Бела + Макс. Новогодний роман

Моё предложение было встречено без энтузиазма.

– Только этого Максу (и мне в том числе) и не хватает: наш пострел везде поспел! – ответила жена. В голосе – металл. – Очень «сильно» нас ждут не дождутся в Алма-Ате: за четыре года там, я думаю, все глаза «проглядели и выплакали».

Бела (как и Левитин) была права: никто и нигде нас не ждёт.

Второй раз в одну и ту же реку не войти.

Не могу (обстоятельства обязывают) не продублировать предупреждение М. Салтыкова-Щедрина: «Не думай, однако ж, что я пишу идиллию и тем паче, что любуюсь ею».

Что есть для Истории эти четыре года?

Они даже не секунда – мгновение. И даже не мгновение, а много-много меньше мгновения.

Воды за четыре года утекло немало. Вот и слово «Алма-Ата» больше не найти на новеньких, пахнущих типографской краской картах мира. На его месте новое название – Алматы. И Алматы – уже не столица.

Прежней Алма-Аты нет. Нет того города, где всё (больше, чем всё) в наших делах получалось само собой. Будто Кто-то (неведомый и незримый) постоянно направлял нас.

Я смотрел на Белу. И понимал: любое напоминание об Алма-Ате отзывалось для неё болезненно. Так, как напоминает о себе застарелая рана.

Жену эта рана беспокоила особенно: в одночасье сменить благополучие и комфорт (а Алма-Ата ни с чем иным не ассоциировалась) на неизвестность Будущего и сомнительные перспективы – это что-то, да значило.

– Помнишь, что Тургенев сказал (словами своего героя) о разнице в логике мужчины и женщины? – через паузу, уже без металла в голосе, произнесла она. – «Мужчина может, например, сказать, что дважды два не четыре, а пять или три с половиной, а женщина скажет, что дважды два – стеариновая свечка…» [28] ? Макс, тебе об этом «особа юных лет» разве не сообщила? Только, чур, без вранья!

28

И. Тургенев, «Рудин», гл. 2.

– Конечно сообщила, – ответил я. – Как говорят в народе: стой – не шатайся, ходи – не спотыкайся, говори – не заикайся, ври – не завирайся. Против правды не попрёшь.

Про напоминание мне «особой юных лет», что у кого-то – жемчуг мелкий, у кого-то – щи пустые, я говорить Беле не стал. Зачем?

– Мне бы ваши проблемы! – возмутилась по-свойски, по-доброму Нина Николаевна. – У вас что: детишки голодными-холодными сидят? Они сыты, обуты, одеты. От зарплаты до зарплаты, слава Богам, не тянетесь. Машина есть. Жильё есть. Если решите – и в Минске квартирку приличную купите. Чего вам ещё не хватает? Да разуйте зенки-то свои! Всё у вас хорошо, горе вы луковое! Вот смотрю я и понять ничего не могу… – Н. Н. выразительно постучала указательным пальцем по лбу, – кому другому дать то, что у вас есть: не жизнь – малина! Мудрёные вы какие-то: сами себе закавык понавыдумывали и носитесь с ними, как с торбами писаными. Ох, и потеха!

Пересказав этот нехитрый монолог, при котором меня не было, Бела спросила:

– А может, Нина Николаевна права? Может, мы действительно с жиру бесимся? И с ума потихоньку сходим. Со стороны-то виднее?

Я ответил без сарказма. Но получилось так, что ответил, как отрубил:

– Разные люди нужны мiру.

Мудрее не придумать – «умник»!

Моя «крылатая» фраза относительно «разных людей» всегда страшно раздражала жену. В данном случае вообще попала точно в «десятку». (А лучше бы она улетела в «молоко».)

Что я имел в виду, говоря о «разных людях»? Это была простая формула, которая означала следующее: наш мiр устроен так, что места в нём достаточно для всех. Потому что мiр не может быть неким рафинированным образованием. В действительности (де-факто) он устроен так, что в нём «гармонично» (не гармонично) сосуществуют господа и рабы, филантропы и убийцы, добродетель и проституция, и так далее. То же можно сказать о многоярусной профессиональной ориентации. Мгновенно вычеркни, к примеру, из жизни всех ассенизаторов и сантехников – и мiр захлебнётся в собственных фекалиях (к тому, собственно, дело и идёт). Вычеркни, например, из жизни тех, кто доит коров, садит капусту, жнёт пшеницу, печёт хлеб, – и наш мiр помрёт с голоду. Одни президенты (в изолированном виде), интеллектуалы, философы и мыслители разных мастей (в изолированном виде), банкиры, промышленники и купцы (в изолированном виде) не выживут. Все они востребованы только вкупе. Чтобы каждой твари было по паре. И тогда летопись «славных» дел человечества не оборвётся на полуслове.

И ещё должен быть баланс: писателей – строго определённый процент (не больше и не меньше); не-писателей – строго определённый процент (не больше и не меньше); хороших-плохих, кучерявых-лысых, красавцев-уродов (и т. д., и т. п.) – строго определённый процент (не больше и не меньше). Всё в соответствии с нормой. (Кто эту норму установил? Или устанавливает? Этот guaestio [29] для «всезнаек» оставим открытым.)

Если баланс нарушен – жди беды, скорой и неизбежной. И ничего уже не поправить. Ничего.

29

Вопрос (лат.).

Тараканы-паразиты (всегда и по всем правилам Техники Безопасности) должны сидеть по своим щелям. Сидеть и бояться. И совершать свои набеги, когда гаснет свет в человеческом жилище. А если… будут созданы условия, когда они хлынут из всех дырок и будут торжествовать при свете дня (как это случилось, к примеру, после апреля 1985-го), всем остальным придёт скорый кирдык. И вся гармония (автоматом) трансформируется в хаос. В хлам.

(N. B.: хаос в древнегреческой мифологии – это стихия, существовавшая до возникновения мiра, земли с её жизнью. (Близко к истине?) Употребив слово «хлам», не хватил ли я лишку? Словарь Ожегова трактует «хлам» как «негодные старые вещи, бесполезное, рухлядь»; в переносном смысле – «то, что следует выбросить (из головы, и не только), как ненужное, ничтожное».)

Поэтому я и ответил:

– Разные люди, дорогая, нужны мiру.

– Вот как? – с откровенной издёвкой спросила Бела. – Любопытно было бы узнать: а мы находимся в какой из крайностей: наверху – среди господ? или внизу – среди холопов?

– Мы? – опешил я. Было отчего опешить: нет ничего проще, как умничать (имитируя философствование) обо всём, в общем. Поэтому мне ничего не оставалось, как сказать: – Мы – ни в какой.

Фактически мы не находились ни в какой из крайностей.

Мы не находились нигде. Потому что перестали жить. Потому что давно не живём. Мы существуем. По инерции. (Нам – это уже смело можно отнести к категории постулатов, – не привалит необыкновенное счастье ассимилироваться в «новых» землях: гусь свинье не товарищ!) А проще сказать – мы вообще не существуем. Нас нет. Потому что мы не нужны нигде. И, судя по всему, нам уже никто не нужен.

Что я ещё мог ответить?

Кому, как не мне, было хорошо известно, что Белу (как женщину, как жену, как мать) никогда не интересовали аксиомы и философские формулы типа «разных людей»?

Её всегда интересовали конкретные мы: где есть эти «мы» и как эти «мы» устроены.

И главное было в том, что нам не в первый раз приходилось всё начинать с нуля. (Не в первый раз!) А это что-то, да значило.

А что, у Левитина – всё не с нуля?..

Марк Твен сказал, что «нельзя полагаться на собственные глаза, если воображение не в фокусе».

Салтыков-Щедрин выразился иначе: «ничем не ограниченное воображение создаёт мнимую действительность».