Бегущий за ветром
Шрифт:
— Ну, что?
— Генерал согласен.
Я облегченно вздохнул. Руки у меня тряслись.
— Слава богу!
— Но Сорая-джан пока у себя в комнате. Она хочет сперва поговорить с тобой.
— Я готов.
Баба кому-то что-то сказал. Послышался легкий щелчок.
— Амир? — Голос Сораи.
— Салям.
— Отец согласен.
— Знаю. — Я улыбался и потирал руки. — Я так счастлив. У меня просто нет слов.
— Я тоже счастлива, Амир. Не верится, что все это… на самом деле.
— Мне тоже.
— Только знаешь… Мне надо тебе рассказать что-то очень важное. Прямо сейчас.
— Это все не имеет никакого значения.
— Ты должен
— Если тебе так легче, говори. Но это ничего не изменит.
Сорая помолчала.
— Когда мы жили в Вирджинии, я сбежала из дома с одним афганцем. Мне было восемнадцать… глупый бунт… а он сидел на наркотиках… Почти месяц мы прожили вместе. Мы были на языках у всех афганцев в Вирджинии. Падар в конце концов разыскал меня… Явился к нам и забрал меня домой. Я устроила истерику. Визжала. Рыдала. Кричала, что ненавижу его… Но когда я вернулась в семью… — Сорая всхлипнула, отложила трубку и высморкалась. — Извини. — В ее голосе появилась хрипотца. — Оказалось, у мамы был удар, парализовало правую сторону лица… Меня так мучила совесть. Она-то чем была виновата? Вскоре после этого наша семья переехала в Калифорнию.
Сорая смолкла.
— И какие у тебя теперь отношения с отцом? — спросил я.
— Мы с ним не во всем сходимся, впрочем, у нас всегда были некоторые разногласия… Но я благодарна ему за то, что он не дал мне погибнуть, спас меня. — Сорая снова примолкла. — Ты расстроился?
— Немножко.
Лгать я ей не мог.
Конечно, моя мужская гордость, ифтихар, была уязвлена: в ее жизни уже был мужчина, а я еще не ложился с женщиной. Но ведь прежде, чем попросить Бабу идти свататься, я столько раз обдумывал все это… И ответ мой был неизменен: я не вправе никого осуждать за грехи прошлого.
— Ты не передумал жениться на мне?
— Нет, Сорая. У меня и в мыслях не было. Я хочу взять тебя в жены.
В ответ Сорая разрыдалась.
А ведь я завидовал ей. Она поведала мне свою тайну. Ей больше нечего было скрывать. Я уже открыл было рот, чтобы рассказать ей, как я предал Хасана, как по моей вине он, оклеветанный, вынужден был оставить дом, где его отец прожил сорок лет, где слуг и хозяев связывала близкая дружба… Но мне недостало смелости. Во многих отношениях Сорая Тахери была лучше меня. И уж точно храбрее.
13
Церемония обручения лафц была назначена на следующий вечер. Когда мы подъехали к дому Тахери, я вынужден был припарковать свой «форд» на другой стороне улицы, потому что весь двор и подъезды к нему были забиты машинами. На мне был темно-синий костюм — я купил его накануне, когда отвез Бабу домой после сватовства.
Я посмотрел в зеркало заднего вида — проверил, правильно ли у меня завязан галстук.
— Ты сегодня хорошо выглядишь, — сказал Баба.
— Спасибо, отец. А сам-то ты как? Выдержишь?
— Ты еще спрашиваешь? Да сегодня счастливейший день моей жизни! — утомленно улыбнулся Баба.
Из дома доносился гомон множества голосов, смех, негромкая афганская музыка — по-моему, классический газель [29] в исполнении Устада Сараханга. Я нажал кнопку звонка. В окне прихожей шевельнулась занавеска, мелькнуло чье-то лицо и скрылось. «Это они!» — произнес женский голос. Шум стих. Музыка смолкла.
29
Газель (арабск. «воспевать (женщину)») —
одна из наиболее распространенных стихотворных форм в персидской и тюркской лирике (ее популярность можно сравнить с популярностью сонета в поэзии европейской), сформировалась газель в X–XI веках в творчестве персидских стихотворцев.Дверь открыла ханум Тахери в элегантном черном платье ниже колен. Волосы завиты, на лице радость.
— Салям алейкум, — пролепетала она и тут же всхлипнула. — Видишь, Амир-джан, ты впервые в моем доме, а я уже плачу.
Я поцеловал ей руку — накануне Баба подробно наставлял меня, как себя вести.
Через ярко освещенную прихожую ханум провела меня в гостиную — мимо висящих на стенах фотографий людей, которые отныне будут мне родственниками. Юная ханум Тахери с пышной прической и генерал на фоне Ниагарского водопада. Ханум Тахери в легком платье и генерал в пиджаке с узкими лацканами. Сорая на американских горках, она смеется и машет рукой, от серебряных скобок на зубах расходятся лучики. Генерал при полном параде пожимает руку королю Иордании Хусейну. Портрет Захир-шаха.
Гостиная была битком — человек тридцать сидело на стульях, расставленных вдоль стен. Когда вошел Баба, все встали. Отец медленно двинулся по кругу, пожимая руки и приветствуя каждого гостя в отдельности; я следовал за ним. Баба и генерал — все в том же сером костюме — обнялись и похлопали друг друга по спине. «Салям» прозвучало негромко и с особым уважением.
Генерал подпустил меня на расстояние вытянутой руки и тонко улыбнулся, как бы желая сказать мне: вот теперь, бачем, все как полагается у добрых людей. Мы троекратно расцеловались.
Я и Баба сели рядом. Напротив расположились генерал с женой. Дыхание у Бабы участилось, то и дело он доставал носовой платок и вытирал пот со лба. Заметив мой беспокойный взгляд, Баба вымученно улыбнулся и чуть слышно прошептал: «Со мной все хорошо».
В соответствии с традицией, Сорая отсутствовала.
Пара вежливых фраз — и вот уже генерал откашливается. Все затихают. Генерал кивает Бабе.
Отец начинает говорить. Дыхания ему не хватает, и приходится прерываться посреди фразы, чтобы набрать в грудь воздуха.
— Генерал-сагиб, ханум Джамиля-джан… мы с сыном сегодня смиренно… прибыли под ваш кров. Вы… достойнейшие люди… выходцы из выдающихся и прославленных семейств… для которых честь всегда была превыше всего. Выражаю… свое глубочайшее почтение… ихтирам… лично вам, членам… ваших семей и… вашим предкам. — Отец перевел дыхание и вытер лоб. — Амир — мой единственный ребенок… и он был мне хорошим сыном. Надеюсь, он покажет себя достойным… вашей доброты. Окажите честь Амир-джану и мне… примите его в свою семью.
Генерал вежливо наклонил голову.
— Это большая честь для нас — выдать дочь за сына такого человека, как вы, со столь безупречной репутацией. В Кабуле я был вашим горячим поклонником и остаюсь им по сей день. Соединение наших семей — великая радость для нас.
Что касается тебя, Амир-джан, супруг моей дочери, светоча моих очей, ты будешь мне сыном. Твоя боль да будет нашей болью, твоя радость да будет нашей радостью. Да будем мы, Хала Джамиля и я, вторыми родителями в твоих глазах и да будет ваша с Сораей жизнь исполнена счастья. Благословляем вас.