Бельгийский лимонад

полковник В. П. Звездин».

На родине Грановского

Спускаясь по трапу самолета, Овсянников похвалил себя, что не послушался Галины и не сунулся в здешний апрель в своем сибирском пальто: несмотря на раннее утро, не почувствовал неуюта и в плаще.

Это было первое, что отметил как приятное открытие (и подумал суеверно: добрая примета!). Вторым приятным открытием явилось обилие зелени — густых шапок сирени, акации, шумящих листвой деревьев. Это поневоле бросалось в глаза после оставленных дома тополей с черными, объеденными морозом ветвями.

На зеленый разлив он обратил внимание еще в воздухе, при подлете к городу, и когда не удержался от восхищенного возгласа, услышал от соседа, дремавшего рядом в кресле:

— С этим у нас в Орле неплохо, можно даже сказать, хорошо: по количеству насаждений на душу населения держим одно из первых мест в мире.

Овсянников не стал обижать недоверием: чем черт не шутит?!

На площади перед зданием аэровокзала скучал ранний автобус. И тут Овсянников сделал третье приятное открытие: сосед по самолету оказался соседом и в автобусе, вызвался в пути следования познакомить с городом.

— ...Между прочим, мы — родина писателя Лескова, сейчас будем проезжать его дом. Видите, вон памятник перед домом?..

Бронзовый писатель сидел в бронзовом ажурном кресле, окруженный бронзовыми фигурками героев из своих произведений.

— А вон напротив здание — видите, темно-красное, мощное? — это наш банк, в нем во время войны гестапо размещалось.

Про гестапо в это зеленое утро говорить не хотелось, Овсянников счел возможным напомнить:

— У вас и другой знаменитый земляк был — Грановский...

— А, знаю, он еще в «Известиях» сотрудничал.

— Нет, то наш советский журналист, покойный теперь, его фамилия Аграновский, а я говорю о замечательном историке Грановском, он жил в прошлом веке...

Собеседник пристыженно молчал, и Овсянникову остановиться бы, не добивать лежачего, но его занесло, он вспомнил своего учителя истории, который любил повторять, что без имени Грановского нельзя представить развитие национальной общественно-исторической мысли, и он продолжал демонстрировать эрудицию:

— Тимофей Николаевич Грановский — гордость России, его знаменитые лекции...

— Вы сами-то историк, что ли?

— Нет, я по другому ведомству.

Овсянников только теперь увидел пятна смущения на лице собеседника, спохватился, обозвал себя мысленно петухом, поспешил исправить неловкость:

— А где тут у вас улица Сакко и Ванцетти?

— Что же вы сразу не сказали? Вам же совсем не на автобусе — на трамвае надо, это на окраине, там в основном частный сектор. Какой номер-то нужен?

— Двадцать восемь. Там школа должна быть. Школа номер два.

— Знаю, как же, хотя учился не в ней. Трамвай почти возле нее останавливается. Тогда вам надо на следующей же остановке сойти, а то уедете черт-те куда.

Пришлось сходить. Благо, до управления КГБ, как выяснилось, рукой было подать.

На месте оказался лишь дежурный — молодой парень в форменном кителе с погонами лейтенанта. Он, наскучавшись, как видно, в одиночестве, откровенно обрадовался возможности взбодриться. Сообщив, что телеграмма о предстоящем приезде гостя из Сибири поступила вчера и что гостиница заказана, потребовал:

— Ну, рассказывай!

— О чем?

— Обо всем. Какая жизнь, что почем, куда собираются поворачивать сибирские реки, нет ли мыслишки перекантоваться к нам?..

Овсянников потер отяжелевшие после бессонной ночи веки, встряхнулся и перешел в контратаку:

— У вас все такие или ты исключение? Нет, чтобы предложить гостю какой-нибудь диван до прихода начальства...

Лейтенант рассмеялся, кивнул за окно:

— Наше начальство понежиться не даст.

— Генерал приехал?

— Полковник Герасимов, к которому тебя прикрепили. Герасимов Сергей Георгиевич. Между прочим, почетный чекист, имеет боевой орден — Красного Знамени.

— Фронт?

— Нет, за поимку карателей... Да вообще-то эти операции не жиже фронтовых были.

...На полковнике были гражданский плащ и гражданский костюм, но под ними угадывалась подтянутость человека, для которого привычна и военная форма. Сбросив плащ на спинку стула, он снял шляпу, обнажив при этом крутую седину, и протянул Овсянникову руку.

— Догадываюсь: сибирский посланец? Как добрался?

— Нормально.

— Ну, пошли ко мне, обсудим, как, что и когда. У тебя на какой срок командировка?

— Это как сложится. Наказ получил — не пороть горячку.

В самом деле, когда вызрело решение лететь в Орел, Голиков сказал ему: «Здесь вашу работу, само собой, никто за вас не сделает, она будет вас ждать, но это не значит, что надо там спешить в ущерб поставленной задаче. — Помолчал, счел нужным добавить: — В архив, конечно, там зайдите, вдруг все же что-то обнаружится, какие-то бумаги могли уцелеть, но главное — люди, ищите людей. И не жалейте на них времени».

В кабинете у Герасимова Овсянников коротко рассказал о цели приезда, попросил совета, с чего начать. Тот окинул гостя оценивающим взглядом, «наложил резолюцию»:

— Начать надо с гостиницы. Поспи пару часов, приведи себя в порядок, а где-нибудь между десятью и одиннадцатью за тобой заскочит лейтенант Васин — сейчас познакомлю с ним, — заскочит лейтенант Андрей Васин, двинете в школу. В архив, военкомат — это успеется, раньше — в школу: определить людей, с которыми надо связаться, начать разматывать живую цепочку. Наш город, конечно, не ровня вашим гигантам, но к трети миллиона приближаемся, тут не сразу всех найдешь.

...Типовое трехэтажное здание школы стояло в окружении утонувших в зелени особнячков, но если каждый особнячок был отделен от тротуара палисадником, школьный фасад, в противоположность им, примыкал к тротуару вплотную (двор, включая спортивный комплекс, находился, как потом выяснилось, с противоположной стороны здания).

— У тебя какой любимый предмет в школе был? — спросил лейтенант Васин, выходя из машины. — Я так географией болел.

— А у меня на первом месте физика была, потом еще историей увлекся, — улыбнулся Овсянников и неожиданно для себя процитировал: — «...В тысяча четыреста девяносто четвертом году, осенью, двадцатичетырехлетний Карл двинулся в поход на Италию. У него было около шестидесяти тысяч войска...»