Бегущий за ветром

Через год Зиба читала детские книжки. Мы устраивались во дворе, и она читала мне сказки про Дару и Сару — медленно, но верно. Меня она стала называть моалем — наставница. — Сорая засмеялась. — Знаю, это звучит по-детски, но, когда Зиба сама написала письмо, я преисполнилась такой гордости, будто добилась чего-то важного в жизни. Понимаете меня?

— Да.

Наглая ложь. Где уж мне понять такое. Сам-то я свою грамотность использовал для насмешек над Хасаном. Истолкую ему неправильно слово и хихикаю про себя.

— Отец хочет, чтобы я выбрала юриспруденцию, а мама — медицину. Но я буду стоять на своем. Учителям здесь платят не так много, но это мое призвание.

— Моя мама тоже была учительницей.

— Я знаю. Мне матушка сказала.

Краска залила лицо Сораи. Проболталась! Значит, они с матерью обсуждали мою персону.

Мне стоило огромных усилий сдержать самодовольную улыбку.

— Я тут вам кое-что принес, — сказал я, вынимая из кармана несколько сцепленных скрепкой страничек. — Как обещал.

И я передал Сорае один из своих рассказов.

— Значит, ты не забыл, — расцвела она. — Спасибо!

В голове у меня еще не уложилось, что она впервые обратилась ко мне на ту вместо положенного шома, как улыбка вдруг исчезла у нее с побледневшего лица. За спиной у меня кто-то стоял. Я обернулся — и оказался нос к носу с генералом Тахери.

— Амир-джан. Наш вдохновенный сочинитель. Какая радость. — На губах у генерала змеилась улыбка.

— Салям, генерал-сагиб, — выговорил я закоченевшим языком.

Генерал шагнул мимо меня прямиком к торговому месту и протянул Сорае руку.

— Какой чудесный день сегодня, а?

Она передала отцу скрепленные странички.

— Говорят, на этой неделе пойдут дожди. Не верится, правда? — Генерал выбросил листки бумаги в мусорный бак, положил руку мне на плечо и увлек за собой. — Знаешь, бачем, ты мне очень нравишься. Я убежден, ты славный юноша. Но… — он вздохнул и взмахнул рукой, — даже славных юношей иногда надо призвать к порядку. Мой долг напомнить тебе, что мы на рынке и на нас смотрят со всех сторон.

Генерал остановился и уставил на меня свои бесстрастные глаза.

— А здесь каждый сочинитель. — Тахери улыбнулся, демонстрируя идеально ровные зубы. — Передай поклон отцу.

Он отпустил мое плечо и вновь улыбнулся.

— Что случилось? — спросил Баба. Он принимал деньги за лошадку-качалку у пожилой дамы.

— Ничего, — сказал я, садясь на старый телевизор. И рассказал ему все.

— Ах, Амир, — вздохнул отец.

Только горевать по этому поводу нам довелось недолго.

Ведь уже на следующей неделе Баба простудился.

Все началось с сухого кашля и насморка. Хлюпать носом Баба скоро перестал. А вот от кашля было никак не избавиться. Отец откашливался и прятал платочек в карман, а когда я хотел поинтересоваться, что у него там, отгонял меня подальше. Он терпеть не мог госпиталей и докторов. Насколько помню, Баба за всю свою жизнь обратился к врачу единственный раз — когда в Индии заболел малярией.

Недели через две я застукал его, когда он выплевывал в унитаз сгусток мокроты, окрашенный кровью.

— У тебя это давно? — перепугался я.

— Что на обед? — спросил он.

— Все, веду тебя к врачу.

Хоть Баба и был у себя на заправке маленьким начальником, медицинской страховки хозяин ему не предоставил, а отец из гордости не настаивал. Пришлось отправиться в окружной госпиталь в Сан-Хосе. Доктор с землистым лицом и заплывшими глазами представился врачом-стажером на двухлетней преддипломной практике.

— Ну и вид у него, — пробурчал мне на ухо Баба. — Такой молодой, а болячек больше, чем у меня.

Врач-стажер направил нас на рентген. Когда медсестра опять пригласила нас в его кабинет, стажер заполнял какую-то медицинскую бумагу.

— Отнесете в регистратуру, — сказал он, не переставая писать.

— Что это? — спросил я.

— Направление. (Черк, черк.)

— Куда?

— В пульмонологическую клинику.

— Что за клиника?

Врач взглянул на меня, поправил очки и опять занялся писаниной.

— У него затемнение в правом легком. Пусть посмотрят специалисты.

Комната вдруг стала тесной.

— Затемнение? — переспросил я.

— Рак? — небрежно обронил Баба.

— Возможно. Есть такие подозрения, — пробормотал доктор.

— А если подробнее?

— На данном этапе сложно сказать. Ему сперва нужно пройти компьютерную томографию, а потом пусть его осмотрит специалист по болезням легких. — Стажер вручил мне направление. — Так, говорите, ваш отец курит?

— Да.

Врач кивнул, посмотрел на Бабу, потом опять на меня.

— Они вам позвонят в течение двух недель.

Мне захотелось спросить, а мне-то как прожить целых две недели с «такими подозрениями»? Как мне есть, учиться, работать? И как у него хватает совести отправлять меня домой с этаким напутствием?

Я взял направление и отдал куда надо.

В эту ночь я подождал, пока Баба заснет, соорудил из одеяла молитвенный коврик и, кланяясь до земли, прочел полузабытые строки из Корана — как оказалось, намертво вколоченные в свое время в наши головы муллой, — прося милости у Господа, про которого сам не знал толком, есть он или нет. Сейчас я завидовал мулле, его крепкой вере в Бога.

Две недели прошло, и никто не позвонил. Пришлось мне опять обращаться в больницу. Оказалось, наше направление потеряли. Если я, конечно, оставил его в нужном месте. Ждите еще три недели, вам позвонят. Я поднял шум, и срок сократили. Неделя на томографию и две на посещение специалиста.

Прием у пульмонолога, доктора Шнейдера, проходил в рамках приличий, пока Баба не спросил, откуда тот родом. Оказалось, из России.

Баба рванулся вон из кабинета.

— Простите нас, доктор, — извинился я, хватая отца за руку.