Белая дыра

— В Бабаев бор вешаться иду.

— Бог в помощь, — одобрил Дюбель. — А вот ответь мне: шла баба с тестом, упала мягким местом. Чем ты думаешь?

Какие, однако, пустяки в голове у человека. Охломоныч ответил.

— А вот лично я совсем другим местом думаю, — обрадовался Дюбель, — лично я головой думаю. Когда механизм до ума доведешь, Циолковский? Так и умру, не покатавшись. Эйнштейн, твою мать!

Махнул равнодушно Охломоныч рукой на Дюбеля и пошел своей дорогой. Смешно старому дураку, что рот на боку. Вот и пусть смеется, рожа картофельная. Ему, почти покойнику, плевать на эти насмешки из глубокой могилы.

— Так, говоришь, летать, пахать, нырять и сеять? — крикнул вдогонку Дюбель, разочарованный хладнокровием соседа. — Ну-ну. Война — херня, главное — маневры.

Очень уж хотелось с соседом полаяться, душу отвести.

— Фу ты, ну ты, лапти гнуты. Тьфу! — огорчился он спокойствию Охломоныча и добавил несколько слов, после которых не ответить — себя не уважать.

Но Охломоныч даже не оглянулся. Перешел лужу по кирпичикам и зашагал, равномерно прихрамывая, по широкому грейдеру. Дюбель же, воткнув лом в щель между бревен, принялся со скрипом и кряхтением выворачивать очередное звено.

Во время ходьбы Охломоныч обычно думал. И всегда об одном и том же — о своей универсальной машине.

Аналогов в мировой практике ей не было, и Охломоныч не мог придумать короткое название, выражающее суть машины. Она должна была не только летать, плавать, нырять и, само собой, мчаться на бешеной скорости по любому бездорожью, болотам и грязям, но при необходимости стремительно зарываться в землю на манер крота.

Незаменимая для армии вещь!

Но армия машиной не заинтересовалась, хотя Тритон Охломоныч в свое время трижды писал Верховному главнокомандующему о ее несомненных достоинствах.

Если бы не этот ВЕЗДЕЛЕТОПЛАВОНЫРОНОРОХОД, жизнь бы у Охломоныча сложилась несомненно более гладко. Поломал ему судьбу этот недоделанный механизм. Но не думать о нем изобретатель не мог. У каждого свой крест.

Шел себе Охломоныч, хромая, по разоренной Новостаровке, а параллельно ему, невидимая для других, вертикально взлетала, пикировала корпусным голубем и, бесшумно пронесясь над ветхими крышами, ныряла, не тормозя, в Глубокое его машина. Бульк! — и только круги по воде. А через несколько секунд выныривает уже в чистом поле. Как гриб из-под земли. И снова взлетает за облака.

Чего только не делал на этой машине Охломоныч. Рыл колодцы и тоннели, осушал болота, искал залежи полезных ископаемых, пас косяки рыб в океане, сгонял со всего света тучи и проливал дожди над сухими новостаровскими полями…

Впервые он нарисовал ВЕЗДЕЛЕТОПЛАВОНЫРОНОРОХОД в школе на уроке химии. От скуки. Все гениальные открытия и изобретения делаются от скуки. У организма такой защитный механизм против скуки существует. Нарисовал и ни о чем после этого серьезно думать уже не мог. Как случится свободная минутка — так и рисует свою машину или узлы к ней. Фрагменты. Леонардо да Винчи, мать его в трест! Все в универсальной машине — винты и сопла, колеса и крылья, нос-бур, антенны и перископы, всякие другие сочления — когда надо, выдвигались, а когда не надо, прятались. Это была практически неуничтожимая, чрезвычайно живучая машина, вся из себя обтекаемая, красивая, похожая на сувенирный нож-складешек со множеством лезвий и инструментов на все случаи жизни. Размером с «Запорожец». Ну, от силы — с «Москвич». Кончилось горючее — крути педали, пока не дали.

В школьные годы Тритон думал о ВЕЗДЕЛЕТОПЛАВОНЫРОНОРОХОДЕ как о машине исключительно боевой, предназначенной для сокрушительного отпора агрессору. Многочисленные промокашки запечатлели баталии, в ходе которых Тритон неустанно громил целые армии. Превосходящие силы противника были неизбежно разбиваемы наголову. Скажем, надо взорвать вражескую крепость. Включаем бур и — вжик! — со скоростью сто километров в час глубоко под землей прорываем туннель. Закладываем сколько чего надо и включаем задний ход. Бам! — и котлован вместо крепости. Воды туда напусти — и можно карасей разводить. Или, допустим, надо узнать, чего там замышляет агрессор. Над Северным полюсом пролетел, в Тихий океан нырнул, под Пентагоном, как черт из-под земли выскочил, секретную папку быстренько схватил — и руки в ноги.

В детстве все мы большие генералиссимусы. Однако легче выигрывались грандиозные битвы планетарного масштаба, чем схватки с соседским пацаном. «Это кто же тебя так опять разукрасил?» — ахала родительница, и Тритон, прикрывая синяк ладошкой, мрачно отвечал: «А пусть первым не лезет».

Однако с годами под влиянием миролюбивой политики партии и правительства Тритон все больше склонялся к мысли использовать универсальную машину в созидательных целях. Грубо говоря, на благо всему человечеству. Скажем, те же геологи. Много они своими молоточками настучат? А тут сел в машину — и бурись себе хоть до центра Земли, если интересуешься, где полезные ископаемые, а где бесполезные. Или, допустим, метро нужно построить. Да хоть через всю страну! Все дороги можно глубоко под землю запрятать, а по планете пусть всякая живность без опаски скачет. Я уже не говорю об освоении космического пространства и обустройстве планет Солнечной системы. Что ты! Это же не машина, а просто слов нету, что это такое. Летающий, прыгающий, бегающий, ныряющий, роющий дом.

Короче, ВЕЗДЕЛЕТОПЛАВОНЫРОНОРОХОД уже давно бы крепил могущество родной державы, если бы там, наверху, сидели не бюрократы, а умные люди, которые не считали сумасшедшим всякого, кто хотел принести пользу стране. Да имей государство такую машину, разве бы оно развалилось?

Эх, был бы под рукой прочный, но легкий материал! А трактор, как ни старайся, в вертолет не переделаешь. Не полетит. Трактор — вещь приземленная, весомая. С трактором, особенно гусеничным, такие фокусы не проходят. Чудо ли, когда какой-нибудь супер-мужик зубами самолет тащит. Самолет на незаметный глазу уклон поставь, так его и Дюбель своими гнилыми зубами в свой огород утянет. А ты попробуй гусеничный трактор с места сдвинуть, будь у тебя зубы хоть алмазные…

Во время ходьбы Охломоныч обыкновенно так глубоко задумывался над своим изобретением, что, живи он в городе, давно бы попал под троллейбус. Этот вид городского транспорта, как известно, движется быстро, но совершенно бесшумно. А в Новостаровке — думай не хочу. Ни одного троллейбуса. Кругом одни пространства да малолюдство. Одна напасть — собаки. Но как выберешься за околицу в дикое поле, никаких тебе препятствий для научных размышлений до самого Бабаева бора, пока в первую осину не упрешься.

Да только не один Охломоныч в Новостаровке такой задумчивый.

Навстречу Кумбалов идет. За плечами рюкзачок, в руках спиннинг. Лохматую голову, считай, до пупа свесил, бормочет что-то и хмыкает. То ли стихи сочиняет, то ли спорит с кем за политику и при этом, осерчав, руками размахивает.

Раньше, при Союзе, во время ходьбы он действительно сочинял стихи, которые затем во время смотров художественной самодеятельности рокотал под гитару в Доме культуры. Стихи приблизительно были такими:

Когда я разучусь смеяться, Я заведу себе свинью, Отгорожусь глухим забором И окна досками забью. А чтоб спокойно спал мой боров, Чтоб к курам не прокрался лис, Греми железом, пес дворовый, Как кандалами декабрист. Когда я разучусь смеяться, Меня не тронут две звезды, Две искорки, что загорятся В глазах зеленых от беды. Ни за кого не буду драться, Ни за кого не поручусь. Когда я разучусь смеяться, Я плакать тоже разучусь. Когда я разучусь смеяться, Друзей чиновных заведу. С друзьями верными порву И схороню свою звезду На дальней пустоши, во рву. Продам талант, куплю машину, Забуду прежние мечты, Срублю сирень я под малину И душу досками забью. Но фиг я разучусь смеяться!