!

На наше счастье, нанайцы, сопровождавшие нас на своих легких и быстроходных оморочках, вскоре показались за поворотом реки и тут же пришли на помощь. Орокан и товарищи быстро оценили обстановку и, недолго думая, раздевшись донага, несмотря на довольно прохладную воду, полезли за борт. Общими усилиями, упираясь плечами в просмоленные борта, подталкивая и раскачивая нашу грузную посудину из стороны в сторону, им удалось через какое-то время, показавшееся вечностью, стащить нас с предательской мели. Мы снова медленно, но уже с большей осторожностью, поплыли вверх по течению, стараясь держаться подальше от берегов и подозрительных мест, где вода казалась слишком светлой.

Солнце уже высоко поднялось и клонилось к закату, когда мы, изрядно вымотанные и проголодавшиеся, снова услышали тот же знакомый, леденящий душу скрежет. На этот раз мы сели на мель еще основательнее, почти у самого российского берега, но в таком месте, где глубина была совсем небольшой. Нанайцы снова полезли в воду, но на этот раз джонка застряла так крепко, что их отчаянных усилий было явно недостаточно.

— Похоже, придется разгружаться, господа артельщики, — мрачно констатировал я, вытирая пот со лба. — Часть груза придется вынести на берег, тогда, может быть, и сойдем с этой проклятой мели. Другого выхода не вижу!

Это была тяжелая, изнурительная работа. Таскать на себе тяжелые, мокрые тюки с чаем и неподъемные рулоны ткани по скользкому, илистому дну, стоя по пояс, а то и по грудь в холодной, мутной воде, — удовольствие, прямо скажем, более чем сомнительное. Мы с Левицким, Софроном, Титом и другими нашими мужиками, а также нанайцами, работали не покладая рук, подбадривая друг друга шутками и крепкими словечками. Женщины, видя наши отчаянные мучения, тоже старались помочь, чем могли, хотя сил у них после пережитого было немного — они передавали нам с борта вещи.

И только когда на джонке остались лишь самые необходимые вещи и люди, нашими общими усилиями удалось сдвинуть ее с мертвой точки. Снова, уже в сгущающихся сумерках, погрузили на борт наш скарб и уже в полной темноте отчалили в поисках места для стоянки на ночь.

С утра отправились дальше в путь, и баржу, сидящую на мели, тоже видели, обойдя ее. Измученные до предела, с ног до головы мокрые, но очень довольные, мы наконец увидели после полудня знакомые очертания высокого берега, на котором располагалось стойбище старого Анги.

Глава 23

Когда наши лодки и трофейная джонка ткнулись в берег у стойбища, нас накрыла настоящая эмоций. На крутом берегу собрались все — от седых стариков до младенцев. Воздух взорвался криками — радостными возгласами тех, кто узнавал в измученных женщинах своих дочерей, жен и сестер, и горестными воплями тех, кто видел, что в лодках не хватает двоих молодых воинов. Часть же женщин из других стойбищ стояли растерянно, но и о них проявили заботу.

Плач, смех, объятия смешались в сплошной гул. Спасенных, шатающихся от слабости, тут же подхватывали под руки, укутывали в одеяла, уводили к очагам. Наши бойцы, измотанные до предела, молча выносили на берег тела павших товарищей, и скорбный плач их семей прорезал общую суету.

В центре этого хаоса ко мне подошел старый Анга. За его спиной стояли самые почтенные старейшины, в отличие от остальных, они не выражали ни радости, ни горя. Только тяжелая озабоченность читалась в их лицах.

— Курила-дахаи, — тихо, но настойчиво произнес вождь, перекрывая шум. — Пойдем к огню. Говолить будем.

Я кивнул, оставив Левицкого и Сафара наблюдать за разгрузкой, и последовал за стариками к большому костру, который уже успели развести на берегу. Мы встали в стороне от основной толпы, но крики и плач доносились до нас, служа мрачным фоном разговора.

— Ты велнул их, — начал Анга без предисловий, кивнув в сторону спасенных женщин. — Ты сделал. Мы запомнить это.

— Но какой плата? — подал голос другой старик, указывая дрожащей рукой на тела убитых юношей. — Наша радуемся живой, но наша оплакивает мертвый. А их будет многа. Многа-многа. Манса шибко-шибко воюй!

В отличие от Аанги, он неплохо говорил на русском.

— Ты разволошил осиный гнездо, — продолжил Анга, и в его голосе зазвучал застарелый страх. — Не плостят. Придут, всех убьют.