Белое и красное

— Товарищ председатель, поляки.

— Давай их сюда.

Председатель Центросибири встает из-за стола. В обращении к полякам надо не забыть сказать о чести, он вспомнил своего коллегу-поляка по Московскому университету. С поляками он встречался в тюрьмах и в ссылке. Как-никак раз двенадцать попадал в тюрьму.

Он приветствует Рыдзака, внимательно разглядывает Лесевского.

— Как здоровье?

— Нормально, Николай Николаевич.

Лесевский не любит вопросов о своем здоровье.

— Располагайтесь как дома. Я только на минутку загляну к Уткину.

— Передайте привет от нас, скажите, что его выступление в польской революционной роте красногвардейцы запомнили, ну и часто читаем его статьи в газете. Интересно, сколько Уткину лет?

— Двадцать один, Станислав Аполлинарьевич. А командующему Забайкальским фронтом товарищу Лазо — двадцать четыре. Очень юна ударная сила революции. В сравнении с ними мы совсем старики, ветераны и… наверное, уже рутинеры.

— Если вы себя называете ветераном, что тогда мне говорить? Старик. Через два года сорок стукнет.

Все дружно рассмеялись. В их годы слово «старик» никого не огорчало, и только Лесевский не улыбнулся, хотя был ровесником Николая Николаевича.

Председатель Центросибири вышел, Рыдзак повернулся к огромной карте, висящей на стене. Внимательно разглядывал район, где велись бои с атаманом Семеновым, скользнул взглядом влево, придвинулся поближе, но город, который хотелось найти, не обнаружил.

— На этой карте нет Варшавы, Станислав Аполлинарьевич…

Рыдзак в недоумении обернулся: откуда председатель, появившийся в дверях, знал, что он ищет?

— Да нет, не такой уж я проницательный, — решил объяснить Николай Николаевич, глядя на удивленное лицо Рыдзака, — просто вы, поляки, все одинаковы. Недавно здесь были комиссары отряда, направлявшегося через Иркутск на Забайкальский фронт. Объясняю им обстановку по карте, посмотрели, отошли, а один, вижу, все влево, влево поглядывает… Сразу-то я не сообразил, спрашиваю, что это он ищет. Оказывается, Варшаву. Болеслав Король. Запомнил его имя, очень уж королевское.

Слово «королевское» он произнес по-польски.

— Знаете польский?

Лесевский не стал бы отнимать у него время расспросами, но заметил, что председатель чуть расслабился, вроде бы настроился поговорить.

— Я был в Кракове две недели, у товарища Ленина. По партийным делам. Встречался там и с польскими социалистами. И почти каждый из них спрашивал, видал ли я Вавельский замок в Кракове и гробницы королей.

— Вы хорошо знали Владимира Ильича?

Рыдзак слышал, что председатель Центросибири встречался с Лениным, но ему захотелось услышать от этого молодого человека, на плечах которого лежала вся ответственность за Сибирь, какие-то особые слова о человеке, который поднял Россию на революцию.

— Расскажу вам одну историю. Я всегда ношу с собой квитанции старых денежных переводов. Лежат они у меня вместе с личными документами… Не время сейчас собирать разные памятки, это я понимаю. Только иногда вот думаю… Попадет в меня белогвардейская пуля, достанут товарищи из гимнастерки мои бумаги, узнают, что вступил я в партию еще до той революции. Наверное, некоторых это удивит, хотя не в том дело… к примеру, Уткин или Лазо в партии недавно, а что, разве они хуже меня борются за Советскую власть? — Он поверх голов присутствующих посмотрел в окно. За Ангарой тянулась полоска дыма. К Иркутску подходил очередной эшелон. — Ну, увидят друзья-приятели фотографию матери. Понятное дело. Потом наткнутся на квитанции. И ничего не поймут. А денежные переводы — это те суммы, которые мне и еще нескольким политзаключенным, сосланным в Нарымский край, присылал Ленин. Во время империалистической войны. Знаете, ведь сам жил на заработки от статей, а о нас, ссыльных, не забывал. Мечтаю вот, покончим с контрреволюцией, с интервентами, оживет Сибирь, поеду в Москву, на съезд партии, пойду к Ленину и объясню, что долг тот никак не смогу вернуть, будь я даже Ротшильдом, все равно денег оплатить этот неоплатный долг не хватит, зато, скажу, примите от нас, сибиряков, и назову, сколько миллионов пудов зерна, угля, леса может дать Сибирь. И о золоте скажу… — Он внезапно оборвал свой рассказ. Вспомнил о высадке японцев. Именно сейчас решалась судьба Сибири. А Семенов — форпост империализма. Помолчал. — Размечтался я, — словно бы извиняясь, сказал Николай Николаевич. — Хотя Владимир Ильич говорил, что иногда не мешает помечтать. Да вот все эти авантюристы, атаманы, с которыми в другое время не было бы проблем, один полк Красной Армии привел бы их в чувство, глядишь, закрывают перспективу. Ну, догадываетесь, зачем я вас вызвал?

— Догадываемся, — ответил Рыдзак. — Даже могу выдать секрет… догадались, еще когда в конце апреля пригласили меня и наших комиссаров провожать Томский отряд. Из Томска поехали бить атамана, значит, и нам пора, подумали мы тогда с Лесевским, возвращаясь с торжественных проводов. Надеемся, и нас с не меньшими почестями будет провожать Центросибирь…

— А что, польская революционная рота и ее командиры готовы? Стыдно за вас не будет?

— Рота в полной боевой готовности, а командиры… Так вышло, что я, когда жил в Сретенске, был выбран атаманом. К тому же хорошо знаю Читу и те края, где сейчас идут бои.

— Пролетарий… красный матрос… красный атаман, красный командир.

— Время такое, Николай Николаевич.

— Да не скромничайте. У кого трусливая душа, тот всегда найдет метлу, под которой можно сидеть тихо, как мышь. Даже в такое время. Увы, должен вас огорчить. Мы не предполагаем отправлять польскую роту в Забайкалье.

— Значит, в Западную Сибирь? Что, и там тоже?..

— Направляем на север. К самому Якутску. Польская рота численно небольшая, поэтому добавим к ней еще бойцов. Ты, Станислав Аполлинарьевич, будешь командиром этого специального отряда. Ну а подробности, военные задачи сообщит генерал Таубе, к нему и обратитесь. Я же скажу о вашей экспедиции в общих чертах.

— Слушаем, Николай Николаевич.

Рыдзак и Лесевский не скрывали удивления. Красногвардейцы часто вели разговоры об отправке на фронт. Ведь нельзя же хорошо подготовленную роту, в состав которой входили обстрелянные солдаты, держать в тылу для несения караульной службы. Через Иркутск в составе интернациональных отрядов ехали на фронт венгры, немцы, австрийцы. Польская революционная рота уже давно была нацелена на борьбу с семеновскими бандами.

— Тогда подойдем к карте. Вот здесь Якутск. Якутия тоже была краем ссылки. Теперь якуты должны стать хозяевами своего края. Это их родина.

— У меня есть знакомый, он несколько лет жил в ссылке в Якутии, хорошо знает Лену.

— Он в вашей роте?

Лесевский отрицательно покачал головой. У него чуть было не вырвалось: «Увы, нет!»

— Мы дадим вам людей, хорошо знающих Якутск. Это здорово, что вы не испугались такой дальней экспедиции. Ну, садитесь.

Председатель рассказал, что совсем недавно, 16 апреля, контрреволюционеры захватили в Якутске телеграф, контролируют связь до Олекминска. Прервали всякий контакт с Иркутском, объявили, что Якутия выходит из состава Советской России. Еще в середине марта арестовали большевиков, те победили на выборах в якутский Совет и не собирались добровольно отдавать власть. Сейчас там всем заправляет бывший комиссар Временного правительства Соколов, который рассчитывает на то, что, пока Лена скована льдом, Якутск отрезан от мира, а когда на Лене откроется навигация — Советской власти в Сибири уже не будет.

— Мы пытались вразумить их, но пока безрезультатно. Вот документы, ознакомьтесь. — И он положил перед Рыдзаком папку.

«Центросибирь от имени рабоче-крестьянского правительства предлагает вам в течение 24 часов передать власть в руки общественных рабочих организаций. Распустить наемные отряды самообороны. Немедленно отменить декреты, которые ухудшают условия жизни трудящихся…»

— Изучите обстоятельно эти материалы, я вам даю папку до утра. Знаете, сколько предупреждающих и угрожающих телеграмм мы им выслали? Уйму! Видимо, именно поэтому Якутск прервал с нами связь. — В голосе председателя зазвучала ирония. — Наскучило им читать наши предупреждения да угрозы. И вот теперь направляем ваш отряд, переходим к действиям.