Бельгийская новелла
Шрифт:
— Дезире объяснила бы в следующей открытке, почему не написала накануне, — предположила мадемуазель Амбер.
— Дезире писала наспех и редко что-нибудь уточняла, — прошептал г-н Кош, не очень охотно склоняясь к версии патрона. Г-н Амбер был удовлетворен: эта небольшая работа по восстановлению событий его возбуждала, и одновременно ему казалось, что он обогатил своего директора подлинным интересом к жизни.
Он отложил открытки, постучал по столу краем этой плотной колодой.
— Поверьте мне, мосье Кош, у вас здесь достаточно данных, чтобы день за днем и даже час за часом воссоздать последние недели жизни Дезире. Мы только начали эту работу, и еще остается сделать сотню вещей, которые мы будем открывать одну за другой. Да вот, например, что мне в голову пришло: в американских газетах за этот период мы найдем ежедневную сводку погоды и через них же узнаем, не происходило ли в тех районах или городах, которые они проезжали, какого-нибудь заметного события, мимо которого не могли пройти даже двое юных новобрачных, — большого пожара, бури, массовой
Да, поверьте мне, — продолжал он, — вполне можно пережить в уме (и г-н Кош невольно подумал, что мадемуазель Ариадна сказала бы: в душе) то, что другие переживают в прошлом. Человеческий мозг — хороший инструмент, от него можно добиться многого. К несчастью, мы осознаем это чаще всего только тогда, когда инструмент уже состарился… Что ж, наши старые мозги таковы, каковы есть, и мы должны довольствоваться тем, что имеем. И они помогут нам до конца восстановить этот переезд через Америку с помощью материалов, которые мы найдем, и тех, что мы уже имеем.
Он продолжал постукивать по столу колодой голубых открыток, присланных из США. Г-н Кош смотрел на эти открытки, на маленький кирпичик в руке историка-любителя: то одна, то другая особенно характерная орфографическая ошибка приходила ему на память, и он почувствовал, что сейчас заплачет. Его удержала злая мысль — злость останавливает слезы. Он подумал, что по логике вещей, организуя эту работу по воссозданию последних недель жизни Дезире, г-н Амбер должен был бы ратовать за расследование на месте, за то, чтобы кто-то повторил день за днем трансамериканский автопробег супружеской пары, чтобы этот следопыт прошел за ними по пятам, в каждом из отелей отыскивая их следы по регистрационным книгам: для выполнения этого плана патрон должен был бы напомнить о предложении, сделанном г-ну Кошу в первое же утро, о совете уехать немедленно. Но с той поры возникло дело Ле, и г-н Кош был очень нужен для операций, связанных с присоединением фирмы. Отметив про себя, что для патрона интересы фирмы все же были превыше всего, в том числе и расположения к нему, и что этого седобородого старца можно обвинить в душевной скаредности, г-н Кош испытал тихую радость, но сразу же упрекнул себя за это.
— …Материалы, которые у нас уже есть, а мы уже располагаем богатейшим источником сведений, мосье Кош… Что вы нам говорите о прерванной переписке, об умолкнувших сигналах! Вы и отдаленно не представляете себе их истинный смысл: эти открытки будут и впредь излучать радиацию новостей, нужно только помочь им в этом, дополнив их краткое содержание соответствующим документальным материалом, и вы увидите, что таких материалов — горы. Впереди у нас много работы, мосье Кош.
И г-н Амбер направился к обтянутому эластичной тканью металлическому креслу, в котором ежедневно отдыхал после обеда; это больничное кресло пятном выделялось на фоне стремянок светлого дерева и груды старых книг, наваленных на большом столе времен Луи-Филиппа. Он мгновенно переключился на отдых, словно начал другую работу, закрыл одно досье и открыл другое. Погрузившись в сон, он заулыбался в свою белую бороду, несомненно от удовольствия, что обнаружил пятнышко в истории и заставил г-на Кош сделать нечто вроде целительного упражнения по ментальной гигиене. Г-н Амбер испытывал удовлетворение оттого что оставлял мадемуазель Ариадну наедине с вдовцом. Он прекрасно знал, в какое, не имеющее ничего общего с исторической реконструкцией, русло, к каким более таинственным способам, необходимым, чтобы «оживить» Дезире, повернет разговор спиритка; сам-то он вовсе не верил в астральное тело, хотя и не пренебрег возможностью порасспросить Карла Смелого и Госсена де Стрееля о ночном нападении франшимонцев: нельзя ведь упускать ни одного шанса. К тому же на любое совместное дело его дочери с директором фирмы он взирал не без удовольствия; у него по этому поводу были свои полуосознанные мысли, которые он втайне лелеял после смерти Мадден.
Хозяин заснул, мадемуазель Ариадна и г-н Кош сидели друг против друга за овальным столом, а между ними лежала выпуклая стопка глянцевых, аккуратно положенных одна на другую открыток Дезире. Г-н Кош приготовился к испытанию, боялся и все же чувствовал, что ждет его, с надеждой, как больной — хирургическую операцию. Он уже преодолел страх перед каннибализмом спиритки, обратившим его в бегство в первый день траура, когда ему почудилось, будто на бледном лице старой девы написана жажда общения с мертвой, которая наконец-то оказалась ей ближе, чем герцоги Бургундские. Четыре прошедших дня надломили его, как долгая осада. Новостей от Дезире теперь ждать не приходилось, и что бы там ни говорил г-н Амбер, жизненные токи приостановились, источник иссяк: и бесконечным перечитыванием нескольких строк на обороте небесно-голубых открыток не удалось бы надолго заполнить существование, из которого не исчезала Дезире, поскольку в течение трех дней каждое утро он продолжал что-то узнавать о ней, как узнают что-то о ком-то, видя или слушая его. Именно это означает для вас, что человек жив, вы его видите, слышите, читаете его письма и представляете себе в тот момент по-новому, хотя для него самого асе это уже в прошлом. Звезда, которую вы видите, жива для вас, даже если она мертва уже тысячу лет.
Но когда ее сияющие лучи перестанут доходить, именно в этот момент она перестанет существовать для вас А если мадемуазель Ариадна действительно способна вступить в контакт с мертвой Дезире? Теперь не осталось другой надежды, и перебирать почтовые открытки, и восстанавливать дни по метеорологическим сводкам — эти суетные занятия представлялись ему слишком тщетным утешением; г-н Кош смотрел на лицо затворницы и спрашивал себя, видели ли эти глаза под опушенными сейчас веками душу Дезире.— Вы будете запрашивать материалы из прессы? — спросила она вполголоса, чтобы не потревожить сон отца.
— Мосье Амбер настаивает на этом.
— А вы сами, мосье Кош?
— Я… Боюсь, что в них мы не найдем ничего, кроме безжизненных сведений. То, что писала Дезире, было несколько иным: каждый раз до меня как будто долетал какой-то момент ее жизни, словно она поговорила со мной или я с ней повидался.
— Вы абсолютно правы! Нет, не истории жизни Дезире вам нужно посвятить себя, и незачем составлять маршрут, час за часом прослеживая моменты ее жизни в Америке, узнавать, что она ела в том или ином ресторане!..
Что она имеет в виду? Скажет ли? Он был глубоко взволнован соприкосновением со сверхъестественным.
Спиритка медленно протянула руку, взяла из стопки с видами Америки одну открытку, затем очень ровно и совсем отдельно положила на стол перед собой фотографию большого отеля, напоминающего по очертаниям нос корабля или утюг и расположенного на одном из проспектов в Филадельфии.
— Вы прекрасно знаете, г-н Кош, чем я занимаюсь: я вступаю в контакт с потусторонним миром. О! Я не слишком сведуща в этой науке. И сказала бы даже, что для меня это далеко не наука, а прежде всего любовь. Поначалу я утонула в авторах и теориях, так же как отец, когда он пытался воссоздать историю шестисот франшимонцев на основе теорий и документов. Я много читала, начиная с Альберта Великого [12] и кончая Конан Дойлом и Элифасом Леви… [13] Смешно, но когда об этом пишут, выстраивают целые системы, все они кажутся мне нелепыми: детскими умопостроениями, напоминающими негритянские объяснения грома и затмений. И все же я всегда чувствовала, что загробная жизнь существует, так же как гром и затмения. И я познала ее на опыте, да, мне представлены доказательства ее существования.
12
Альберт Великий (1193–1280) — немецкий философ и богослов.
13
Элифас Леви (настоящее имя — Констан Альфонс Луи; 1810–1875) — популяризатор древней мистики.
Вопрос застрял в горле у г-на Коша, ему надо было освободиться от него:
— И вы вступили в контакт с Дезире?
Многозначительно прикрыв глаза, она отрицательно покачала головой.
— В первый же вечер я сделала попытку.
Это был тот самый вечер, когда из своего окна сквозь деревья он видел красный свет в комнате спиритки и со страхом и ревностью спрашивал себя, чью душу она пыталась там вызвать.
— Я ничего не добилась, почти ничего, какой-то намек на ответ, сразу же запутавшийся. Было… было, может быть, слишком рано. Говорят, нужен какой-то срок, понимаете…
Не желая показаться пошлой, она не призналась, что Матье-птичник, дух-насмешник из XV века, вторгся в ее намечавшийся диалог с Дезире и отпускал в адрес покойной странные и неуместные непристойные шутки. Она говорила тихо, боясь разбудить старика, и, кроме того, ей было трудно произнести слова, слишком откровенно обозначающие «труп», говорить, что после смерти нужно время для того, чтобы тело постепенно исчезло и чтобы освободившаяся душа могла заговорить.
— Но моя неудача связана с другим… Мне кажется (я уже говорила вам, что к этим тайнам я подхожу с позиций своей собственной веры), что загробная жизнь умерших равновелика нашей любви к ним. С покойниками, которых я пыталась увидеть или разговорить, у меня не получалось ничего, кроме мимолетного и очень поверхностного общения, потому что я их по-настоящему не любила. Нет, я любила их человеческую трагедию; но их самих я не знала, так как же я могла их любить? Только благодаря моему человеческому сочувствию бургундским и льежским героям событий 1468 года мне удалось заставить их заговорить: зыбкое основание, не правда ли, хотя страстный интерес моего отца к историческим изысканиям был в мою пользу и усиливал эмоциональный заряд, который мы должны излучать, как луч, чтобы с его помощью вызывать душу из иного мира. Я очень сумбурно излагаю все это, я не теоретик и не хочу им быть… Зыбкое основание, именно поэтому полученные мною ответы были такие слабые, и их сразу же заглушали, прерывали непрошеные голоса, как в радиопередаче, плохо улавливаемой из-за дальности или слишком несовершенного приемника…
Теперь своими прилежными руками она удерживала открытку с двух сторон, два указательных пальца — параллельно друг другу, два больших пальца — вдоль нижнего ее края, соприкасаясь, так что с трех сторон рама из плоти обрамляла чудовищную небесную голубизну фотографии. Г-н Амбер спал тихо, будто не дыша, его красивая седая борода лежала неподвижно, как на надгробии. В какой-то момент г-н Кош усомнился, действительно ли он спит, не слушает ли он, притворяясь спящим, чтобы не помешать объяснению, которое в этой напряженной тишине казалось важным.