Бегущий по лезвию бритвы

— Фарфор Имари,— заметив его любопытный взгляд, пояснил Пол.— Из Ариты. Считается одним из лучших.

Они уселись за стол.

— Кофе? — спросила Бетги у Роберта.

— Да,— ответил он.— Спасибо. Чуть позже.

Она вышла на кухню и прикатила сервировочный столик.

Обед был очень вкусным. Бетти оказалась великолепной хозяйкой. Особенно ему понравился салат: авокадо, артишоки, тертый зеленый сыр... Хорошо, что его не потчевали японскими кушаньями — с тех пор, как окончилась война, овощи успели ему осточертеть.

И эти вездесущие морепродукты! Казалось, даже под пыткой он не сможет проглотить креветку или моллюска.

— А все-таки интересно,— нарушил молчание Чилдэн,— как бы выглядел мир, в котором Япония и Германии проиграли войну?

Его вопрос повис в воздухе. Спустя некоторое время Пол ответил:

— Совершенно иначе. Хотя все далеко не так просто. Лучше самому прочесть «Саранчу». Если я перескажу сюжет, вам будет неинтересно.

— Я часто размышлял на эту тему,— сказал Чилдэн,— и у меня сложилось вполне определенное мнение. Мир был бы хуже.— Его голос звучал уверенно, даже жестко. Он сам это чувствовал.— Намного хуже.

Его слова удивили молодых супругов. А может быть, не слова, а тон.

— Повсюду правили бы коммунисты,— продолжал Чилдэн.

Пол пожал плечами.

— Автор книги, мистер Абендсен, самым тщательным образом рассмотрел вопрос о беспрепятственной экспансии Советской России и пришел к выводу: даже будучи на стороне победителей, отсталая и в основном аграрная Россия неизбежно осталась бы с носом, как в Первую мировую. Россия была не страна, а пугало огородное; взять хотя бы ее войну с Японией, когда...

— А в действительности страдать и расплачиваться приходится нам,— перебил его Чилдэн.— Но иначе не удалось бы остановить славянское нашествие.

— Не верю я ни в какие нашествия, — тихо произнесла Бетти.— Ни в славянские, ни в китайские, ни в японские, Все это болтовня,— Ее лицо оставалось безмятежным. Она превосходно владела собой — только румянец появился на щеках. И ничуть не волновалась, просто хотела выразить свое мнение.

Некоторое время они молчали.

«Опять ты свалял дурака! — выругал себя Роберт Чилдэн.— Никак не удается избежать скольких тем. Потому что они везде, о чем ни заведешь речь — о книге, случайно попавшейся на глаза, о коллекции грампластинок, о костяных колечках для салфеток... обо всей этой добыче победителей, награбленной у моих соотечественников. Да-да, надо смотреть правде в глаза. Я пытаюсь убедить себя, что я — такой же, как эти японцы. Но даже если рассыпаться перед ними мелким бесом — какое счастье, благодетели мои, что вы победили, а мой народ проиграл! — между нами не возникнет духовного родства. Одни и те же слова мы воспринимаем совершенно по-разному. У них другие мозги. И души. Вот они, сидят передо мной, пьют из английских фарфоровых чашек, едят с американского серебра, слушают негритянскую музыку. Они могут себе это позволить — у них есть деньги и власть. Но ведь все это — эрзац! Даже “Иц-зин”, которую они запихали нам в глотку,— китайская книга. Позаимствованная без отдачи. Крадут у кого ни попадя обычаи, одежду, речь... С каким смаком эта парочка уплетает томленую картошку со сметанным соусом и луком — исконно американское блюдо, которое они запросто присовокупили к своему меню! Кого они хотят обмануть? Себя? Но меня вам не одурачить, уж поверьте! Только белым дано творить. И тем не менее я, плоть от плоти белой расы, должен поддакивать этим... Как тут не задуматься: а что, если бы мы победили? Стерли их с лица Земли? Только представить: Япония канула в небытие, а США — единые, могучие — в одиночку правят планетой.

Мой долг патриота — прочитать “Саранчу”,— подумал он,— как бы глупо это ни выглядело».

— Роберт, вы совсем не едите. Невкусно? — участливо просила Бетти.

Он торопливо ткнул вилкой в тарелку.

— Нет, что вы. Я уже лет сто ничего вкуснее не пробовал.

— Спасибо.— Она явно была польщена.— Я очень старалась, чтобы все было по-настоящему... продукты покупала на Мишн-стрит, на крошечных американских рынках.

«Ты превосходно готовишь национальные блюда,— мысленно обратился к ней Роберт Чилдэн.— Вот уж правду говорят, подражать вы мастера. Яблочный пирог, кока-кола, прогулка после кино, Глен Миллер... При желании вы могли бы соорудить искусственную Америку из жести и рисовой бумаги... На кухне — мамуля из рисовой бумаги, на диване с газетой — папуля из рисовой бумаги. В ногах у него — бэби из рисовой бумаги. И все остальное — из рисовой бумаги».

Пол не сводил с него глаз. Спохватившись, Роберт Чилдэн решил думать о чем-нибудь другом. Он положил себе на тарелку еды. «А вдруг Пол умеет читать мысли? — мелькнуло в голове.—Да ну, чепуха. А по лицу ему ни о чем не догадаться. Я все время храню бесстрастный вид». Но в этом он вовсе не был уверен.

— Роберт,— обратился к нему Пол,— поскольку вы родились и выросли в США и с детства говорите на английском, не могли бы вы разъяснить мне отдельные места из одной американской повести? Она написана в тридцатые годы.

Чилдэн ответил легким поклоном.

— Это очень редкая книга, но мне посчастливилось ее приобрести. Она называется «Подруга скорбящих». Автор — Натанаэл Уэст. Я с удовольствием ее прочитал, но понял не все.

Неожиданно для себя Роберт Чилдэн признался:

— Боюсь... я не читал этой книги. («И слыхом о ней не слыхивал»,— мысленно добавил он.)

На лице Пола мелькнуло разочарование.

— Какая жалость! Это небольшая повесть о человеке, читающем письма, которые приходят в газету. Он мучительно переживает все, что ни прочтет, и в конце концов сходит с ума, возомнив себя Христом. Не припоминаете? Может быть, все-таки читали?

— Увы.

— У автора очень оригинальный взгляд на мученичество,— сказал Пол.— На проблему, которую легко решает любая религия. Христианская, например, утверждает, что с мученика снимается бремя грехов. А Уэст, видимо, имеет на этот счет другое мнение. Его герою природой предопределено мученичество, поскольку он — еврей.

— Проиграй Германия с Японией войну, евреи из Москвы и с Уолл-стрит правили бы миром.

Казалось, молодые японцы съежились. Точь-в-точь цветы, тронутые морозом,— увяли, поникли, поблекли. В комнате как будто потянуло сквозняком. Чилдэн остро почувствовал одиночество. «Что они недопоняли? Ох уж эта неспособность понять чужую культуру, образ мыслей западного человека! Чуть что им наперекор — сразу дуться. Подумаешь, трагедия! И все-таки надо что-то делать. Во что бы то ни стало вернуть ясность между нами.— Роберту Чилдэну в жизни не бывало так плохо, как сейчас, когда он расставался со своей нелепой мечтой.— С каким нетерпением я ждал этой встречи,— вспомнил он,— Как мальчишка! Словно в тумане поднимался по лестнице. Но нельзя закрывать глаза на действительность. Человек должен взрослеть. А сегодняшний вечер — хорошее отрезвляющее средство. Эти люди — на самом деле не люди. Во что бы они ни рядились, они напоминают цирковых мартышек. Они способные и все схватывают на лету — но и только.

Зачем я стелюсь перед ними? Только потому, что они — победители?

Сегодня я обнаружил один изъян в своем характере. Но ничего не поделаешь. Оказывается, у меня трогательная способность... ну, скажем, выбирать меньшее из двух зол и все равно оставаться в дураках.

За чем мне необходимо следить, так это за языком. Не ровен час, наговорю лишнего, а они, как ни крути, победители. Чего это я так разнервничался? Они всего-навсего попросили, чтобы я разъяснил им смысл старой американской книги. Надеялись от меня, белого человека, получить ответ. А я? Разве пытался им помочь? Нет, это бесполезно, я не читал этой книги. Иначе, конечно, я бы все им объяснил».

— Может, когда-нибудь я прочитаю эту «Подругу скорбящих»,— обратился он к Полу,— и мы ее обсудим.

Пол кивнул.

— К сожалению, сейчас у меня много работы,— продолжал Роберт Чилдэн.— Возможно, позднее... Уверен, это не займет много времени.

— Нет,— пробормотал Пол.— Повесть совсем короткая.— И он, и Бетти выглядели опечаленными. «Неужели они тоже почувствовали непреодолимую пропасть между нами? — подумал Чилдэн — Хотелось бы. Они этого заслуживают. Стыд — именно то, что поможет им понять смысл книги».

И в эту минуту к нему пришел аппетит.

В тот вечер между ними больше не возникало трений. В десять вечера, выходя из квартиры Казоура, Чилдэн пребывал в приподнятом настроении и чувствовал себя уверенно. Он бодро спустился по лестнице, ничуть не боясь попасть на глаза какому-нибудь японцу, возвращавшемуся домой из общественной бани. Выйдя на темную улицу, он остановил велотакси.

«Меня всегда интересовало, как ведут себя в быту клиенты. И ничего предосудительного в этом нет, наоборот, полезно для дела. Тесное общение с людьми, стоящими выше тебя по социальной лестнице, благотворно влияет на психику. И робость перед ними проходит».