Белая голубка Кордовы

Кому же здесь он собрался продать «Венеру»? Иностранцу? Какому-нибудь дипломату, имеющему возможность переправить картину дипломатической почтой?

— Ну-у-у, Захар… и не такие люди здесь сейчас имеются. У советских собственная гордость — учили в школе такой стих товарища Маяковского? Например, у Можара есть некий приятель и клиент, за последнее время возбухший на, только не смейтесь, кооперативных туалетах. Ну, и еще кое на чем, он предпочитает не объясняться, и я не настаиваю; но судя по тому, что молодость товарища Гнатюка — а фамилия этого типа Гнатюк — прошла на военном плацу, полагаю, что, выйдя в отставку, он нашел, чем заняться помимо кооперативных нужников. Года четыре назад этот новый Третьяков решил собирать коллекцию живописи, кто-то его надоумил, боюсь — не Можар ли. Скорее всего, именно он, так как с его помощью в коллекции Гнатюка появились кое-какие Шишкины. Случилось так, что имя Рубенса он тоже знает — наверняка, из какого-то кроссворда, где тот значился по вертикали, как «великий фламандский художник». Гнатюк человек хитрый, но к кроссвордам доверчивый. В Николаеве, его родном городе, к тем, кто разгадывал кроссворды, относились с уважением. И теперь Гнатюк алкает «Венеру», как ждет любовник молодой… У него самого, кстати, новая любовница, и «Венеру» он желает повесить в спальне. Я, как врач, не могу не одобрить этой затеи.

Босота остановился, потер ладонями лицо, как бы стирая оживленное выражение, помрачнел и сказал:

— Ах, Захар, для меня это мука такая! Понимаю, что именно вы и Андрей извлекли ее из тлена, но я-то, я-то… я вымечтал ее, на цыпочках вокруг вас ее выходил! Мне-то каково?!

Захар поднял на коллекционера глаза и искренне сказал:

— Не представляю!

Аркадий Викторович сел рядом с ним, потрепал по колену своей огромной мягкой ладонью.

— Так вот, я хочу, чтобы вы сделали для меня повторение «Венеры». Точную копию, на которую я буду смотреть до конца своих дней где-нибудь в далеком Сиднее. Работать будете у меня дома: рождение близнеца мне хотелось бы оставить между нами.

— Почему? — угрюмо спросил Захар.

Босота расхохотался, откинул голову, явно любуясь юным другом.

— Чтобы этот говночист Гнатюк, — проговорил он, — не погнался за мной на вороном мустанге — сверять картины.

* * *

…Работа над близнецом «Спящей Венеры» была самым странным периодом в жизни. С Андрюшей они не то чтобы отдалились друг от друга, просто реже виделись. Связанный словом, данным Босоте, Захар довольно неловко объяснил другу, что работает у того над копиями двух Малевичей… Чуть ли не каждый день он ходил в Эрмитаж смотреть на портрет камеристки принцессы Изабеллы Испанской — тот тоже был исполнен Рубенсом в технике «алла прима», и через тонкие слои красок, особенно в светлые дни, на холсте сквозила та самая коричневая промазка белого грунта… Он уже знал, что при работе «алла прима», то есть буквально «в один прием», Рубенс не допускал в тенях ни белой, ни черной красок… «Старайся как можно скорее все заканчивать, — говорил Мастер ученикам, — так как тебе и после того остается еще много дела».

Плохо только, что несколько раз он довольно неудачно сталкивался в этом зале с Варёновым. Тот шествовал мимо в рабочем халате, а проходя, хлопал Захара по плечу и гоготал:

— Кого подделать собрался, гений? На кого р-р-руку поднял, убивец?! Неужто на Рубенса?

…Да, это был странный период, когда говорить и думать Захар мог только о Рубенсе, например, о том, что связующее вещество его красок обладает большой вязкостью… Он рыскал по букинистическим магазинам в поисках старых книг по технике живописи, пытаясь выяснить — каким связующим веществом в красках пользовался Рубенс? Льняное масло в соединении с венецианским терпентином? Или одно сгущенное на солнце льняное масло? Известно было одно: картины Рубенса не нуждались в заключительном покрытии лаком и просыхали довольно быстро: Захар наткнулся на его письмо к одному из заказчиков, из которого видно было, что художник упаковал и отправил несколько картин буквально через пять дней после их окончания. Это было бы невозможно, если б краски медленно сохли… Он уже знал, что Рубенс либо растирал предварительно свои краски со скипидаром, и уже на палитре смешивал их с густым связующим, либо растирал их с маслом, добавляя быстро сохнущий лак.

Босота нервничал и несколько раз осведомлялся — почему Захар не приступает к работе. Уже из его кабинета, где должно было совершаться действо, была вынесена чуть ли не вся мебель. Стол был освобожден от всех предметов и книг и застелен клеенкой… На расставленном мольберте наискосок от высокого окна стояла «Венера», раскинувшись в сонной неге, и тоже будто бы — ждала… Давно уже в антикварном магазине был куплен большой старый холст неизвестного мастера — фламандский, сильно потемневший пейзаж, годный лишь на то, чтобы стать жертвой — убийственная ситуация, при которой изнанка холста драгоценнее его лица.

Захар по всем правилам продублировал холст, который в этом не нуждался, недоумевая — к чему Аркадию Викторовичу столь абсолютное повторение ситуации. Наконец, приступил к работе. Коллекционер собирался присутствовать и вдохновлять, но впервые за все годы Захар довольно резко попросил не мешать ему, и тот безропотно подчинился…

6

Через две недели две «Венеры», два абсолютных близнеца дышали парным теплом обнаженного тела в кабинете Босоты.

Осунувшийся Захар с воспаленными глазами и подрагивающими от напряжения руками, молча выслушал восторги коллекционера, машинально принял и положил в задний карман джинсов внушительную пачку — Захар, что вы делаете, о боже, — вы хотите порадовать какого-нибудь трамвайного вора? — и едва попрощавшись, вышел.

— Наконец-то! — воскликнула Жука в дверях. — С милицией собиралась тебя искать, потаскун! Глянь в зеркало — во что ты превратился, в драного кота! Совсем заездили тебя девицы. Иди, мой руки, я принесла из «Штолле» кучу пирожков.

Он зашел за ширму — только переодеться в домашнее, — и когда минут через десять озадаченная Жука туда заглянула — она обнаружила распростертого на красном надувном матрасе своего племянника. Он лежал на животе, словно упал во весь рост да так и заснул; задний карман джинсов распирал какой-то прямоугольный предмет. Жука, нимало не задумавшись, наклонилась и ловко предмет вытянула. Им оказалась пачка крупных купюр.

— Ужас! — ахнула она. — Откуда?!

Пыталась растолкать племянника, но тот будто в обмороке пребывал.

— Бесполезно спрашивать, все наврет, — пробормотала Жука и головой покачала: — Вот уж, точно: пират!

* * *

Спустя несколько дней, где-то около полудня, его разбудил звонок.

— Захар Миронович? — спросил дружелюбный мягкий голос. — Вас беспокоят из Комитета государственной безопасности. Моя фамилия Шавырин, Михаил Сергеевич. Не могли бы вы приехать сейчас к нам на Литейный? Я вам пропуск выпишу.

Захар не очень удивился, приходилось уже слышать о подобных звонках. К тому же странно — он совсем не чуял опасности. Не тянуло холодным сквозняком ни от этого голоса, ни вообще — с той стороны. Впрочем, все равно — а пошли они все по прописке…

— К сожалению, не могу, — подделывая тон собеседника, озабоченно проговорил он. — У меня очень больна тетя, я дежурю у ее постели.

— Фанни Захаровна, — так же дружелюбно отозвался голос в трубке, — в данный момент завершает вторую пару в университете. Тема лекции: «Исторический фон драматургии Лопе де Вега»… — два-три мгновения сукин сын наслаждался воцарившейся тишиной на другом конце провода, затем добавил:

— Не беспокойтесь, Захар Миронович, это буквально на полчаса.

Пропуск действительно ждал его на столе у дежурного, перед входом на лестницу. Такой великолепный дом, обложен таким великолепным серым мрамором, а внутри такая скукотища…

Пока добирался, он прокрутил в голове целую пьесу диалогов на историческом фоне — что твой Лопе де Вега, Жука, — не сомневаясь, что беседа пойдет о Босоте, о его коллекции и надвигающемся отъезде. Возможно, и о близнеце «Венеры». Составил целый список ответов на вероятные вопросы, и был слегка взвинчен, но все же сквозняком не тянуло, нет…

— Я ненадолго, — зачем-то сказал он дежурному, забирая пропуск, и тот, сучий потрох, немедленно отозвался:

— Это уж как получится.