Белая леди

Он обещал ей номер в своем цирке, если она пожелает покинуть «Стедман энд Роджер». В тот день Берни играл в покер с Уиллой и другими девушками.

Он остался, чтобы помочь Уилле прибрать в комнате после игры, когда прибыла телеграмма. Уилла была очень рада и попросила Берни открыть бутылку шампанского, стоявшую у нее в холодильнике. Это был подарок от неизвестного обожателя, который видел ее номер и на следующий день прислал ей шампанское. Они выпили, а потом… одно потянуло за собой другое. Берни Хэйлу было двадцать лет. Его семья и друзья остались в Лондоне, а Уилле было восемнадцать, и она была доброй девушкой. Берни начал ей жаловаться на тоску, и Уилла утешила его…

Так думала Эгги. Потом она решила, что именно так и должно было случиться. Питер был на семь лет старше ее. Он был взрослый серьезный мужчина, который постоянно разъезжал по стране, а Берни был под рукой у Уиллы; он был удивительно красивым молодым человеком, и конечно, нельзя было не обратить на него внимания, когда он висел под куполом цирка на своих роскошных кудрях. Его молодое гибкое тело в шелковом трико сверкало в свете прожектора, когда он вращался по кругу, жонглируя раскрытыми шелковыми зонтиками.

— Уилла призналась мужу, что была вместе с Берни только раз, и то в состоянии хорошего подпития, но кто может в этом поручиться? Если они были вместе только раз, зачем она назвала девочку «Лавлок»? Если она действительно была с ним в постели всего один раз, зачем она потом во всем призналась мужу?!

— Она сама вам все это рассказала? — спросил Мэттью.

— Нет, я сама обо всем догадалась.

— Даже когда вы стали друзьями и прошло много лет…

— Она лишь однажды сказала, что они были в постели только раз и что Берни для нее ничего не значит.

— Как она узнала, что это его ребенок?

— В ту ночь она не предохранялась.

— Но это совсем ничего не значит…

— Нет, она обычно всегда предохранялась. Понимаете, она боялась, что у ребенка могут быть проблемы с гипофизом. Но в ту ночь, с Берни, она выпила. Вы знаете, мы можем много чего натворить после шампанского.

— Мария что-нибудь об этом знает?

— Упаси Боже, нет.

— Значит, вы и Питер Торренс были вместе около года…

— Одиннадцать месяцев…

— …А потом вы вернулись во Флориду?

— Да, но Питер не вернулся. Я не знаю, куда он поехал. Сейчас он живет в Атланте.

— А вы вернулись в цирк?

— Да, и оставалась там до того случая с медведем. Это произошло восемь лет назад.

— Вы с тех пор видели Торренса?

— Да, на прошлой неделе.

— Что?

— Он заезжал сюда на прошлой неделе.

— Вы хотите сказать, сюда? В Брэдентон?

— Ну, в Калузу.

— Для чего?

— Он считает, что ему по закону принадлежат тридцать процентов акций цирка.

В последний день марта в половине одиннадцатого телефонная компания сделала широкий жест и прислала Блуму список телефонных звонков. Правду сказать, этот список был не тем, о чем запрашивал Блум — в нем просто перечислялись звонки, сделанные из офисов «Саммервила энд Хоуп», но там не было звонков, которые Мэттью сделал из дома.

Как только он получил распечатку, то сразу же позвонил в офис Мэттью и поговорил с секретаршей по имени Синтия Хаэллен, которая быстро объяснила ему, что некоторые из звонков были к постоянным клиентам: в банки, адвокатские фирмы, бухгалтерию, к прокурору штата, судебным служащим и другим личностям, с которыми регулярно переговаривались служащие «Саммервил энд Хоуп». Два номера она не смогла идентифицировать, но обещала Блуму перезвонить, как только проверит их.

В десять сорок две она перезвонила и сказала, что связывалась со всеми поверенными фирмы, и ей сообщили, что один из этих звонков был сделан мистером Саммервилом в прошлый вторник днем в ресторан, где он и его жена собирались поужинать в тот вечер. Последний номер не знал никто. Распечатка компании, где фиксировались все звонки, указала, что звонили в одиннадцать пятьдесят одну двадцать четвертого марта. Значит, это было в прошлый четверг, ровно неделю тому назад. Синтия также сообщила, что мистер Хоуп не часто бывал в офисе на прошлой неделе, но она запомнила, что в тот четверг он пришел в первой половине дня, и думает, что именно он мог позвонить по этому номеру, потому что вскоре после этого он вышел из кабинета.

— В котором часу это было? — спросил Блум.

— В районе часа.

— И вы видели, как он уходил из офиса?

— Да, сэр. Я как раз возвращалась после ленча.

— Он сказал, куда идет?

— Нет, сэр.

— Огромное вам спасибо. Если вам когда-нибудь понадобится работа, да еще к тому же в полиции, обязательно дайте мне знать.

— Благодарю вас, сэр. Рада была вам помочь. Мистер Блум?

— Да?

— С ним… с ним все будет в порядке?

— Надеюсь…

Она сказала всем, что если ей не разрешат остаться с ним, то она перережет себе вены и зальет кровью всю больницу. Они поверили и перепугались. Обычно люди верят четырнадцатилетним подросткам, бьющимся в истерике. Кроме того, она была его дочерью, и их волновало, что он приходил в сознание всего на несколько секунд; они не хотели мешать его дочери попытаться привести его в сознание с помощью собственной примитивной магии. Все они немного верили в чудеса! Джоанна начала свой речитатив вечером, после приезда в больницу, и продолжала его до половины одиннадцатого утра.

Она положила камешек любви ему на ладонь.

Он не смог обхватить его пальцами. У него полностью отсутствовала реакция на прикосновение, и поэтому она прижимала камень своей рукой. Камешек любви был небольшим камнем, который отец отдал девочке, когда разошелся с ее матерью. На нем было нарисовано крохотное белое сердечко, обведенное красным, а внутри сердца, тоже красной краской, было написано слово «Любовь». Когда отец отдавал ей камешек, он сказал, что с ней он не расходится, а разводится только с ее матерью. И еще он сказал, что будет всегда любить ее; а когда она станет сомневаться в его любви, надо посмотреть на белое сердечко и сжать камешек в руке. Тогда слово «Любовь» выпрыгнет из сердечка и будет кричать ей про его Любовь!

Джоанна продолжала прижимать камешек к ладони; ей хотелось почувствовать ответную реакцию в его руке, потому что тогда она бы была уверена, что с ним все будет в порядке.

Она начала молитву прошлой ночью, в десять минут двенадцатого, когда они разрешили ей пройти в комнату, где в полутьме лежал отец. Она продолжала молиться уже двенадцать часов подряд.

Сейчас комнату заливал солнечный свет. Она держала руку отца с прижатым к ладони камешком любви и говорила тихим ласковым голосом.

Она хотела напомнить ему о всяких мелких событиях в те дни, которые они проводили вместе. Она старалась напомнить ему обо всем. Она вела его по молитве, как он вел ее по игровой площадке, когда она была совсем крошкой, и держал ее крохотную ручку в своей сильной руке…

— Ты помнишь, как мы отдыхали в Италии? — спрашивала она шепотом. — И ты поссорился с мамой, а потом отбросил мою руку. Ты держал меня за руку, а потом крикнул, что у меня липкие руки, потому что я ела мороженое. Ты помнишь?