Беллона
Шрифт:
До нее с трудом доходил смысл просьб. Постепенно она понимала. Мотала головой: я не могу, не могу! Меня за это -- расстреляют сразу! Но женщины, обняв ее тощие колени под полосатой робой, плакали, и подол черно-белого халата становился мокрым и соленым. "Мы не хотим сгореть в печи!" - рыдали женщины, светились их огромные глаза, торчали скулы, земляными ямами, будто вырытые лопатой, вваливались щеки. И Тереза неслышно отвечала им: "Вы не сгорите. Я обещаю вам".
Женщины вставали кругом. Стаскивали с себя робы, штаны и халаты. Держа тряпки в руках, заслоняли нары. На нары ложилась беременная, раздвигала ноги. Тереза смотрела на свою руку. Рука еще чистая. Не успела загрязниться.
Рука проталкивалась в темное, горячее, красное. Опытные пальцы находили матку, делали массаж, сжимались и разжимались. Женщина стонала, закинув голову, и другие женщины зажимали ей рот кофтами и платками, чтобы снаружи не услышала надзирательша. Я сейчас кое-что сделаю еще, потерпи, шептала Тереза. Женщина сжимала зубы и губы и терпела. И это было хорошо, правильно.
А сейчас из тебя пойдет кровь. И ты немного потужишься. И из тебя выйдет плод. Не плачь по нем. Ты еще родишь дитя. Если выйдешь отсюда. А ты отсюда выйдешь. Ты доживешь. Ты не умрешь. Не умрешь.
И женщина, что корчилась от боли под ее чуткими, подвижными зрячими руками, повторяла вслед за ней послушно: я не умру. Я не умру.
А потом, извергнув плод, держала его на руках и плакала.
А потом, завернув в изодранную на лоскутья нижнюю юбку, украдкой, до отбоя, за бараками, пробиралась в туалет и там, зажмурившись, швыряла в круглую жуткую вонючую дыру того, кого в мыслях покрывала поцелуями, прижимала к сердцу и весело подбрасывала в воздух. Своего ребенка.
И однажды к Терезе Дейм, врачу лазарета в Аушвице, явилась еще одна беременная.
Пока она шла к Терезе, еле переставляя ноги, через весь длинный барак, Тереза опытным глазом схватила: срок небольшой, а плод крупный. Женщина была одета не в штаны и полосатую рубаху -- в широкое полосатое рабочее платье, и под складками надзиратели не смогли пока обнаружить ее живот. Она, Тереза, видела, а немцы -- нет.
Женщина подошла близко к нарам и чуть тронула руку Терезы.
– Добрый вечер, - прошептала она.
– Добрый, - ответила Дейм.
Она видела: женщина не немка, но хорошо говорит по-немецки.
– Я хочу...
– Я знаю, - перебила ее Тереза.
– Ложись, я тебе помогу.
– Нет. Я хочу, чтобы вы помогли мне сохранить ребенка.
Тереза на миг онемела.
– Ты не хочешь жить. В Аушвице беременных убивают, как только обнаружат брюхо.
– Я знаю, - теперь перебила Терезу она.
– Все знаю. Но помогите. Помогите!
Тереза впервые видела такие глаза.
Она утонула в этих глазах. Пыталась выплыть. Вглатывала воздух. Задыхалась. Нахлебалась отчаяния и слез. Гребла, выгребала сквозь дикое горе. И не было просвета. И затягивала пучина. И, чтобы спастись, Тереза выдохнула:
– Я... попробую...
Двойра сцепила зубы. На щеках, над челюстями, двигались, шевелились желваки.
– Попросите доктора Менгеле. Или... кого-то из его помощников. Пусть они знают. Пусть... позволят мне... выносить его... и родить. Прельстите их...
Двойра замолчала.
Тереза сдавленно крикнула:
– Вы добровольно отдадите вашего ребенка для опытов?!
Заклеила себе рот рукой. Так сидела, испуганно, диким зверем, косясь в барачное окно.
– Я никому его не
отдам, - твердо сказала Двойра.– Ни для каких опытов. Я хочу его родить! Родить! Чтобы он жил!
– Но это невозможно! Здесь этого нельзя! Я могу сохранить жизнь только вам! Вам, понимаете, вам!
Двойра не опускала головы. Глядела Терезе в глаза.
– Фрау Тереза.
– Она облизнула сухие губы. Вздохнула.
– Тогда я пойду сама к ним. И скажу: стреляйте. Сразу! Чтобы все сразу! Кончилось.
Дейм взяла Двойру за руки.
– Тихо, тихо. Не так громко. Многие уже спят. Вы из какого барака?
– Из пятого.
– Вы должны вернуться до отбоя.
– Я вернусь.
– Я же сказала вам: я попробую заступиться за вас. Но если у меня не получится -- простите меня.
Двойра встала. На ее худом страшном, темном лице проступила странная, тревожащая, довоенная безмятежность. Будто бы она отправлялась на танцы. Или только пришла с танцулек, и сбросила туфельки, ой, они ей так жмут.
Она положила невесомую руку Терезе на плечо и тихо сказала:
– Прощаю.
На другое утро Тереза Дейм, придя в лазарет и чисто, до скрипа, вымыв руки, дождалась, пока явится доктор Менгеле; а когда он пришел, сияющий, одетый в безупречно выстиранный черный китель и черные галифе, она шагнула к нему, как шагнула бы в пропасть, улыбаясь, показывая ему все свои еще не выбитые, еще не выпавшие от цинги и недоедания, еще ровные, как белые зерна, зубы, и сказала, головой в холодную воду: герр Менгеле, у меня есть превосходный подопытный кролик, мы должны использовать этот шанс, я знаю одну беременную из пятого барака, я сама ее выследила, она прекрасна, в том смысле, у нее очень крупный живот, я, как врач, утверждаю с большой вероятностью, что она вынашивает близнецов, а может быть, даже тройню, вы так интересуетесь близнецами, нам просто необходимо их сохранить, сохранить ее необычную беременность, и именно благодаря этой женщине мы сможем с вами провести новый цикл исследований на благо бессмертного Третьего Рейха.
Проговорив это все, Тереза изящно, почти легкомысленно поправила худыми ловкими пальцами шапочку и ясно, чисто посмотрела в веселые, вечно прищуренные, масленые глаза доктора Менгеле своими большими черными, горячими глазами.
Менгеле подмигнул Терезе и повернулся к ней спиной, чтобы посмотреть на себя в зеркало.
Он придирчиво и самодовольно оглядывал себя в лазаретном зеркале, снимая с плеч, с обшлагов, с груди невидимые нити, волоски и пушинки. Он всегда был так аккуратен. Так подчеркнуто, последовательно аккуратен.
Из пятого барака, говорите, процедил Менгеле, отряхивая лацкан кителя.
Ему казалось -- там перхоть.
Он сморщил нос и выгнул подковкой изящные, как у женщины, губы.
Да, из пятого, кивнула Тереза. Она бойко улыбалась. На ее руки медсестра уже натягивала резиновые перчатки. Ее руки не дрожали. Ее растопыренные пальцы не дрожали. Дрожало все у нее внутри.
Хм, из пятого, ну да, да, красивый, кстати, барак, там у них всегда очень чисто, они следят за порядком.
Да, кивнула весело Тереза, порядок превыше всего.
Она стояла с поднятыми, в резиновых перчатках, руками. Сестра завязывала тесемки маски у нее на затылке.
– Близнецы, а то и тройня, - протянул Менгеле, будто сосал сладкую сливочную конфету, - м-м, это соблазнительно. Это и правда занятно!
Тереза стояла с поднятыми руками.
"Руки вверх, - подумала она о себе, и когти мороза процарапали ей мокрую ледяную спину, - я стою, как на расстреле".
– Хорошо, - зрачки доктора Менгеле испытующе, остро искали ее ускользающие, пульсирующие зрачки, - я отдам распоряжение. Как ее имя?