Бегуны

Вечер она провела в отеле, в сауне, потом заснула — быстро, устав от смены часовых поясов, сама не своя, словно одинокая карта, вытащенная из родной колоды и засунутая в другую, экзотическую. Утром проснулась слишком рано и вдруг перепугалась. Она лежала на спине, было еще темно, ей вспомнился муж — как он, сонный, прощался с ней. Она в панике подумала: вдруг больше его не увидит. Представила, как оставляет сумку у двери, раздевается и ложится рядом с ним — так, как он любит, прижавшись к его голой спине, уткнувшись носом в затылок. Она позвонила домой — там был сейчас вечер, муж только что вернулся из больницы. Мельком упомянула о конгрессе. Рассказала про погоду: сильный мороз, он бы, пожалуй, не выдержал. Напомнила о цветах в саду — их обязательно надо поливать, особенно эстрагон, растущий среди камней. Поинтересовалась, не звонили ли с работы. Потом приняла душ, тщательно подкрасилась и первой спустилась на завтрак.

Вынула из косметички ампулу, похожую на пробный флакончик духов. По дороге купила в аптеке шприц. Получилось забавно: она забыла это странное слово «шприц», сказала сначала «спринцовка» — слова звучали похоже.

Она ехала по городу на такси и постепенно осознавала, откуда это ощущение чужести: город стал совершенно другим, он ничем не напоминал тот, что хранился в ее сознании, памяти не за что было зацепиться. Она ничего не узнавала. Дома слишком тяжелые, приземистые, улицы слишком широкие, двери слишком массивные, новые машины ехали по новым улицам, да еще и не по той стороне, к которой она привыкла. Поэтому ей все время казалось, что она попала в зазеркалье, в сказочную страну, где все ненастоящее, а стало быть, в определенном смысле все возможно. Никто не может поймать ее за руку, удержать. Она двигается по этим замерзшим улицам, словно пришелец из другого измерения, существо высшею порядка, ей приходится съеживаться, чтобы уместиться в этом пространстве. Единственное, что она должна выполнить, — эту миссию, ясную и стерильную, любовную.

Таксист немного поблуждал по этому поселку вилл, носившему сказочное название «Залесье Горное» — за горами, за лесами. Она ведала ему остановиться за углом, возле маленького бара, расплатилась.

Быстрым шагом прошла несколько десятков метров до калитки, с трудом пробралась к дому по знакомой, заваленной снегом тропинке. Когда она тронула калитку, с нее упала шапка снега, открыв номер дома: один.

Дверь снова открыла сестра, глаза у нее были заплаканные.

— Он ждет вас, — сказала она, исчезая в глубине дома. — Даже попросил меня его побрить.

Он лежал в чистой постели, в полном сознании, голова повернута к двери — действительно ждал. Она присела к нему на постель и, взяв его руку в свою, удивилась: ладонь была мокрой от пота, даже сверху. Она улыбнулась:

— Ну и как?

— Нормально.

Он лгал. Что уж здесь могло быть нормального…

— Наклей мне пластырь, — сказал он и глазами показал на плоскую коробочку, лежавшую на столике. — Больно. Придется подождать, пока подействует. Я не знал, когда ты придешь, хотел увидеть тебя, пока что-то соображаю. А то бы не узнал. Подумал бы: вдруг это не ты? Такая молодая и красивая.

Она погладила его по запавшему виску. Пластырь прильнул к пояснице, словно вторая, милосердная, кожа. Вид его тела, измученного и истощенного, поразил ее. Она закусила губу.

— Я что-нибудь почувствую? — спросил он, но она сказала, чтобы он не беспокоился.

— Скажи, чего тебе хочется. Хочешь побыть один?

Он покачал головой. Лоб был сухим, точно бумага.

— Я не буду исповедоваться. Только положи мне руку на лицо, — попросил он и улыбнулся — слабо, словно бы озорно.

Она сделала это не колеблясь. Ладонь ощутила тонкую кожу и мелкие кости, впадины глазных яблок. Под пальцами что-то пульсировало, вздрагивало, словно от напряжения. Череп — ажурная конструкция из костей, совершенной формы, мощная и в то же время хрупкая. У нее сжалось горло, и это был единственный момент, когда она чуть не заплакала. Она знала, что ее прикосновения приносят ему облегчение, чувствовала, как стихает под пальцами эта подкожная дрожь. Наконец она убрала руку, а он продолжал лежать с закрытыми глазами. Она медленно нагнулась над ним и поцеловала в лоб.

— Я был порядочным человеком, — прошептал он, впиваясь в нее взглядом.

Она кивнула.

Он попросил:

— Расскажи что-нибудь.

Она откашлялась, не зная, что сказать.

Он поторопил:

— Расскажи, как там у тебя…

Она начала:

— Середина лета, созревают лимоны…

Он прервал ее:

— Из окна виден океан?

— Да, — сказала она. — Во время отлива вода оставляет на песке ракушки.

Но это, конечно, была уловка: он и не собирался слушать, уже через мгновение его взгляд помутнел, потом снова сделался четким, он глядел на нее откуда-то издалека, наконец она поняла, что они уже находятся в разных измерениях. Она не могла понять, что там было — страх и паника, а может, наоборот, облегчение. Он невнятно прошептал какие-то неловкие слова благодарности, потом уснул. Тогда она вынула из сумки ампулу и наполнила шприц. Отсоединила капельницу от катетера и медленно ввела каплю жидкости. Ничего не произошло, просто он перестал дышать — неожиданно и естественно, словно прежние движения грудной клетки вверх и вниз как раз и были странной аномалией. Она провела ладонью по его лицу, снова подсоединила капельницу и пригладила на постели то место, где сидела. Вышла.

Его сестра снова стояла на крыльце и курила.

— Сигарету?

На этот раз она отказалась.

— Вы еще придете? — спросила женщина. — Он так вас ждал.

— Я сегодня уезжаю, — объяснила она и, спускаясь по ступенькам, добавила: — Берегите себя.

Самолет взлетел, и память ее захлопнулась. Больше она об этом не думала. Никакие воспоминания ее не тревожили. Она провела несколько дней в Амстердаме, в это время года ветреном и холодном, сведенном к комбинации трех цветов — белого, серого и черного, шаталась по музеям, ночевала в гостинице. Гуляя по главной улице, она наткнулась на выставку анатомических препаратов. Заинтригованная, вошла внутрь и провела там два часа, разглядывая сохраненное при помощи современных технологий человеческое тело во всех возможных видах. А поскольку разум ее пребывал в странном состоянии и она очень устала, то видела все это сквозь туман, нечетко, только очертания. Кружева нервов и семенников, напоминающие странные растения, ускользнувшие от ножниц строгого садовника, клубни, орхидеи, оборочки и мережки тканей, сеточки иннервации, пестики и тычинки, щупальца и усы, грозди, ручейки, складочки, волны, дюны, кратеры, холмы, горы, долины, плоскогорья, меандры кровеносных сосудов…

Уже в воздухе, над океаном, она достала из сумочки цветной буклетик, который взяла на выставке, — человеческое тело без кожи, в позе скульптуры Родена: рука опирается о колено, подпирает голову, тело озабоченное, почти рефлексирующее, и, хотя оно лишено кожи и лица (лицо — одна из наиболее поверхностных черт тела), видно, что глаза у него узкие, черты экзотические. Потом, в полусне, погрузившись в мрачно-ласковый гул двигателей, она представляла, что уже скоро, когда эта технология подешевеет, каждый человек сможет позволить себе пластинацию. Тела близких можно будет ставить вместо надгробий, снабжая, к примеру, такой надписью: «Этим телом путешествовал на протяжении многих лет XY, покинув его в таком-то возрасте». При посадке ее вдруг охватил страх, паника. Она вцепилась в ручки кресла.

Когда, усталая, она наконец добралась до своей страны, до этого красивого острова, и проходила таможенный контроль, служащий задал ей несколько традиционных вопросов: контактировала ли она там, где была, с какими-нибудь животными, посещала ли сельскую местность, могла ли подвергнуться какому-либо биологическому заражению.

Она вспомнила, как стояла на крыльце и стряхивала с ботинок снег, вспомнила раскормленного пса, который бежал по лестнице и терся о ее ноги. Потом еще свои руки, вскрывающие ампулу, похожую на пробный флакончик духов. И спокойно ответила:

— Да.

Таможенник велел ей отойти в сторону: ее тяжелые зимние ботинки тщательно промыли дезинфицирующим раствором.

Не бойся

Однажды в Чехии я подвезла на машине молодого серба, которого звали Небойша. Всю дорогу он рассказывал мне о войне, и в конце концов я уже сама была не рада, что взяла его.

Он говорил, что иные места смерть метит, словно пес, задирающий лапу, чтобы обозначить свою территорию. Некоторые люди понимают это сразу, другие через некоторое время просто начинают ощущать некий дискомфорт. Застряв где-нибудь надолго, обязательно почувствуешь едва заметное присутствие умерших. Он сказал: