Белая королева для Наследника костей

Подушка летит прочь.

Я нехотя спускаю ноги с потели, морщусь и вместе с тем радуюсь холоду пола под босыми ступнями. Это отрезвляет. Вчера между мной и Раслером что-то произошло. Но это было вчера. А сегодня он снова стал Наследником костей, который, пусть и косвенно, повинен в смерти моего отца. И эту пропасть не перешагнуть и не перелететь.

Пузырек с ядом стоит на прикроватном столике, и я уверена, что туда его поставила не моя рука. Что ж, тем лучше. Пусть Раслер знает, что у него есть недоброжелатели.

Я прячу склянку в стол за миг до того, как в полуоткрытую дверь, словно вор, прокрадывается Ольфа. Она озирается по сторонам, как будто опасается, что мой безжалостный муж все еще здесь. Но тут же успокаивается и деловито срывает с кровати покрывало.

— Он лег с тобой? — спрашивает с прищуром.

— Это не твое дело, — отвечаю я. Странно, но я всегда считала няньку чуть ли ни единственным человеком в замке, которому не наплевать на меня. И даже испытывала к ней некоторую привязанность. Даже сейчас, если подумать, я могу вспомнить, как она ласково пела мне колыбельные и была рядом даже в самые черные дни моего прошлого. — Уходи, я сама оденусь.

Она пропускает мои слова мимо ушей, продолжает шарить взглядом по кровати.

— Ты должна была хоть палец порезать, чтобы не позорить всех нас, — шипит она и приближается ко мне, заставляя пятиться к стене. — Ты должна была сделать так, чтобы он был доволен. А потом исполнить волю Короля севера.

Я тянусь к шее в надежде найти там… что? Я не могу вспомнить, пальцы хватают пустоту, но я точно знаю, что раньше я носила оберег. Кажется, какую-то чудную заморскую монету с перламутровой пластиной в середине. Ее мне подарил Артур в день нашей помолвки. Тогда я была так счастлива, что придумала, будто эта вещица, которая кочевала от бедняка до богача, переплыла море и оказалась на шее северной принцессы, будет моим оберегом от всякого зла.

Но теперь ее нет. И мне до слез горько, что от тех дней у меня не осталось совсем ничего.

— Король севера — мой муж, — отвечаю я спокойно, расправляю плечи. Я больше не дурочка Мьёль, я та, кто носит корону, и не сомневаюсь, что муж одобрит принесение еще одной жертвы на алтарь его мертвой богине. Я готова пойти до конца, даже если это дорога в пропасть. — Не припоминаю, чтобы он давал мне приказание себя травить.

Ольфа пытается схватить меня, но я легко отмахиваюсь. У няньки сухие морщинисты руки: старая пожелтевшая кожа на скрипучих костях, и такие же уродливые узловатые пальцы. Левого нет — его отрезала моя сестра, когда Ольфа вопреки приказу отца украдкой принесла мне еду. Тогда я три дня сидела на одном черством кукурузном хлебе за провинность, которую теперь и не вспомню.

— Ты называешь узурпатора королем? — не унимается старуха.

У нее синюшные губы и белое, словно мел лицо. Голова выбрита наголо, но на плешивом черепе то тут, то там торчат пучки жесткой щетины. И чтобы хоть немного развлечься, я придумываю себе забаву: мысленно поливаю ее маслом и поджигаю. Боги, я почти слышу запах ее страдания. И он пьянит.

— Я называю королем того, кто завоевал трон силой и железом. А того, кто даже не пришел на подмогу, следует звать «трусом».

— Еще ничего не кончено. — Ольфа прищелкивает языком, хихикает — и я вижу, что у нее тонкие желтые зубы. Должно быть, сама Костлявая выглядит краше. — Ты ускорила бы восхождение законного короля, если бы просто расставила ляжки.

— Возможно, ляжки стоило расставить Логвару, тогда бы, глядишь, настоящий Король севера подарил бы ему милостивую быструю сметь.

На этот раз Ольфе требуются все силы, чтобы смолчать. Я вижу, как она поджимает губы, отчего ее скомканный рот становится похож на ощипанную куриную задницу.

— Твой отец был прав: тебя следовало утопить вместе с матерью, чтобы не портила славный род Хескельдов своей слабостью. Сразу после рождения. Хотя, будь моя воля, я бы вырезала тебя из ее чрева и по куску скормила седым воронам. А из пуповины сплела бы крепкую веревку, чтобы вздернуть на ней твою порченную мамашу.

Отец? Мой отец хотел утопить меня? Мой добрый справедливый отец, который сажал меня на колени и рассказывал сказки про великанов из Гулких гор?

Слова расшатывают мое душевное равновесие, меня бросает из стороны в сторону, и комната качается, словно ветхое суденышко в шторм. То что говорит Ольфа — это лишь от бессильной злобы. Не знаю, откуда взялась столь резкая перемена, но я не буду щадить ее, раз она плюет мне в лицо.

— Отпусти! — хрипит она.

Я вздрагиваю — и с непониманием смотрю на свои крепко сцепленные на нянькиной глотке пальцы. Старуха уже почти посинела, ее рот широко открывается и закрывается, вязкая зеленоватая слюна сочиться из уголков рта, пачкает рукава моей ночной рубашки. Она пытается схватиться за мои запястья, но уже слишком слаба, чтобы сопротивляться, а я еще сильнее вдавливаю пальцы в ее хрупкую гортань.

Это все — не со мной.

Ведь я просто безмолвный наблюдатель в темном углу, лишь тень, которая не вправе указывать госпоже, как поступать со своими врагами.

Ольфа закатывает глаза, ее тщедушное тело еще подрагивает в предсмертных судорогах, но мне нравится наблюдать за тем, как жизнь вытекает из нее, просачивается сквозь слипшиеся ноздри, как настырный сквозняк.

Через мгновение все кончено. Я разжимаю пальцы — и труп падет мне под ноги.

Мне нужно переодеться и вымыть руки, а потом избавиться от тела.

Все следующие дела проносятся сквозь меня, не тронув ни души, ни сердца. Все, что я помню: растертые до крови руки в тех местах, где на них попала слюна. Как бы я ни старалась, все равно слышу противный запах, но снова и снова усердно скребу кожу жесткой мочалкой из высушенного корня.

А когда возвращаюсь в комнату, то нахожу там Раслера и никаких следов мертвой Ольфы.

— Ты уже… сделал это? — Сказать, что именно, не могу. Челюсть сводит, словно я положила за щеку недоспевшую ягоду агамара.

Раслер вскидывает брови.

— Здесь… — Я сглатываю, киваю на пол. — Здесь была Ольфа, моя нянька. Она каким-то образом держала связь с Логваром и вчера дала мне яд, чтобы я тебя подпоила. А сегодня… — Мне не хватает слов, я снова тянусь к шее в поисках потерянного оберега. — Ольфа сказала ужасные вещи. И я… задушила ее.

Я протягиваю ему свои раскрытые ладони, как будто там можно найти свидетельства моего злодеяния. Раслер долго и молча смотрит на них, но не предпринимает попыток дотронуться. Чтобы не чувствовать себя дурой, прячу руки за спину. Конечно, кого я хотела удивить своим падением? Мясника?

— Некоторые люди заслуживают смерти, Мьёль, — безразлично передернув плечами, отвечает он. — Вероятно, Кэли позаботилась о теле. Я просил ее присматривать за тобой в мое отсутствие.

Худшая новость этого утра: узнать, что за мной ходит невидимая убийца.

Мне хочется кричать, но я лишь молча киваю, силюсь в бездарной попытке улыбаться. Ничего не получается, я слишком взвинчена произошедшим и с трудом держусь, чтобы не убежать прочь.

— Почему ты не отравила меня? — вдруг спрашивает Раслер.