Бегущий за ветром

Чаю земляки пили много. Сплетничали еще больше. За зеленым чаем с миндальным колчасом можно было узнать, чья дочка разорвала помолвку и сбежала с американцем, кто в Кабуле был парчами — коммунистом, а кто купил дом на скрытые доходы, продолжая как ни в чем не бывало получать пособие. Чай, политика и скандалы — неотъемлемая часть воскресного дня афганца на толкучке.

Я стоял за прилавком, пока Баба, прижав руки к груди, прохаживался по рядам и кланялся кабульским знакомым, всем тем, кто торговал поношенными свитерами и поцарапанными велосипедными шлемами. Среди них были механики и портные, но были и бывшие послы, хирурги и университетские профессора.

Как-то ранним воскресным утром (это был июль 1984 года), когда мы только прибыли на вещевой рынок, я отправился за кофе. Возвращаюсь с двумя чашками в руках — а Баба степенно беседует с каким-то немолодым холеным господином. Пришлось пока поставить чашки на задний бампер нашего автобуса рядом с наклейкой «РЕЙГАН/БУШ 84».

— Амир, — сказал Баба, подводя меня к господину, — я хотел бы представить тебя генерал-сагибу, его высокопревосходительству Икбалу Тахери. В Кабуле он занимал высокий пост в Министерстве обороны.

Тахери. Откуда мне знакома эта фамилия?

Благоухающий одеколоном генерал улыбнулся мне привычной улыбкой, выработанной на официальных приемах, где приходилось смеяться несмешным шуткам вышестоящих начальников. Воздушные серебристо-серые волосы зачесаны назад, лицо смуглое, густые темные брови начали седеть. На генерале костюм-тройка стального оттенка, несколько залоснившийся от частой утюжки, в жилетном кармане — часы с золотой цепочкой.

— Ну зачем же так пышно, — произнес генерал хорошо поставленным голосом. — Салям, бачем. Приветствую тебя, юноша.

— Салям, генерал-сагиб.

Рукопожатие было крепким, хоть и влажным. И руки у генерала оказались очень нежные.

— Амир собирается стать великим писателем, — сказал Баба. Я даже как-то не сразу понял его слова. — Он заканчивает первый курс колледжа. Отличник по всем предметам.

— Колледжа низшей ступени, — уточнил я.

— Машалла, — произнес Тахери. — Про что ты собираешься писать? Про свою страну, про ее историю? А может быть, тебя привлекает экономика?

— Нет, мои герои — вымышленные.

В кожаный блокнот, подаренный мне Рахим-ханом, поместилось рассказов двенадцать. Только почему мне так неловко рассуждать о своем призвании в присутствии этого человека?

— А, сочинитель, — снисходительно сказал генерал. — Что ж, в трудные времена, как сейчас, людям нужны выдуманные истории, чтобы отвлечься. — Тахери положил руку Бабе на плечо. — А вот тебе подлинная история. Как-то мы с твоим отцом охотились на фазанов. В Джелалабаде, в прекрасный солнечный день. Насколько помню, у твоего отца оказался верный глаз. И в охоте, и в бизнесе.

Баба пнул деревянную ракетку:

— Вот и весь бизнес.

Генерал Тахери изобразил грустную и вместе с тем вежливую улыбку, вздохнул и потрепал Бабу по плечу:

— Зендаги мигозара. Жизнь продолжается. — И, обращаясь ко мне: — Афганцы склонны преувеличивать, бачем, и наклеивать ярлык величия на кого попало. Но вот твой отец, вне всякого сомнения, принадлежит к тому немногочисленному кругу людей, кто полностью заслужил право именоваться великими.

Эта маленькая речь с ее затертыми словами и показным блеском напомнила мне генералов костюм.

— Вы мне льстите, — смутился Баба.

— Вовсе нет. — Тахери поклонился и прижал руки к груди, демонстрируя искренность. — Юноши и девушки должны сознавать достоинства своих отцов. Ценишь ли ты своего отца, бачем? Воздаешь ли ты ему по заслугам?

— Разумеется, генерал-сагиб.

И дался ему этот «юноша»!

— Прими мои поздравления, ты на верном пути. Из тебя может выйти настоящий мужчина.

И ведь ни тени юмора или иронии. Этакий милостивый комплимент из уст небожителя.

— Падар-джан, вы забыли про свой чай, — раздался у нас за спиной молодой женский голос.

В руках у стройной красавицы с шелковистыми иссиня-черными волосами был термос и пластиковая чашка. Густые брови срослись на переносице, словно два крыла у птицы, нос с легкой горбинкой — ну вылитая персидская принцесса, вроде Тахмине, жены Рустема и матери Сохраба из «Книги о царях». Из-под густых ресниц она взглянула на меня своими карими глазами и опять потупила взор.

— Ты так добра, моя дорогая. — Генерал взял чашку у нее из рук.

Девушка повернулась (я успел заметить коричневую родинку в форме полумесяца у нее на щеке) и направилась к серому фургончику за два ряда от нас. На брезенте перед фургончиком были выложены старые пластинки и книги.

— Моя дочь, Сорая-джан, — сообщил генерал Тахери, глубоко вздохнул, будто желая сменить тему, и посмотрел на свои золотые карманные часы. — Мне пора. Дело не ждет.

Тахери и Баба расцеловались на прощанье, и генерал ухватил мою ладонь обеими руками сразу.

— Удачи на писательском поприще, — пожелал он мне. Ни единой мысли не отражалось в его голубых глазах.

Весь оставшийся день я то и дело посматривал в сторону серого фургончика.

Только когда пришло время отправляться домой, я вспомнил, где слышал фамилию Тахери.

— Какие там слухи ходили насчет дочери генерала? — спросил я у отца как можно непринужденнее.

— Ты же меня знаешь, — ответил Баба, осторожно выруливая к выезду с толкучки. — Как только разговор переходит на сплетни, я удаляюсь.

— Но ведь что-то было?

— Интересуешься? С чего бы это? — Вид у Бабы был хитрый.

— Так, просто из любопытства, — ухмыльнулся я.

— Да неужто? Что, понравилась девушка? — Баба не сводил с меня глаз.

Я сделал равнодушное лицо.

— Прошу тебя, Баба.

Он улыбнулся, и мы покатили к шоссе 680.

После нескольких минут молчания отец произнес:

— Знаю только, что у нее был мужчина и все сложилось… неблагополучно.

Слова его прозвучали так мрачно, словно девушка была смертельно больна.