Белая дыра

Запах, исходящий от деревьев, был так горек, что от него слезились глаза. Видимо, он и остановил девочку-старуху.

— За что же меня должна наказать бабушка?

Лицо преследовательницы исказила гримаса, и на Прокла обрушился поток сквернословия.

Он внимательно осмотрел странные голубые деревья, потрогал бархатный бок мощного ствола. Это была полынь. Несомненно — полынь, но уж очень высокая: бледная синева вершин сливалась с небом где-то на тридцатиметровой высоте.

— Куда же ты, внучек? — жалобно запричитала вслед цыганка. — У бабушки вава. У бабушки ножка болит. Пожалей бабушку.

Прокл оглянулся. Залитое слезами лицо юной старухи покрылось аллергическими пятнами. Стоя на коленях, она тянула к нему слабые, тонкие руки, все в ссадинах, прыщах и цыпках. Мертвую деревню за ее спиной, трухлявые дома, огороды, забитые сизым сорняком, заливал ровный свет. Выдуваемый ровным ветром вид этот был смертельно печален и трогал сердце, как далекое, смутное воспоминание.

Он отвернулся и пошел прочь через горький полынный лес.

Однако, пройдя его насквозь, на обратной стороне Прокл вновь увидел самозванку. Размазывая по распухшему, грязному лицу слезы, она причитала: «Крысатулечка моя, солнышко, сожрали тебя, бедная моя. Обглодали твои косточки белые…»

Прокл вернулся в глубь леса и, выбрав направление наобум, зашагал, куда ноги выведут. Но сколько бы раз он ни повторял этот маневр, в какую бы сторону ни бросался, всякий раз на выходе из леса его встречала оплакивающая крысобаку маленькая женщина. Увидев его, она грозила крошечным кулачком.

Под вечер, плутая в лесу, Прокл наткнулся на зеленый шар перекати-поля. Размером он был с четырехэтажный дом. Под его густопереплетенной кроной у самого основания — короткого, но очень толстого ствола — Прокл обнаружил полуразвалившуюся, засыпанную лесным хламом землянку. С трудом открыв дверь, он увидел, что она полна книг. Расплывшейся кучей, вершина которой почти касалась потолка, они лежали прямо на полу. От них исходило тепло и сухость. Все книги были без обложек, видно, когда-то их приготовили для сдачи в макулатуру. Уставший Прокл сбросил рюкзак и упал в это книжное месиво. Вечерний ветер зашумел в кронах полынного леса, в пыльном окошке показалась звезда Полынь, в книжной куче уютно шуршали мыши. Прокл глубоко вздохнул, втянув в себя приятный запах старых книг, закрыл глаза и уснул.

Проснувшись поутру, он поднял первую попавшуюся под руку книгу и углубился в чтение. Никогда он не испытывал такой защищенности. Есть ли в этом мире надежнее убежище, чем хорошая книга? Вряд ли. Душа его и чужая душа были полны умиротворения. Время от времени он отрывался от книги, но лишь для того, чтобы с наслаждением потянуться и испытать удовольствие при мысли, что теперь некуда и незачем спешить. А впереди еще столько книг! Он растворялся в блаженном спокойствии и основательности старых книг, читая их одну за другой, не выбирая. Читал, пока позволял свет. Как только темнело, он накрывал лицо шалашом недочитанной книги и засыпал. А просыпаясь поутру, приподнимал том, находил нужную строку и уходил в другой мир. Были ли это стихи, проза, книги по искусству, научные и философские трактаты, учебники, сборники рецептов или справочники — все ему было одинаково интересно, захватывающе. Одно вызывало досаду: у всех книг были вырвана семнадцатая страница.

Спустя несколько суток для очистки совести он вновь попытался выйти из леса, но, встретив у его границы бритоголовую стенающую цыганку, обрадовался своей обреченности. Он побежал к землянке, но никак не мог отыскать ее. Потеряв всякое самообладание, проклиная себя за легкомыслие, он метался по полынному лесу несколько суток. И, когда наконец наткнулся на зеленый шар, не сумел сдержать слез облегчения. Зарывшись лицом в растрепанные страницы, обнимая кучу книг, он дал себе слово никогда больше не покидать это благословенное место.

Правда, однажды он решил прозондировать почву полынного леса металлоискателем, однако при этом не отходил далеко от землянки. Не прошел он и двух метров, как запело золото. Взрыхляя землю складным ножом и выбрасывая ее руками, он углубился на метр, но ничего не встретил. Между тем в наушниках ясно звучал призывный голос золота. Почти к вечеру Прокл наконец достиг нужной глубины. Белый череп с остатками волос улыбался ему золотыми зубами.

Прокл закопал чужую могилу и уже не повторял попыток, хотя земля вокруг так и кричала золотом. Но этот некогда так волновавший его звук больше не трогал душу. Наоборот, он представлялся криком золотозубого черепа и заставлял испытывать легкое чувство стыда, какое известно человеку, который позволил разыграть себя. Скорее всего на месте полынного леса когда-то было богатое кладбище, и золотозубые мертвецы хохотали сейчас над Проклом в своих сырых могилах.

Есть ему уже давно не хотелось. Но он не чувствовал слабости. По мере того как тело его, пожирая самое себя, растворялось, к нему возвращалось забытое ощущение детского сна, божественного всесилия. Он почти не сомневался, что при желании может преодолеть даже земное притяжение. В голове исчез шум, а вместе с ним и головной болью — чужой голос. Так ясно он уже давно не видел мир. Ничего не отвлекало Прокла от книг — ни горький запах полынного леса, ни ровный вой ветра, ни случавшиеся иногда дожди. Самые сложные вещи давались ему без всяких усилий. Однажды, читая очередную книгу, он испытал странное чувство и, лишь дочитав до половины, понял в чем дело: она была на иностранном языке. Что это был за язык, он так и не разгадал, хотя все, что писалось в книге о квантах, понял отлично.

Перед сном на него накатывалась тихая волна невыразимой жалости к себе и в то же время ни с чем не сравнимого счастья. Затерянный в полынном лесу, он думал, что именно о таком месте и таком образе жизни всегда и мечтал. Его душа постепенно сливалась с печальной материей вечности.

Но однажды холодным утром живая тень закрыла оконце. Сквозь затуманенное стекло кто-то смутный всматривался внутрь землянки.

В бледном пятне лица с синими провалами глаз Прокл угадал девочку-старуху.

Когда лицо, медленно синея, удалилось от окна, а тень, выцветая, превратилась в небо, Прокл тихо поднялся. От этих усилий он запыхался, словно поднялся на заснеженный пик. Сердце сотрясало Вселенную.

Прокл прижался спиной к стене у дверей, и, когда вошла преследовательница, он толкнул ее на жалкие останки непрочитанных книг. В миг, когда его ладони коснулись слабых детских плеч, отвращение и жалость к этому бритоголовому существу вытеснили страх. Гнилозубая упала на пол, как падает неживое, и сложенные у стен в поленницы прочитанные книги с шорохом обрушились на нее, похоронив под бумажной лавиной.

Прокл выскочил вон из землянки и побежал что было сил прочь.

И хотя сил было мало, но очищенное голодом тело казалось совершенно невесомым. Он не бежал, а как бы летел сквозь отцветший полынный лес. И если бы не густота бледно-синих ветвей, Прокл не сомневался, что, стоило чуть сильнее оттолкнуться от земли, и он бы взлетел.

Шелестя юбками и повизгивая, девочка-старуха настигала его. В неукротимой злобе она швыряла в него растрепанной книгой. Если бы всякий раз преследовательница ни останавливалась, чтобы поднять ее, Прокл был бы давно схвачен.

Прокл бежал, не оглядываясь, даже когда, трепеща листами, книга ударялась о спину. Он знал, что стоит ему оглянуться — и невесомое тело его остановится, парализованное страхом.

Лес редел. Сквозь голубые стволы Прокл увидел надвигающуюся из степи стену густого молочного тумана — громадное, клубящееся облако ползло слизняком на брюхе. Прокл, задыхаясь, ускорил бег, торопясь спрятаться в его непроглядности.

Прокл нырнул в туман, и облако вспучилось безветренным и беззвучным, прозрачным взрывом. Вспузырилось пространство, отсекая преследовательницу.